Страница 20 из 35
Шрайберам приходилось со всем этим мириться, поскольку Клейборн был слишком им нужен; гости терпели его потому что большинство из них хорошо относились к Шрайберам, вдобавок многие сами происходили из низов и, в общем, притерпелись.
Миссис Баттерфильд тоже вскоре начала испытывать к Кентукки Клейборну, мягко говоря, не самые лучшие чувства. Дело в том, что сей последний повадился делать о стряпне миссис Баттерфильд нелестные замечания, которые, когда двери на кухню отворялись для подачи очередной перемены блюд, были отчетливо в кухне слышны; а то, что миссис Баттерфильд почему-либо не слышала, миссис Харрис подробно ей пересказывала.
Когда речь шла о себе, любимом, либо о чем-то, что его интересовало или раздражало, мистер Клейборн бывал громогласен и несдержан. Так, однажды миссис Баттерфильд сготовила действительно великолепное сырное суфле — но эстрадный ковбой, понюхав блюдо, пренебрежительно оттолкнул его, заявив со своим протяжным южным выговором, глотая звуки и растягивая слова:
— Тю-у-у! Ну и вонища, прям носки вареные! Не, по мне так ничо нету лучше доброй южной кухни — вот сальца поджарить с ботвой от репы под стаканчик кукурузовки, или цыпленочка по-южному в масле зажарить как следует, и чтоб с картошкой и кукурузой — это я понимаю, это мужская еда. А эту иностранную хреновину я есть не могу, в рот не полезет. Так что вы это дело ешьте, а я покуда подожду, может, дадут мясца с картошкой!
Во время другого приема он произнес спич во славу своих предрассудков:
— Я вам вот чо скажу, я кого не терплю, дак это ниггеров, негролюбов и инострашек всяких. Я вот чо скажу — увезите ниггеров туда, откудова они приехали, и инострашек больше не пускайте. И будет у нас как есть божье царство.
Во время этой речи бедная миссис Шрайбер мучительно покраснела, а многие из гостей выглядели так, словно готовы были вот-вот взорваться. Но поскольку всех предупредили, что в раздражении Кентукки Клейборн может запросто прекратить переговоры о контракте, все смолчали.
Миссис Харрис изложила после этого подруге свое мнение в простых, кратких и живописных словах, бывших в ходу у менее утонченных обитателей Бэттерси, закончив свое описание (которое мы, к сожалению, по некоторым причинам не решаемся воспроизвести здесь) так:
— И когда он говорил так про иностранцев, он пялился прямо на меня. Уж и не знаю, как я сумела удержать язык за зубами!
Когда мистер Шрайбер выразил свой протест агенту Клейборна и попросил его оказать какое-либо цивилизующее воздействие на подопечного, мистер Хаймен меланхолически ответил:
— Что с ним поделаешь — такой уж он от природы. Как говорится, «естественный человек». За это его и обожают миллионы американских ребят. Он такой же, как они. Вымойте его и упакуйте в обезьяний костюмчик — и вы его испортите. Он вам принесет кучу денег — чего вам еще надо?..
15
Наконец настал день, когда миссис Харрис, уведомленная маркизом о том, что Генри более не считается заразным а, напротив, пребывает в цветущем здравии детства, села в экспресс на Вашингтон. По прибытии она, со своей обычной энергией и предприимчивостью, взяла такси и велела водителю провезти ее по городу — чтобы успеть полюбоваться столицей Соединенных Штатов, — а затем ехать к посольству Франции.
Объехав Капитолий, памятник Вашингтону, Мемориал Линкольна, Пентагон и Белый Дом, водитель, который во время войны служил на флоте и неоднократно бывал в британских портах, повернулся к пассажирке и спросил:
— Ну, мамаша, и как вам всё это? Конечно, не Букингемский дворец и не Вестминстерское аббатство — но это наше.
— Да полно вам, голубчик, — отозвалась миссис Харрис. — Не можете же вы иметь всё сразу. А у вас тут даже красивее, чем на картинках.
В посольстве миссис Харрис очень тепло встретил сам маркиз. Надо признаться, что радость последнего проистекала не только из вполне искренней симпатии к миссис Харрис, но и оттого, что заканчивалась (для маркиза, по крайней мере) довольно щекотливая история.
