Полюбить Джоконду

— Какие наркотики? — не поняла я.

— Дешевые искусственные наркотики ЛСД, производством которых занималось ваше предприятие под вывеской гинекологической клиники.

— Этого… не может быть…

— Не может быть, что вы этого не знали! — метал громы и молнии Карташов. — Производство было поставлено с размахом! Сто граммов в месяц — миллион доз.

Далее он поведал мне, какую социальную опасность представляет этот наркотик. Зависимость — с первой дозы. Достаточно просто упаковку лизнуть. Распространяют ЛСД в среде подростков и молодежи… Сколько мы погубили невинных душ, точно сказать Карташов не брался, однако с уверенностью сообщал: за такие дела сроки даются максимальные, так что загорать мне на зоне долго…

Я не заплакала и не упала в обморок — к этому моменту я будто окаменела. Предупреждала же меня Тома: не связывайся!.. А я мало того что связалась, так еще доверилась Самету как родному. Даже не всегда вникала в смысл финансовых и прочих документов, которые подписывала! Самет отечески улыбался: не беспокойся о разной прозе жизни, пиши диссертацию!..

И сколько еще можно насчитать таких штришков и деталей! Да хотя бы то, что к части помещений и к подвалу клиники доступ был мне строго-настрого запрещен, как и всему персоналу.

— Я там товар держу, — вздыхал Самет. Кроме клиники, ему принадлежала сеть недорогих обувных магазинов. — Если что пропадет, сама понимаешь…

Я понимала, понимала… Боже мой, что теперь меня ждет?..

Заметив, что мое смятение достигло последней точки, Карташов велел мне идти домой. Предложение выглядело по меньшей мере странным — я уже приготовилась ночевать в камере… Скорее всего, меня отпускают только за сменой белья и мешочком сухарей.

— Завтра к одиннадцати жду. — Карташов продиктовал адрес: улицу, номер дома, квартиру.

А назавтра пошел уже совсем другой разговор.

— Забудь на время, что я — следователь прокуратуры, — приказал мне Карташов. — Поговорим просто как два человека. Посмотрим, что у нас из этого разговора получится…

Получалось, что на любое дело можно взглянуть по-разному. Есть формальная логика, а есть — здравый смысл. Судебные органы в своей деятельности, конечно, опираются на логику. Заформализовано у нас все до предела! Вот и должен ни в чем не повинный человек под суд идти. Каково?!

— Ни в чем не повинный?..

— Ты ведь ни в чем не виновата. Только этого, к сожалению, нельзя доказать. — Карташов печально усмехнулся. — Но я-то отлично все понимаю!

И он действительно все понимал. Заведовать клиникой я стала не от хорошей жизни. Столько всего нужно современной женщине — от приличной косметики до приличной квартиры и престижной машины (про машину — это чересчур, муж до сих пор ездил на раздолбанной «девятке», а я вообще водить не умела, но ради красного словца приплели и машину). Взялась я за дело не по зубам — а сама-то ничего не знала и не умела. И немудрено! Дело-то оказалось не моим! По-настоящему я хотела заниматься только наукой. И на этом моем увлечении Самет и сыграл.

К счастью, вчера вечером на границе Московской и Тульской областей азербайджанцев задержали. Теперь они предстанут перед судом и первыми ответят за свои преступления…

— Но и ты не можешь остаться в стороне. Ты — главврач! За все, что происходит в клинике, несет ответственность в первую очередь главный. Знала не знала — это все детский сад! Хотя… Черт его знает… Ты, вольно или невольно, нарушила закон. Придется теперь тебе ему послужить. Ты понимаешь? Дальше все только от тебя зависит.

— Что я должна делать?

