У стен столицы

…Дело происходило у села Языково. Капитан Аркадий Николаевич Голяко вел свое подразделение в бой — первый бой, в котором участвовали его люди и воины других подразделений. Все существо офицера было охвачено страстным желанием как можно скорее добраться до той горки, на которой раскинулось село. Гитлеровцы превратили его в сильно укрепленный опорный пункт сопротивления. Фашисты стреляли из подвалов, с чердаков, из окон домов. Продвижение батальона приостановилось.

Голяко упал в сугроб, стиснув зубы, слушал, как содрогается и ухает земля под ним. „Только бы не сдрейфили ребята!“

С этой мыслью он встал, сделал рывок вперед. Оглянулся — и гордая радость охватила его. Нет, не сдрейфили те, за кого он отвечал своей командирской честью. Вот поднялись двое, согнувшись и держа винтовки, также побежали вперед. За ними еще несколько… Вот снова зачастил наш пулемет, прикрывая наступление…

Командир 2-го батальона 71-й отдельной морской стрелковой бригады капитан А. Н. Голяко.

Атакующие цепи вплотную подошли к оврагу, на противоположном склоне которого виднелись сараи и заметенные вьюгой плетни. Залегли. Оставался последний бросок — самый решительный и необходимый. Из-за сараев, плетней, домов вели огонь немцы. Морозный воздух, пронизываемый пулями, гудел.

Голяко сдернул зубами варежку, сунул руку за пазуху, доставая из грудного кармана запал к гранате. Замерзшие пальцы нащупали бумагу. Письмо. Капитан писал жене и своей маленькой дочке, чтобы они не беспокоились о нем, он жив и здоров и выполняет свой долг перед отечеством. Письмо осталось неоконченным. „Ничего, после боя допишу. А если погибну…“ Но мысль эта, на мгновение скользким холодком обдавшая сердце, пропала без следа. Так много сейчас большой жаркой жизни было в его молодом теле, столько накопилось в нем ненависти к врагу… Разве мог умереть капитан Голяко?

Он сорвал с головы ушанку, рывком расстегнул новенький, недавно полученный полушубок, поднялся во весь рост, закричал громко, зовуще…

Проваливаясь в снегу, с гранатой в руке, он бежал под уклон, а вслед за ним, обнажив штыки, бежали, прыгали, скатывались в овраг десятки краснофлотцев. И не было на свете сейчас силы, которая могла бы их остановить. Гневное протяжное „ура-а-а!“ несмолкаемо стояло в воздухе. Воины уже ворвались на северную окраину села, уже мимо изб с окнами, заткнутыми соломой, пробегает капитан Голяко. Он размахивает гранатой, зовет людей за собой. Выстрелы немцев стихают. В глубине улицы, за изгородями, за сараями, трусливо мелькают зеленые шинели. Немцы разбегаются, отстреливаясь на ходу.

Тяжело дыша, разгоряченный Голяко остановился, чтобы отдать приказание, и тут с чердака ближайшего домика коротко и воровато протрещал автомат. Несколько снежных дымков взметнулось у ног капитана.

Он пошатнулся, положил ладонь на грудь и молча повалился ничком».

Другие очевидцы боя к этому рассказу добавляют еще один существенный момент.

Весть о гибели любимого командира глубокой болью отозвалась в сердцах людей. Особенно тяжело переживал гибель Аркадия Николаевича Безверхов. Он лично знал Голяко до фронта и считал его лучшим командиром батальона. Недаром в этой операции он дал ему самое трудное задание: обойти село с севера, где были сконцентрированы главные силы немцев. Но, несмотря на тяжелую утрату, бойцы не пали духом. Командование принял на себя комиссар батальона Романов. С возгласом: «Вперед, товарищи! Отомстим за командира!» — он поднял бойцов, но в следующий миг уже был ранен, хотя и не подал вида… А на другом участке наступающих возглавил комсомолец младший лейтенант Митин. Он повел моряков батальона, выбивая фашистов из последних домов и сбрасывая их в закованную льдом и занесенную снегом реку Волгушу. Остатки гитлеровцев бежали из села. Враг дорого заплатил за смерть капитана Голяко.

