Страница 95 из 108
Закончив ленч, мы вышли.
— Я доставлю тебя обратно, — сказал Себастьян и отправился в своем маленьком автомобиле к лужайке позади главного колледжа. Мы прошли вниз по аллее к реке. Было тихо, лужайку покрывали цветы. Мы постояли на Клэр-Бридже, опершись на парапет, поглядели на плакучие ивы, полюбовались отсветами солнца на старинных стенах колледжа.
— Представляешь, ходить в такой колледж в таком прекрасном городе! — с завистью сказала я.
— Эти маленькие дьяволята считают все это само собой разумеющимся. Пойдем, я покажу тебе часовню Кингз-Колледжа. Это настоящая ловушка для туриста, но ты не можешь уехать из Кембриджа, не повидав ее.
Часовня оказалась совсем не часовней, а самой настоящей церковью, и когда мы подъехали ближе, то увидели архитектурное великолепие, сделавшее ее столь знаменитой. Я тихо восторгалась вздымающимися стенами и высокими окнами и вдруг застыла как вкопанная.
— Боже мой, — прошептала я в благоговейном трепете.
— В чем дело?
— Розы! Себастьян, ты только взгляни на эти обворожительные розы из камня, — о, здесь их еще больше! Как каменщики смогли сотворить такое? Невероятно!
— Современные англичане находят их вульгарными, — сказал Себастьян. — Элфрида Салливен назвала их «типичными излишествами тюдоровских нуворишей».
— Я бы дала ей по морде. Что ты ей ответил?
— Ответил, что предпочел бы такое творение «нуворишей» древнему декадансу. Элфрида пропустила это мимо ушей и начала болтать о храмах Древней Греции.
— Элфрида всегда была такой всезнайкой. — Я глазела на замечательный сводчатый потолок, и мне казалось, что легкие колонны, поддерживающие его, тянулись вверх к какому-то тайному знанию, которое нельзя было выразить словами. — Прекрасно, — слышала я свой шепот, — прекрасно.
— Да, это хорошо. Боже, сюда идет еще куча американцев. Август в Кембридже похож на выездную сессию ООН. Пойдем отсюда, сядем на заднем дворике и сделаем вид, что жили здесь всю жизнь.
Найдя скамейку на громадной лужайке, простиравшейся от стен Кингз-Колледжа до реки, мы некоторое время посидели на солнышке. Было очень тихо и мирно.
— Я не понимаю, как ты можешь покинуть такое удивительное место, Себастьян.
— Безумие, верно? Ну, почему я должен был родиться банкиром с врожденной ностальгией по Нью-Йорку? Бессмыслица.
— Я уверена, что у тебя не будет трудностей с получением хорошей работы на Уолл-стрит.
— Существует только одна работа, которая меня устраивает.
Мы продолжали сидеть на скамейке. Солнце сияло, освещая нашу идиллию; однако я вздрогнула и порылась в сумке, ища сигарету.
— С этим все в порядке, — сказал Себастьян, — нет проблем. В конце концов Корнелиус пригласит меня обратно и на моих условиях. Подстрекаемый моей матерью, он спрячет свою гордость и попытается снова подобраться ко мне, и это будет та самая справедливость, которую все время пытается найти Скотт. Корнелиус будет вынужден сделать своим преемником не Скотта, которого он тайно любит, а меня, которого он тайно проклинает. Боже, какая ирония судьбы! Я буду лопаться от смеха всю дорогу в банк.
— А Скотт? — спросила я.
Себастьян удивился.
— А что Скотт? Корнелиус, по-видимому, отказался от мысли сделать Скотта преемником, иначе зачем бы он загнал его так далеко — в Европу, и на такой большой срок? Если повезет, Скотт может рассчитывать на партнерство, но не более того. Скотт достиг потолка. Корнелиус, наконец, поумнел. По моему мнению, Корнелиус ждет, когда закончится твоя интрига со Скоттом, чтобы избавиться от него.
— Но я выхожу замуж за Скотта, Себастьян. Мы не собираемся оставаться вечно помолвленными и планируем обвенчаться на Рождество.
Молчание. Где-то вдали звенел колокольчик, а с реки доносился смех туристов на плоскодонках.
— Ну что ж, — сказал, наконец, Себастьян. — Если ты этого хочешь, то желаю счастья. Я всегда советовал тебе следовать своим желаниям. Я всегда советовал тебе не слушаться людей, которые пытаются управлять твоей жизнью. И я всегда говорил: чтобы ни случилось, я везде и всегда буду с тобой.
Я не могла говорить. У меня было такое чувство, будто в моем теле поворачивали и поворачивали нож. Я чувствовала себя более растерянной, чем когда-либо с тех пор, как мы решили расторгнуть наш брак.
Мимо нас прошла группа туристов. Впереди взрослых прыгал светловолосый мальчик со скакалкой в руках.
— Того же возраста, что и Эдвард Джон, — сказал Себастьян, произнося вслух то, что мы оба подумали. — Странно думать об Эдварде Джоне. Вероятно, сейчас он бегал бы вокруг, доставляя нам массу беспокойства. Но я никогда не думаю о нем так. Я вижу, как он говорит «пожалуйста» и «спасибо», вручает тебе цветы на День матери и убегает читать «Остров сокровищ» в свободное время. Как мы сентиментальны в отношении мертвых! «Они никогда не состарятся, а мы, оставшиеся, состаримся...» Кстати, я всегда считал, что эти слова написаны Рупертом Бруком, но как-то открыл, что автором был некто Биньон. Мне бы хотелось показать тебе Грантчестер, дом Руперта Брука; это всего две мили отсюда, но нет времени, тебе пора на станцию. Иначе ты опоздаешь на поезд.
В молчании мы вернулись к автомобилю, и также молча доехали до станции.
— Я не буду дожидаться поезда, — сказал Себастьян. — Это разновидность благородного мазохизма, как в старом английском кино. Пока. Спасибо, что приехала. Желаю счастья.
— Себастьян...
— Мы поступаем так, как должны поступать. Я знаю. Нет нужды ничего объяснять.
— Я так хотела бы...
— Нет, не надо. Нет проблем. Сообщи, если понадоблюсь. Сейчас вылезай к чертям и, пожалуйста, не прозевай свой поезд, а то все в Лондоне начнут думать, что я соблазнил тебя.
Я вылезла из автомобиля и поплелась на станцию. В сумятице мыслей я отчетливо понимала одно: Скотт был прав, удерживая меня от посещения Себастьяна. Он предвидел, что встреча взбудоражит меня; так оно и случилось. Я твердила себе, что не следовало мне видеть Себастьяна, не следовало ехать в Кембридж, не следовало ставить себя в такое невыносимое положение. Но когда я спросила себя, что это за положение, то определить его не смогла.
Я думала об Эдварде Джоне и плакала, идя по платформе в ожидании поезда.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Я звоню, чтобы пожелать тебе всего самого хорошего, Вики, — говорил Джейк Рейшман. — Я слышал, о вашей помолвке объявлено официально.
Стоял сентябрь. Дети были опять в школе, а я снова в Нью-Йорке, после плавания через Атлантику вместе с матерью на борту «Королевы Елизаветы». Скотт собирался возвратиться в Нью-Йорк в октябре, наша разлука, таким образом, получалась недолгой, но я все еще не хотела, чтобы он оставался предоставленным самому себе. Так или иначе, я не была дома целое лето и понимала, что прежде всего надо подумать о детях. Именно поэтому я устояла, правда с огромным усилием, перед соблазном пожить еще немного в Лондоне.