Гибель Светлейшего

И он подробно поведал Николаю Николаевичу про свидание с Катюшей. Потемкин, выслушав рассказ о золотой монете, счастливо решивший его участь, похолодел от ужаса. Проклятый херсонский полицмейстер! Проклятое письмо! Зачем он поехал за призрачной славой спасителя России! Непростительное легкомыслие! Безумие! Надо было остаться в Питере.

А Евстафий Павлович продолжал рассказывать тихим голосом, опасаясь посторонних ушей:

— Катюша — сумасбродная бабенка. Меня она сделала ветеринаром, вас главным врачом своей опереточной республики. Но я ничуть не удивлюсь, если завтра при помощи той же золотой монеты она признает нас за шпионов и прикажет Шарику поставить к стенке.

— Это ужасно! — воскликнул Николай Николаевич, обливаясь холодным потом. — Я откажусь. Я не хирург. Я гомеопат.

— Гомеопат вы или хирург — в данном случае не имеет никакого значения. По-видимому, здесь операции делает сельский фельдшер, а зубы рвать ходят к кузнецу. Надо полагать, лекарств никаких нет, и все болезни в республике лечат самогоном. Отказываться ни в коем случае нельзя. Надо выиграть время. В этом сейчас наше спасение и спасение Светлейшего.

Потемкин вздохнул и ничего не ответил.

Катюша, назначив коневода ветеринаром, а Потемкина главным врачом республики, сразу же забыла об их существовании. Друзья по несчастью должны были сами позаботиться о своем пропитании и жилище. К горбуну они побоялись пойти и отправились за содействием к Шарику.

— Идите в любой дом и ночуйте, — сказал толстяк. — А харч у нас свободный, где угодно накормят. Только зеленые ленты понашивайте себе, чтоб люди не сторонились вас.

— А где их взять?

— Я дам!

Следуя мудрому совету Шарика, коневод нашил зеленую ленту на кожаную фуражку, а Николай Николаевич на касторовую шляпу.

Зеленое войско Катюши совершало по ночам налеты на проходившие поезда, грабило пассажиров, по-братски делило добычу. Куркули набивали заветные кубышки царскими деньгами и золотом. Дух стяжательства и накопления особенно сильно был развит у горбуна. Высокий кованый сундук, заменявший ему кресло, ломился от драгоценностей. Его невозможно было сдвинуть с места.

— Страшный, загадочный человек, — содрогаясь, сказал Евстафий Павлович о горбуне. — Мне сдается, что он здесь — главная спица в колеснице. Идейный вдохновитель этого осиного гнезда, именуемого «республикой».

Про горбуна веселоярцы рассказывали разное. Говорили, что он служил кассиром у одесского купца и, зарезав хозяина, заделался фальшивомонетчиком, за что и угодил на каторгу. Там он подружился с анархистом-террористом, вместе с ним бежал за границу и вернулся в Одессу после Февральской революции.

В те дни на Украине уже не было никакой власти, царила анархия. В городах, уездах и в отдельных селах хозяйничали политические проходимцы — атаманы и «батьки», сумевшие повести за собой жадных куркулей и вернувшихся с фронта солдат. Опоясав свою деревню окопами, они вели войну с соседним селом из-за спорной помещичьей земли.

Вот в этом мутном водовороте и закружился Алеша, почувствовав себя как рыба в воде. Где он встретил Катюшу и как склонил ее устроить в Веселом Яру «анархическую республику», было покрыто мраком неизвестности. Но только союз этот оказался выгодным для обеих сторон. Сам Нестор Махно навестил Катюшу и с глазу на глаз пытливо беседовал с горбуном до поздней ночи.

Первым и верным помощником горбуна был Шарик, до революции торговавший мороженым. В лагере Катюши он выполнял по совместительству обязанности завхоза и палача.

— Препротивная жирная скотина! — с отвращением говорил Потемкин, вспоминая, как Шарик напугал его в день ареста амбарным ключом.

— Явно выраженный дегенерат, — соглашался Пряхин.

