Страница 69 из 80
Но главная опасность вовсе не в сложности управления и не в накопленных запасах оружия. Мир техники живет по собственным законам — и неизбежно пробует подчинить себе человека, превратить его в марионетку. Инферно планеты Торманс в «Часе Быка», выродившаяся цивилизация Пути в «Доме Скитальцев» и другие подобные образы представляют собой нечто большее, чем метафоры политического застоя. Советские фантасты пытались в конкретных формах выразить и описать главную проблему философии техники, определяемую искусственным, вне-природным характером современной цивилизации. Проблема в том, что человек, превращающий себя в пружину собственноручно созданного механизма, перестает быть человеком. «Часть этого мира» С. Гансовского — одна из ярких иллюстраций «постмодернистского» кризиса.
Противоречие между искусственным миром техники и полнотой человеческого бытия в советской НФ решалось, как правило, идеалистическим образом — путем открытия в самом человеке неизвестных удивительных качеств. Эти качества могут быть врожденными (дети в «Доме скитальцев» Мирера невосприимчивы к «пересадке личностей») или развиваться специально («Открытие себя» Савченко). Они могут необычайно расширять границы и способности разума — идея «Третьей сигнальной» Гансовского до сих пор любима фантастами. Или, напротив, речь может идти об особой близости к природе, позволяющей не зависеть от ограничений искусственного мира — разумный волк в рассказе Биленкина «Город и Волк» помогает остановить вторжение внеземных форм жизни. Даже столкновение с явлениями космического масштаба, превосходящими любые человеческие способности («Лунная радуга» Павлова), служит лишь поводом для напоминания о подлинных глубинах человеческого микрокосма.
Именно этот глубинный потенциал обеспечивает человечеству «фору», позволяя одержать верх над сорвавшимся с тормозов окружением. Иногда для решающего успеха достаточно даже символической победы: в «Сказке королей» Ларионовой представитель умирающей сверхцивилизации, похитивший людей «для изучения», возвращает им свободу, убедившись в их витальной силе и жизненном превосходстве.
Дополнительные способности не означают отказа от инструментов науки и техники. Это новый шаг в развитии, позволяющий удержать искусственный мир под контролем и в то же время придающий искусственному новый смысл.
Фантасты 60-х не испытывали страха перед прогрессом. У них хватало отваги взглянуть прогрессу в лицо, продумать возможные перспективы человека и человечества. Для «третьей волны» формирование научного мировоззрения — это способ и условие решения существующих в обществе проблем.
Советская фантастика «золотой эпохи» стала наследницей линии, идущей от К. Циолковского. Освоение космоса в ней — не прихоть звездоплавателей, а естественный путь развития, определяемый самой природой разумного существа. Преобразование природы и выход в космос здесь рассматриваются как этап формирования нового человечества, осознающего свое место во Вселенной и ответственно относящегося к собственному могуществу.
Идейная доминанта НФ 60-х совпала с пафосными концепциями философии русского космизма от Н. Федорова, К. Циолковского, В. Вернадского и А. Чижевского. Человек вовлечен в космическую историю, является ее элементом и действующей силой. Его свобода, разум и амбиции обусловлены законами природы, которая через разумных существ сама себя преображает. Понимание вселенского потенциала человечества должно повлечь переход к новой морали космической эры, не оставляющей места для индивидуалистических инстинктов.
Именно «полный», внутренне полноценный человек является подлинным инструментом космической истории. Благодаря тому, что в нем есть нечто сугубо человеческое, внутреннее, природное, которое по значению превосходит все его рассудочные определения и технические квалификации.
Советская НФ иллюстрирует и защищает идеи пантеизма, поэтому неудивительно, что в атеистическом обществе она начала выполнять еще и квазирелигиозную функцию. Формирование контрастного взгляда на современную цивилизацию здесь часто служило тому, чтобы обозначить ее временный переходный характер, подчиненность фундаментальным историческим законам космического и человеческого бытия. Наиболее ярко и подробно идеи космизма были разработаны в творчестве Ефремова. Но у многих других фантастов 60-х нетрудно найти элементы подобной философии: мечту о практическом бессмертии, представление о разуме как о преобразующей силе галактического масштаба, о неизбежности гармоничных контактов между разными обществами и цивилизациями. В фантастике 60-х наука и техника — не «нежить», а канал, через который в мир человека входят космические законы.
Конечно, романтические представления о прогрессе, победный пафос космических полетов сегодня выглядят не очень убедительно. Многие мечты и пожелания прошлого сбылись, а счастья обещанного все нет. Человек и общество нисколько не изменились оттого, что мы заполнили планету умной техникой. Новый нравственный человек в этих условиях так и не вырос — более того, развитие технической цивилизации оказалось связано с моделью потребительского общества.
Неудивительно, что тот ответ на вызовы времени, который давали фантасты 60-х, сегодня встречается в штыки. Однако они и сами понимали: мир меняется, и пришедшее после них поколение будет озабочено уже не теми проблемами, что волнуют героев их книг.
Желание западных славистов увидеть в советской НФ прислужницу тоталитарного режима, пропагандирующую идеи «русского космизма, русского коммунизма и русского эсхатологизма» (И. Хауэлл), у нормального читателя не может вызвать ничего, кроме улыбки. Тем более, что заокеанские авторы все чаще демонстрируют нам образцы «американского космизма» — Н. Кресс, В. Виндж и многие другие явно читали «Туманность Андромеды».
Для современной российской фантастики характерно повышенное внимание к вопросам психологии, негативным эффектам механизмов социальной мобилизации. Образы, связанные с технологическим развитием, чаще всего получают негативную оценку. Однако не следует выплескивать ребенка вместе с водой: тотальная деструкция космических утопий, к которой тяготеют иные авторы, грозит обернуться полным цинизмом и бессмыслицей. Исступленное пережевывание личных обид и инфантильных эмоций, выплеснувшееся на страницы сегодняшних книг, — это вариант инферно посильней ефремовского.
Не будем забывать, что сегодняшнее поколение «стоит на плечах» предшественников. Новые смыслы, художественные образы и приемы, фейерверк идей и литературное мастерство шестидесятников сформировали сегодняшние традиции жанра. И, кстати, определили причины его популярности.
Нет сомнений, что лучшие произведения «третьей волны» найдут отклик среди нового поколения читателей. Интеллектуальная смелость, стремление избавиться от предрассудков и иллюзий, воспринять реальные проблемы и создать оригинальные художественные решения… Право же, у научных фантастов 60-х есть чему поучиться. □
Рецензии
Владимир ХЛУМОВ
РОКОВЫЕ ПИСЬМЕНА
Москва: Вече, 2002. — 400 с.
(Серия «Жестокая реальность»).
7000 экз.
Этот автор не вписывается в привычные читателю и издателю каноны стандартной фантастики. Но давно известно: то, что выделяется «лица необщим выраженьем», подчас оказывается гораздо интереснее и глубже. Правда, нередко выясняется, что уход от традиции в безвоздушное пространство эксперимента оборачивается пустотой — и современный мейнстрим дает тому немало примеров… Но с Владимиром Хлумовым все иначе. Его книги продолжают традиции классической русской литературы — хотя при желании автора можно было бы назвать и постмодернистом. Однако, в отличие от большинства современных экспериментаторов, проза Хлумова теплая, человечная. Его героям сопереживаешь, вместе с ними мучаешься неразрешимыми вопросами бытия, и непривычная литературная форма тому как раз способствует. Пожалуй, это можно назвать философской фантастикой, причем на слово «философская» стоит сделать ударение.