По лестнице слетел в объятия миссис Харрис совсем новый Генри Браун, не тот, с кем она рассталась не так давно на французском лайнере. Как часто бывает с детьми, которых ветрянка укладывает в постель, мальчик вытянулся не меньше чем на дюйм, а благодаря хорошему питанию и тому, что никто его не обижал, он выглядел теперь покрепче, не таким маленьким и слабым. Глаза по-прежнему смотрели умудренно, но потеряли печальное выражение. Путем подражания он усвоил кое-какие манеры, что и продемонстрировал во время обеда с маркизом и миссис Харрис — во всяком случае, он не набрасывался на еду и не ковырялся в ней, сносно пользовался ножом и все такое прочее.
Миссис Харрис, сама неравнодушная к пристойным манерам (стоило посмотреть только, как она изящно отставляет мизинец, когда берет чашку или вилку) не пропустила это достижение мимо глаз и заметила:
— Милый, ты умница! Твой папа будет тобой гордиться!
— Да, — вспомнил маркиз, — я как раз собирался спросить. Вы нашли его?
Миссис Харрис покраснела.
— Господи помоги, — отвечала она, — ничего пока не вышло. Уж сказать не могу, до чего мне стыдно — и я хвасталась еще миссис Баттерфильд, что разыщу его в два счета, стоит только приехать в Америку. Боком выходит хвастовство-то! Но не волнуйтесь, в конце концов я его найду. — Она повернулась к Генри и пообещала: — Не бойся, Генри. Я отыщу твоего папочку, или я не Ада Харрис!
Генри воспринял эту клятву спокойно и ничего, по обыкновению, не сказал. Сказать по правде, сейчас его не так уж заботило, найдет миссис Харрис его отца или не найдет — все было превосходно и так, и Генри не собирался слишком уж жадничать, искушая судьбу.
Маркиз проводил их до парадного подъезда посольства, где уже ожидал синий «роллс-ройс», сверкающий хромом и никелем, с блестящим Бэйсуотером за рулем.
— Можно, я сяду впереди, дядя Ипполит? — спросил мальчик.
— Если мистер Бэйсуотер позволит.
Шофер сдержанно кивнул.
— А можно, тетя Ада тоже сядет впереди?
К собственному изумлению Бэйсуотер опять согласно кивнул. А ведь никогда еще никому, кроме только лакеев, не позволялось ездить рядом с водителем на переднем сиденье «роллс-ройса».
— До свидания, дядя Ипполит, — горячо воскликнул Генри, обнимая маркиза за шею. — Ты такой добрый!
Маркиз потрепал Генри по плечу и ответил:
— До свидания, милый мой племянник и внук. Удачи тебе, и будь умником. И вам удачи, мадам, и до свидания — и надеюсь, что когда вы найдете отца Генри, он окажется хорошим человеком, который будет любить мальчика.
Маркиз стоял у подъезда, пока «роллс-ройс» не свернул за угол. Странно, но отчего-то он больше не чувствовал облегчения. Ему вдруг сделалось как-то одиноко и он почувствовал тяжесть своих лет.
Итак, элегантный «роллс-ройс» маркиза катил по Национальной Магистрали из Вашингтона, а в нем, в водительском отсеке, сидели и беседовали Бэйсуотер, миссис Харрис и Генри, одетый в новый костюм и туфли (купленные для него маркизом) — мальчик сейчас более, чем когда-либо, походил на юного аристократа со страниц великосветских журналов вроде «Тэтлера» или «Куин».
Миссис Харрис думала про себя, что ей никогда не приходилось видеть столь элегантного и привлекательного джентльмена, как мистер Бэйсуотер в его габардиновом костюме благородного серого цвета и серой же фуражке с гербом маркиза на околыше. Мистер Бэйсуотер в свою очередь втайне дивился тому, насколько ему приятно общество миссис Харрис. Обыкновенно в такой поездке, как эта, он не прислушивался бы ни к чему, кроме еле слышного урчания двигателя «роллса», шелеста шин и безукоризненно беззвучной работы рессор. А вот теперь он позволил себе уделить часть внимания болтовне миссис Харрис, уютно угнездившейся на мягком кожаном сидении. Более того, он даже сам заговорил — а такого с ним, когда он был за рулем, не случалось с 1937 года (в тот раз ему пришлось прикрикнуть на лакея лорда Бутси, чтобы тот сидел смирно, а не зыркал глазами по сторонам).