Страница 67 из 107
— Ну и отлично, — примирительно сказал я, когда Каррауэй вышел из комнаты. — Что же вы тут замышляли, когда я вас застукал?
По лицу Сэма было заметно, что мой вопрос, требующий конкретного ответа, был ему неприятен.
Он засмеялся и устроился поудобнее, закинув ногу на ногу, пытаясь придать себе вид самый непринужденный.
— Ты так стремительно ворвался, что мы подпрыгнули от неожиданности. Да ничем особенным, Нейл, — просто опять обсуждали имя ребенка. Сказать по правде, у меня есть сомнения: стоит ли его называть в честь моего кузена. Я, конечно, очень люблю Эрика, но ведь Вики никогда его не видела и это имя ей ни о чем не говорит. Может быть, было бы лучше назвать его Пол Корнелиус в честь тебя и Пола. Для Вики это значило бы больше, как, впрочем, и для меня.
— Прекрасно, — сказал я, полагая, что он пытается подсластить пилюлю. Добавим немного кисленького. Улыбнемся. — Интересное предложение! Хочешь знать мое мнение?
— Естественно! — покривил душой Сэм.
— Мне кажется, было бы ошибкой проявлять сентиментальность в отношении Пола, — он всегда презирал ее, и чем больше я об этом размышляю, тем меньше мне хочется получать весточки из прошлого. Нет, — ты прав, лучшего имени, чем Эрик Дитер, придумать нельзя. Тогда в больнице я был очень удивлен, но лишь потому, что был уверен, Вики захочет назвать его Сэмом в честь тебя.
Это была большая ошибка. Мне не следовало говорить заведомую ложь. Во время возникшей паузы я увидел, как Алисия в замешательстве уставилась на недогоревшее полено в камине, мои руки сжались в кулаки, и я спрятал их за спиной.
— Ну, — произнес Сэм, чувствуя, что необходимо как-то разрядить обстановку. — Если ты уверен...
— Какого черта, Сэм, я тут абсолютно ни причем! Я только дедушка, о чем Алисия не устает мне напоминать!
Еще одна ошибка. Мои слова прозвучали злобно и ревниво. От напряжения у меня появилась испарина. Надо было срочно перевести все в шутку.
— Я себя чувствую столетним стариком! Пожалуй, я пойду в спальню и попробую омолодиться. Не бери в голову, Сэм, а, ты, Алисия, закажи ему еще выпить.
Я вышел из комнаты, тихо прикрыл дверь, сделал несколько шагов в сторону, а затем вернулся обратно и прильнул к дверям.
— О, черт, — говорил Сэм, — кажется, он расстроился? А мне казалось, что все идет нормально.
— Я советую тебе пока не настаивать на Поле Корнелиусе, а то испортишь все еще больше.
Я тихо отошел.
Поднявшись наверх, я отпустил слугу, сел на кровать и с трудом разжал кулаки. Я не мог понять, почему я так плохо справился с ситуацией. Вероятно, я был очень расстроен. Но почему? Я попытался проанализировать свое поведение. Всегда возникали проблемы, которые могли бы меня действительно огорчить. Я ненавидел их за то, что они считали меня неврастеником, человеком, с которым надо обращаться как с маленьким ребенком, хотя я прекрасно владел собой. Вот уже шестнадцать лет я знал, что у меня не будет сына — шестнадцать лет семь месяцев и пять дней, — и если я жил с этим несчастливым фактом уже шестнадцать лет, то почему это должно беспокоить меня сейчас? Конечно, мне хотелось бы иметь сына, но, как говорила моя мама, вернувшись в Веллетрию, нельзя иметь все на свете, а поскольку у меня было почти все, разве я мог жаловаться. Я и не жаловался, но Алисия всячески пыталась внушить мне, будто я страдаю. Естественно, мне было жалко Алисию, так как она хотела еще иметь детей, но у нее уже были два мальчика, а теперь я дал ей еще и дочь, так что жалеть ей было не о чем. У меня не было чувства вины, когда мы жили вместе одной большой семьей. И почему оно должно было быть? Я вообще не верил в существование этого чувства. Ощущение вины — это для малодушных неврастеников, которые не могут справиться с жизнью. Бог сдает нам карты, а дальше уже каждый играет как умеет.
