Боевой гимн

Эндрю следовал за Буллфинчем, пригнув голову, чтобы не стукаться макушкой о низкий потолок каземата.

— Наш первый «пэррот», стреляющий стофунтовыми снарядами, — гордо возвестил Буллфинч, любовно поглаживая огромную пушку. — Дальность стрельбы — четыре мили.

Пэт склонился над орудием, глядя вдоль ствола в отверстие орудийного порта. Его лицо расплылось в широкой улыбке.

Наконец Буллфинчу с трудом удалось уговорить ирландца отойти от орудия, и он повел их на корму. Они вскарабкались вверх по узкому трапу и оказались в бронированной рубке. Вид наружу был только сквозь узкие щели на уровне груди Эндрю.

— Обычно капитан управляет судном с открытого мостика наверху, а здесь он будет находиться только во время боя, — пояснил Буллфинч. — Поскольку у судна слишком высокая осадка для нормальной нижней палубы, машинное отделение располагается прямо за нами и находится в основном выше ватерлинии. У нас там самая толстая броня, мы уложили дополнительный слой железа и дуба изнутри, и к тому же вокруг самой машины устроены угольные бункеры. Кубрик, дополнительные запасы угля и боеприпасов размещаются в трюме, но обычно матросы спят в гамаках прямо на батарейной палубе.

Лицо Буллфинча лучилось от гордости. Как правило, адмиралы не водят экскурсии по кораблям, но для военно-морских сил, состоявших всего из шести уцелевших броненосцев так называемого 1-го флота на Внутреннем море, спуск на воду первого настоящего боевого корабля здесь, на Великом море, был исключительно важным событием.

— В следующем месяце мы спустим со стапелей «Франклин», и у нас будет отличное судно для глубокой воды. С шестью сторожевиками тяжело патрулировать все море.

— Я знаю, Буллфинч. Не забывайте, что я на вашей стороне.

— Извините, сэр. Просто мне уж очень хочется, чтобы осуществилась наша с Джеком Петраччи мечта о постройке нового корабля, где можно было бы сажать и заправлять дирижабли. Тогда мы смогли бы намного увеличить дальность наших разведывательных рейдов и не спускать глаз с этих язычников на юге.

— Может быть, в следующем году нам выделят больше средств.

Буллфинч печально покачал головой.

— Сэр, не окажете ли вы честь мне и моей команде, выпив с нами чашечку чая?

Эндрю заметил, как Винсент нетерпеливо дернулся при упоминании этой непредвиденной задержки.

— В другой раз, — улыбнулся он. — Мне кажется, что наш генерал Готорн сначала хочет завершить официальную часть визита. Возможно, сегодня вечером мы придем сюда с ниппонским послом.

— Буду очень рад вас видеть, сэр.

Вслед за Буллфинчем они вернулись сначала на батарейную палубу и затем на воздух, где Эндрю вновь пришлось выслушать надрывный свист боцманской дудки и принять участие в морской церемонии прощания. Наконец они вновь почувствовали под ногами твердую землю.

— Небось эти свихнутые моряки дудят в свои свистульки и салютуют каждому, кого увидят, даже когда идут выливать ночной горшок, — проворчал Пэт.

Теперь роль гида взял на себя Винсент. Они покинули территорию верфей и направились обратно в город. Поднявшись на вершину пологого холма, отделявшего доки от остальной части поселения, Эндрю заметил несколько бревенчатых складов, каждый из которых был сто с лишним футов в длину и сорок футов в высоту. Ниже по склону располагались мастерские. Вдруг из дверей ближнего к ним здания вышел Чак Фергюсон.

Широко улыбаясь, Фергюсон направился им навстречу. Приблизившись к Эндрю, он вскинул руку к виску, приветствуя командира.

— Как твои легкие, Фергюсон? — спросил Эмил, ощупывая инженера придирчивым взглядом. Не дожидаясь ответа, доктор приложил ухо к груди Чака.

— Спасибо, сэр, все хорошо.

— Тихо! Делай глубокие вдохи.

Фергюсон начал глубоко дышать и закашлялся.

— Дядя Дрю!

Из мастерской пулей вылетел трехлетний бутуз, одетый в синий мундирчик Армии Союза и обшитые белым кантом голубые брючки военно-воздушных сил. Подбежав к Эндрю, он вытянулся по струнке и отдал ему честь. Сохраняя серьезное выражение лица, Кин ответил ему тем же.

— Он все еще кашляет, доктор.