…Я упомянул о младшем лейтенанте комсомольце Василии Кирилловиче Митине. Он заслуживает того, чтобы рассказать о нем больше. После боев за Языкове, а затем и за другие населенные пункты о его мужестве говорили многие.

Митин до фронта служил командиром прожекторного взвода на одной из батарей береговой обороны Тихоокеанского флота. Однако служба в прожекторном взводе не удовлетворяла смелого и решительного офицера. Он все время просил командование перевести его на должность командира огневого взвода, поскольку очень любил артиллерийскую технику. Но его не перевели.

Когда же началась война, Василий Кириллович подал рапорт о переводе в морскую пехоту. Он заявил командиру: «Пустите меня на фронт. Надоело небо „мазать“. Хочу фашистов бить». Митина отпустили. В бригаде он был назначен командиром огневого взвода в противотанковый дивизион, но матчасти не оказалось. В бою за Языково Митин со своим взводом сражался как пехотинец. Но вот лейтенант с группой бойцов захватил у врага миномет. Повернув его в сторону противника, моряки открыли огонь по отходящим гитлеровцам и продолжали стрелять до тех пор, пока не кончился боезапас. На второй день боя смельчаки первыми ворвались в Борнсово, захватили много мин у врага и продолжали бить фашистов их же собственным оружием. Митин в течение двух недель успешно воевал трофейным оружием, пока не получил артиллерийскую противотанковую батарею отечественного производства.

…Из уст в уста переходил на фронте и рассказ о подвиге, совершенном моим воспитанником старшиной 2-й статьи Петром Никитиным. Читатель, видимо, помнит наш мимолетный разговор при встрече перед первым боем. «Увидимся в Языкове», — условились мы. Только встрече этой не суждено было осуществиться.

…Со стороны кладбища в село ворвалась рота лейтенанта Черепанова. Продвигаясь с боем вдоль улицы, моряки встретили упорное сопротивление. Гитлеровцы, засевшие в большом доме, сильным пулеметным огнем преградили путь наступающим. Здание было обложено до окон бревнами и мешками с землей, окна превращены в амбразуры, из которых простреливалась вся улица. Несколько раз моряки поднимались в атаку, но каждый раз на них обрушивался многослойный свинцовый град. Бойцы залегли за углами построек, в сугробах снега, канавах. Черепанов понимал, что задержка наступления усилит врага.

Уничтожить огневую точку вызвался Никитин, попросил при этом:

— Дайте побольше гранат да почаще беспокойте фашистов огоньком.

Лейтенант дал согласие:

— Берите помощников по своему усмотрению, а гранат — сколько донесете!

Окинув, взглядом бойцов отделения, лежавших за срубом колодца, старшина скомандовал:

— Захаров, Маничев, Малеев — за мной!

Никитин повел свой отряд в обход села огородами.

Шли осторожно, скрываясь за изгородями, кустами прошлогодней полыни, открытые места преодолевали ползком.

И вот цель почти достигнута. Уже видны из-за угла знакомые белые наличники окон. Осталось преодолеть несколько метров. Ползли особенно осторожно. Обнаружив в заборе щель, маленький Никитин ловко юркнул в нее и со двора подал команду:

— Все заходите с улицы. Услышите взрыв — бегите к окнам и действуйте по обстановке.

Затем старшина пробрался к окну, из которого выглядывал ствол пулемета, и метнул в него связку гранат. Раздался сильный взрыв, окно окуталось дымом. Никитин в упор расстрелял трех выбежавших гитлеровцев и вбежал в дом. Оставшиеся в живых фашисты, выбивая сапогами стекла, выпрыгивали на улицу, где Захаров, Малеев и Маничев вершили над ними свой приговор.

Выбежав в переулок, Никитин увидел, что из погреба, метрах в 30 от дома, бьет вражеский пулемет. Старшина бросился туда, но его смертельно ранило. Тем не менее моряк дополз до погреба и последней гранатой уничтожил пулемет.

Когда мы подошли к месту взрыва и заглянули в погреб, то увидели там прислонившегося к стене мертвого обер-лейтенанта. На его сером мундире красовались два Железных креста. Из дневника офицера мы узнали, что он прошел по Чехословакии, Польше, Франции и Белоруссии, погубив сотни невинных людей. За все злодеяния ему отомстил советский моряк.