Шестнадцать лет семь месяцев и пять дней. Звучит как тюремный срок. Седьмое сентября 1933 года, синее небо было подернуто дымкой... Именно тогда кончились мои мечты о большой семье, мои прекрасные взаимоотношения с женой, мое преклонение перед Полом, который заполнил пустоту, образовавшуюся после смерти отца, которого я почти не помнил, — и даже замужество моей сестры подходило к концу, и я оставался один на один с моим зятем, этим сукиным сыном Стивом Салливеном...
Стоя под душем, я вспомнил, что уже принимал его, совсем недавно. Должно быть, я потерял контроль над собой. Интересно, что означал этот повторный душ? Еще один обряд очищения? Возможно, я пытался смыть с себя память об этой ужасной сцене в золотой комнате. Под душем у меня всегда рождались чистые и светлые мысли.
Надев пижаму, я залез в постель, и стоило мне взять в руки книгу, как я услышал скрип двери. Я тут же выключил свет и притворился спящим.
Если бы она поняла, что я сплю, она могла бы лечь ко мне в постель и положить мою руку себе на низ живота. Она делала так раньше, когда жалела меня, и позднее, когда я был импотентом, ей было так жалко меня, что она отказывалась от моих предложений заниматься любовью менее традиционным способом. Она знала, что мне не нравится такая практика, и, без сомнения, полагала, что это очень трогательно с моей стороны предлагать нечто, что мне не нравилось, только лишь ради ее удовольствия. Наша сексуальная связь оборвалась. Мне потребовалось много времени, чтобы понять, каким я был сукиным сыном, пытаясь из собственного эгоизма воскресить наше счастливое прошлое, но однажды я понял, как она страдает, и положил этому конец.
Я сделал бы для Алисии все, абсолютно все. Когда я впервые понял, что у нас не будет детей, я предложил ей развод, но она предпочла остаться со мной — и не только потому, что я был богат; у Алисии было состояние и наследуемое положение в нью-йоркском обществе. Это удивительно, что красивая женщина предпочла остаться со мной при столь неблагоприятных обстоятельствах, полагая, что я единственный мужчина, способный составить ее счастье. И не было ничего удивительного в том, что я употребил все свое влияние и власть, чтобы сделать ее счастливой. Она хотела, чтобы я полюбил ее сыновей; я сделал все возможное, чтобы относиться к ним, как к своим собственным. Она не любила благотворительность, и я постарался, чтобы ее не касалась эта сторона моей деятельности. Она была достойна самого лучшего дома, какой я мог ей предложить, и я сохранил дом Пола на Пятой авеню, хотя и не любил его. Она желала прекратить наши сексуальные отношения, и я прекратил их. Если бы она потребовала развод, я бы нашел в себе силы осуществить и это, хотя совершенно не представляю, как бы я жил без нее. Я даже предлагал ей завести себе любовника, поскольку считал, что лучше быть покладистым мужем, чем брошенным. Я любил ее. Я хотел ее больше, чем какую-либо другую женщину на свете, и когда я легко, без каких-либо усилий занимался любовью с Терезой, моя импотенция по отношению к жене казалась своего рода приговором — шестнадцать лет семь месяцев и пять дней тюремного заключения в полицейском государстве, где пытки узаконены, а правосудия не существует. Каждый день я просыпался с мыслью: «С меня достаточно! Позволь мне уйти!», и каждый день мой безликий тюремщик напоминал мне, что он выбросил ключ от моей камеры. Тот, кто тасует карты жизни, сдал мне туз пик, чтобы разрушить мой бубновый королевский флеш, и иногда мне казалось, что эта черная карта будет похоронена вместе со мной в могиле.