Евстафий Павлович мог бы без большого труда скрыться из Веселого Яра, но надежда вернуть через Катюшу Светлейшего не покидала его. Пряхин узнал, что разведка горбуна занята поисками Забиры. Был прямой смысл, вооружась терпением, задержаться в Веселом Яру.

По душевной робости Потемкин не решался бежать один. Украсть лошадь он боялся. Пешком идти было немыслимо, а главное — Николай Николаевич не знал верной безопасной дороги. Кругом шла война, и где проходила линия фронта, никому не было известно.

Потемкин решил ждать, когда рухнет «Веселоярская республика». Ему казалось, что этот час наступит скоро. Один хороший удар со стороны красных или белых войск — и от Катюшиной банды не останется следа.

Но Евстафий Павлович, выслушав Потемкина, отрицательно покачал головой:

— Не будьте наивным, мой дорогой! Катюша не так слаба, как вам кажется. У нее есть опора — свирепый и корыстолюбивый куркуль. А кроме того, бандиты сумели создать новую стратегию и тактику… Мы с вами знали пехоту, кавалерию, авиацию. Революция посадила украинских сельчан на тачанки и привинтила к тачанкам пулеметы «Максим». Так воюет Махно, так воюют революционные дамы, вроде Маруси и нашей Катюши. Между прочим, чрезвычайно удобно сражаться. Армия из тачанок обладает исключительной маневренностью. За час ее можно привести в боевую готовность, а за полчаса распустить все войско по домам. И тогда попробуйте найти пулемет, закопанный в скирде. А мирная тачанка, поставленная в клуню, ни у кого не вызовет больших подозрений.

— Значит, наш плен может затянуться на несколько месяцев? — спросил Потемкин упавшим голосом.

— Вполне возможно.

— Но я не могу ждать!..

— А вы думаете, я могу? — сердито сказал Евстафий Павлович. — Судьба Светлейшего висит на волоске, а я…

Коневод не закончил и схватился за сердце.

— Успокойтесь… Не надо волноваться…

— Ничего, сейчас пройдет…

Ветеринар и главный врач жили дружно, ободряя и успокаивая в трудные минуты друг друга. Потемкин на сытных Катюшиных харчах даже растолстел. Он много спал и временами чувствовал себя на положении дачника. К нему иногда приходили больные, он охотно щупал пульс, смотрел на высунутый язык и говорил всем одно и то же:

— Надо бы вам порошки прописать, но откуда их возьмешь? Придется лечить народной медициной. Хватите доброю чарку первача, попарьтесь в баньке да накройтесь тремя тулупами, чтобы пропотеть хорошенько!

Это средство помогало от всех болезней, Потемкин довольно быстро приобрел славу лекаря-целителя.

Но Пряхин, несмотря на хорошие харчи в анархической республике, худел и мрачнел с каждым днем. Душа его была неспокойна. Забира, канул в воду. Об этом Евстафию Павловичу сказала сама Катюша. Цирковая наездница понимала скорбь коневода. Недаром она родилась и выросла на конюшне.

Рассеянно слушала атаманша горбуна, предлагавшего захватить Святополь. Катюша не понимала, на что ему сдался этот тихий городишко. Но горбун упрямо настаивал: надо, возьмем!

— Взять нетрудно, но удержим ли?

— А нам его и держать долго не надо! — загадочно отвечал Алеша.

Катюша не решалась идти на Святополь. Была это излишняя осторожность или неверие в свои силы? Ни то, ни другое. Виной Катюшиного равнодушия был Светлейший. Жеребец белоснежной масти снился по ночам бывшей наезднице цирка. Он летел по зеленому полю, унося ненавистного всадника в черной кавказской бурке, и словно издевался над Катюшей: «Не догонишь, не догонишь!»

И Катюша раздраженно говорила утром горбуну:

— Ничего не стоит твоя разведка. До сих пор найти Забиру не можешь.

Следы Светлейшего затерялись, но по донесениям разведчиков Алеша обнаружил возможность легко захватить Святополь. Красные перебрасывали войска с врангелевского фронта на польский. Город оставался незащищенным. Святопольские лабазники Кругловы, связанные с Алешей, уверяли, что жители встретят Катюшу хлебом и солью.

И все-таки Катюша колебалась.

В логове капитана Чумы