Страница 30 из 37
Казалось, в письмах читателей было перечислено все самое страшное, что соотносилось с понятием «трусость». Но вот писатель получил письмо еще от одной школьницы. «Хуже трусости, — пишет она, — отсутствие какой-либо совести». Слова девочки, признается Пантелеев, буквально потрясли его.
«Как верно, как метко это сказано, как точно поставила девочка все на свои места.
Ведь и правда: что толку в смелости, в бесстрашии, в беззаветной храбрости, если за ними не стоит совесть?! Разве не было храбрецов среди гитлеровцев, эсесовцев, власовцев?..
Честность, идейность, принципиальность — вот главное, что должны мы ценить в человеке. Такой человек не может быть и никогда не будет трусом».
Писателя бесконечно радует каждое проявление благородства, душевной чистоты, доверчивости. На одной из страниц «Записных книжек» конца 1947 года есть переписанная Пантелеевым из «Ленинградской правды» заметка о двух мальчиках, впервые приехавших в Ленинград. Отправившись осматривать город, они оставили свои вещи в подъезде одного дома, не зная, сколько тревоги они причинят постовому милиционеру. Но не только тревоги: «Не знали эти милый, чистые деревенские мальчики из далекой Кировской области, сколько радости доставили они — уверен в этом многим, читавшим газету».
«Люблю ребят-рыцарей», — признается он в другой газетной заметке, и всякий пример заступничества за младшего или слабого, каждый пример человечности, доброты — для него праздник.
Как-то я спросила у Алексея Ивановича: что он хотел бы пожелать молодым читателям? Он ответил мне девизом доктора газа, словами, высеченными на памятнике этого прекрасного человека: «Спешите делать добро!»
Глава 10
Открытый мир писателя
Что знается, то и скажется.
Где-то во мне сидит очень чувствительная мембрана.
Вообще-то я, что называется, не брезговал никакой работой, — говорил Алексей Иванович. — После демобилизации, в сорок четвертом — сорок седьмом годах, работая в должности литературного редактора в журнале «Дружные ребята», я вел (и занимался этим с увлечением) отдел «Золотой ключик» (ребусы, кроссворды и прочее).
В жизни мне приходилось писать: подписи под картинками; стихотворные фельетоны; критические статьи; рецензии; анекдоты (журнальные мелочи); пьесы; раешники; киносценарии; кадропланы; рассказы; очерки; водевили…» К этому надо прибавить повести, книгу для родителей — всего не перечислить.
Алексей Иванович не часто выходит на люди. Его можно увидеть на съезде или совещании писателей, на вечере воспоминаний…
Но как всегда, он живет напряженной жизнью писателя. Рабочий день его переходит далеко за полночь. Он много и тщательно трудится над новыми книгами, с интересом следит за выходящей литературой. Как и раньше, как всегда, он строго и взыскательно относится к тому, что делает сам, и к работе товарищей по цеху.
Свою последнюю книгу Л. Пантелеев назвал «Приоткрытая дверь…». Она представляется своеобразным итогом напряженной писательской жизни за многие десятилетия.
В предисловии к книге он размышляет об особенностях писательского труда, и своего в частности.
«…Все, — пишет он, — что мне в моей литературной жизни более или мене удавалось основано, как правило, на моих личных наблюдениях и переживаниях… <…> …В основе всякого стоящего сюжета каждый раз лежало нечто подлинное, испытанное, пережитое…»
Вместе с тем рядом с этой склонностью «к самовыражению», к самовыявлению, к автобиографичности» он указывает на другое, не менее важное и присущее его произведениям начало, то, что Гете называл «Lust zu fabulieren»[10]. На примерах нескольких своих повестей и рассказов писатель объясняет, каким путем достигалось это сложное сочетание факта и вымысла, какую роль в процессе работы — даже тогда, когда он опирался на собственный жизненный опыт, — играла сила воображения.
«А вообще-то должен сознаться, — пишет он в том же предисловии, — что чем дальше, тем больше тянет меня на чистую правду». Тянет писать так, чтобы не было «ни на копейку вымыла». Развивая эту мысль подробнее в газетном интервью «Перечитывая давние записи», Пантелеев ссылается на Л. Толстого, считавшего, «что можно сделать правду столь же, даже более занимательной, чем вымысел».