— Да ничего особенного… Будешь агентом, станешь выполнять мои поручения. Умная девочка, сразу поняла, что это твой единственный выход…

Впоследствии выяснилось, что в свободное от любовных утех время старый сатир подвизался у Карташова. Конечно, тогда он не имел на меня определенных планов — просто справедливо предположил, что отпуск начальницы развяжет руки персоналу. Но дальше дело приняло совсем другой оборот…

В клинике я больше не работала. На медицину, на диссертацию и прочую муру у меня теперь элементарно не оставалось времени. Чем я занималась? Много чем! Сначала задания были безобидными: получить справку в РЭУ, в ЗАГСе, съездить в архив за документами, подать запрос, что-то передать на словах, отвезти два тяжелых пакета. Затем в течение почти года я должна была наблюдать за одной девицей. Девица не делала ничего такого, просто шастала по разным адресам, а я их записывала и сообщала Карташову. Потом мне поручили сбор компромата… А потом… Но лучше уж об этом не вспоминать… И теперь я так запуталась в сетях Карташова, что ни о каком ослушании даже и не думала. Он стал полновластным хозяином моей жизни!

Еще похлеще дела обстояли с Лешкой.

С самого начала я не хотела посвящать его в эту историю, а когда прояснились масштабы катастрофы, испугалась его реакции — не меньше, чем возможного приговора. Карташов прав: я виновата и не виновата. Но муж колебаться не станет, это вам не суд присяжных! Лень, халатность, доверчивость, головотяпство… Да, Лешка скажет — виновна и не простит никогда.

После беседы с Карташовым, запретившим упоминать о нашей договоренности, я сказала мужу:

— Клиника Самета закрывается, ищи другую работу.

— А ты? — удивился он.

— Я уже нашла.

— А специалист по медтехнике там не требуется?

— Я поступила в агентство. Буду патронажной медсестрой, — соврала я.

Карташов предупредил, что действовать придется по гибкому графику, и работа сиделки станет самым правдоподобным объяснением моего длительного и нерегулярного отсутствия.

— Ты что, заболела? — не поверил муж. — А как же твоя драгоценная диссертация?

— Как-нибудь…

Он сразу понял, что я обманываю его, а с годами лишь укрепился в этой мысли. А раз так — значит, он свободен. Другое дело, до какой степени.

Свобода в понимании моего мужа заключалась в том, чтобы спать в разных комнатах, приходить домой когда заблагорассудится и уезжать в отпуск в неизвестном направлении.

Он быстро нашел высокооплачиваемую работу (область та же: медтехника) и раз в месяц выдавал мне на хозяйство небольшую сумму, требуя при этом, чтобы дома его всегда ждал горячий ужин, а в выходные завтрак и обед. Кроме того, на эти деньги надо было одевать и обувать дочку, платить за ее дополнительные занятия, за квартиру, за свет, за телефон…

Что касается меня, я тоже имела свой заработок. Правда, очень скудный и нерегулярный. Изредка Карташов бросал мне несколько не самых крупных купюр:

— Будешь хорошо работать, получишь еще…

Эти деньги я складывала в ящик комода и, когда их скапливалось достаточно, отправлялась на вьетнамский рынок и там, жестоко торгуясь, покупала себе обувь и одежду. Некоторые вещи: черный норковый полушубок, светло-серое замшевое пальто, красный шерстяной костюм и еще кое-какие мелочи — сохранились у меня со времен Саметовой клиники. Но о том, чтобы носить их каждый день, не могло быть и речи…

Недавно уже повзрослевшая, четырнадцатилетняя Лена сказала мне:

— А я замуж не выйду! Девочку себе рожу и буду жить с ней вдвоем. А ты будешь к нам приезжать.

Всегда демократичная и лояльная (мы с дочкой были большими друзьями), я на этот раз сурово отчитала ее:

— В семье только и может быть полноценная жизнь! Это норма, отстоявшаяся веками!

— Особенно в такой семье, как у вас с папой! — съехидничала Лена.

— Не смей так со мной разговаривать!

— Могу вообще с тобой не разговаривать!

Она ушла в свою комнату, но скоро вернулась как ни в чем не бывало.

— Мам, будешь пить чай?

Постепенно наша размолвка забылась.

Честно сказать, на Ленке в последние годы держался весь наш дом. Она очень рано повзрослела: научилась убираться, готовить, покупать необходимые продукты и при этом строго укладываться в выданную сумму. Лена знала все магазины в округе и уверенно объясняла мне, что хлеб самый дешевый и вкусный продают в магазине при хлебозаводе, молоко — у железнодорожного переезда, зато глазированные сырки там очень дорогие, а замороженное мясо покупать абсолютно невыгодно — надо не лениться и ходить на рынок.