Мать ребенка, Оливия, подошла к ним, держа на руках младенца. Ответив улыбкой на приветствие Эндрю, она вновь обратилась к Эмилу.

— Он просто не вылезает из этой проклятой мастерской, даже когда они изготавливают газ для дирижаблей, — поведала она доктору, бросив на мужа обеспокоенный взгляд.

Глядя на молодую пару, Эндрю почувствовал, как в его груди разливается тепло. Оливия была дочерью слуги Марка, человека, который возвысился до положения сенатора. Она была одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел, пока взрывом на пороховом заводе ей не обожгло лицо, руки и ноги. Для спасения ее жизни Эмилу и Кэтлин пришлось превзойти самих себя. Жена Эндрю не отходила от постели несчастной обезображенной женщины несколько недель и была абсолютно уверена, что именно любовь Чака придала Оливии сил и не позволила ей умереть. «Я знаю, что ее внутренняя красота осталась при ней, — сказал Чак, — и всегда буду видеть ее красавицей».

Выходив Оливию, Кэтлин стала ее близкой подругой, и они с Эндрю были свидетелями на свадьбе римлянки с Чаком, а впоследствии крестными родителями обоих их детей.

Эмил закончил осмотр Фергюсона и нахмурился.

— Сынок, слушай меня внимательно. Я тебе уже говорил, что ты, скорее всего, болен чахоткой. Так вот, теперь я в этом уверен.

— Я всегда это знал, — печально кивнул Чак.

— Значит, так. Ты доживешь до ста лет, если будешь себя беречь и выполнять все мои указания. Мы потом еще поговорим об этом.

— Сэр, мне нужно вам кое-что показать, — обратился Фергюсон к Эндрю, не обращая внимания на Эмила.

— Ладно, — ответил Эндрю. — Но ты слишком ценен для нас, чтобы я мог позволить тебе торчать тут посреди степи. Завтра же вы возвращаетесь со мной в Суздаль.

Чак начал было протестовать, но, бросив взгляд на Оливию, довольно улыбнувшуюся словам Эндрю, понял, что это бесполезно.

— Сюда, сэр.

Эндрю вместе со своими спутниками последовал за Чаком вниз по склону холма. Фергюсон был инициатором создания новой авиабазы на юге, но выражение лица Эмила явно говорило о том, что молодому инженеру не придется самому участвовать в этом проекте.

Чак привел их в комнату, ярко освещенную керосиновыми лампами, свисавшими с потолка. За длинными столами трудилась группа чертежников.

— Мы разрабатываем новые образцы дирижаблей, — сообщил им Фергюсон, показывая на чертеж. — Вот у этого два двигателя, его крейсерская скорость двадцать пять миль в час, а максимальная — все сорок. Он идеален для быстрого маневрирования, это воздушное судно, которое создано для того, чтобы охотиться на другие дирижабли. И если один двигатель выйдет из строя, то второй не даст кораблю упасть. Команда будет состоять из трех человек: пилота, бортинженера, в чьем ведении будет также кормовая пушка, и стрелка в верхней башне.

— В какой стадии находится строительство? — спросил Эндрю, склонившись над чертежом.

— В завершающей, — улыбнулся Чак. — Он уже почти готов к полету. Стоит в пятом ангаре.

— Ну, пойдем полюбуемся.

— Взгляните сначала вот на это, — остановил его Чак. Инженер открыл ящик стола, вытащил рулон бумаги и приколол чертеж к доске. — Вот он, красавец!

Эндрю не сразу понял, что тот имеет в виду, пока его взгляд не упал на цифры внизу чертежа, указывающие масштаб.

— Господи Иисусе! Чак, да это чудовище имеет четыреста футов в длину!

— Точно, — ухмыльнулся Фергюсон. — У него четыре двигателя, два на носу и два на корме. Теперь, когда у нас стало много водорода, нам больше не нужен баллон с горячим воздухом. Соответственно увеличивается грузоподъемность. Этот дирижабль поднимет пилота, бортинженера и трех стрелков.

— Но зачем нам такой монстр? — недоуменно спросил Эндрю.

— У него будет большая дальность полета и грузоподъемность, сэр. Дальность полета наших старых кораблей не превышала двухсот миль. Дирижабль с двумя двигателями способен пролететь четыреста. А этот орел преодолеет все восемьсот, а то и тысячу двести, когда его новые двигатели будут отлажены. Можно долететь отсюда до Руси и перевезти тонну груза — людей или снаряжение — со скоростью сорок миль в час.