«Приоткрытая дверь…» и является той книгой, которая отражает новый подход писателя к жизненному материалу и к художественному его выражению. Ни в одном произведении, напечатанном здесь, нет «ни на копейку вымысла». Все основано на «чистой правде».
Первыми в оглавлении стоят «Рассказы из книги «Дом у Египетского моста», их мы рассматривали в самом начале.
Второй раздел составляют «Рассказы и очерки»: в него вошли воспоминания о людях, с которыми писатель либо дружил долгие годы, либо был связан работой в литературе; рассказы о поездках за границу и о других примечательных событиях.
Один из очерков — «Гостиница Лондонская» — о пребывании писателя в Одессе в 30-е годы кончается такими словами:
«Сколько же с той поры времени прошло! И скольких не стало — из тех, кого я упомянул на предыдущих страницах! Нет Эльзы Юрьевны, нет Маршака, Чуковского, Ильина, Кассиля… Нет Леона Муссинака. Нет Елены Ильиной, и нет той девочки, подвиг которой она воспела. Ушел Ю. К. Олеша, и много ушло, наверно, за ним его учеников и последователей… Не знаю, что с Жаном, с Идой. Где Мизу? Ведь если она, дай бог, жива, она уже немолодая женщина!
— Не скучаете за Лондонской»? — спросил меня когда-то молодой интеллигентный одессит.
А ведь скучаю, скучаю, Михаил Григорьевич, даже сегодня, сейчас вот в эту минуту ужасно скучаю за «Лондонской»…»
Читая эту страницу, чувствуешь, какая огромная часть жизни стоит за этими грустными строками. А какой молодостью, озорным весельем, теплом дышит сам этот очерк об Одессе 30-х годов, о дружбе с французским кинорежиссером Жаном Ло, о встрече с Эльзой Триоле и Луи Арагоном, о работе над сценарием для Одесской кинофабрики «дитячих та юнацьких фiльмiв», где герой «Пакета» Петр Трофимов должен был разыскивать сына своего друга Зыкова — беспризорника Зыкова-младшего.
Как хорошо, что память и талант исателя помогают ему снова прожить эту жизнь и восстановить для читателя облик ногих замечательных людей, с которыми его свела судьба.
С. Маршак, М. Горький, Е. Шварц, К. Чуковский, Б. Житков, Н. Тырса, Д. Хармс, Л. Квитко — рассказать об этих людях непросто. Очерки, воспоминания, рассказы неоднородны по своему характеру: иногда в основе сюжета лежит один эпизод, иногда воспоминания охватывают многие годы жизни. В любом случае автор стремится передать самое главное и существенное о своем герое.
Всего несколько страниц в рассказе «История одного автографа», но сколько драгоценных впечатлений он приносит! Мы словно видим залитый солнцем кабинет К. И. Чуковского и его хозяина; перелистываем знаменитую «Чукоккалу», где оставляли свои автографы Шаляпин, Горький, Л. Андреев, Блок, Маяковский и другие замечательные люди и где должен оставить по просьбе хозяина, к полной неожиданности для него, свой автограф двадцатилетний А. И. Пантелеев. Рассказ воссоздает неповторимый облик Корнея Ивановича, с его певучим южно-русским тенором, с его постоянной увлеченностью какой-нибудь идеей, всегда веселого, возбужденного, бесконечно деятельного.
И совсем в другом стиле портрет «вулканически спокойного», сдержанного Б. С. Житкова («Ни на один оборот»). «Необычайна судьба, ослепительно ярок талант, беспредельно широк житейский и творческий диапазон этого человека» — всего три страницы, но все так плотно, предельно экономно в слове и по-настоящему эмоционально изнутри — и возникает облик этого удивительного писателя, путешественника, умельца, который свято верил в то, что «невозможно, чтоб было трудно учиться: надо, чтоб учиться было радостно, трепетно и победно».
10
Радость придумывания (нем.).