Переворот

— Я хочу пить, — пояснил Эллелу. — У вас есть фонтанчик с содовой водой?

— Такие выкрутасы уже много лет как вышли из употребления, — принялся он разъяснять, — когда подскочила до небес минимальная плата за содовую. Вы, видно, живете в прошлом. Машина, которая продает безалкогольные напитки, стоит в глубине магазина, рядом со стойкой с пластмассовыми яйцами, в которые упрятаны тонкие шелковые колготки. Будьте осторожны, дружище, не уроните в банку металлическое ушко после того, как ее откроете. Не один из моих клиентов задохнулся и умер таким образом. Мы это называем «Смерть последней капли».

— Мне нужен, эфенди, также совет, — сказал ему Эллелу, обретя уверенность, так как понял по акценту и манере говорить своего собеседника, с кем имеет дело. Несмотря на смело выставленные товары, магазин явно не слишком часто посещался, и продавец не утратил свойственной обитателю пустыни любви поговорить. Слова расцветают там, где ничто больше не цветет. — Я ищу полезную работу, — признался Эллелу.

Продавец поднял локти и протер длинными, мягкими, как тряпки, руками стекло стенда, за которым стоял.

— А какого рода работу мог бы джентльмен выполнять?

Диктатор неожиданно растерялся. Факир, землекоп, продавец апельсинов — его нынешний костюм не соответствовал ни одной из этих профессий. И тут он вспомнил мистера Каннинхэма, его румяное лицо в пятнах, накрахмаленные белые рубашки. Он сказал:

— Я занимаюсь страхованием. Утрясаю претензии.

— Я слышал о таких людях, — сказал аптекарь. Он неожиданно напрягся, словно спохватившись, что незнакомец может оказаться налетчиком. В голосе его появились суровые, угрожающие нотки. — Видите ли, сэр, работу здесь можно найти только на колодцах. Без колодцев и техники тубабов ничего бы здесь не было. Вы, смею надеяться, слышали о колодцах?

— Конечно, — солгал Эллелу.

— Грандиозные природные запасы, — торжественно объявил тот, снова расслабясь, и убрал со стекла свои рваные локти, обнажив лежавшие под протертым стеклом пакетики презервативов цвета карамелек и кремовые вибраторы, нацеленные, словно прожекторы, во всех направлениях. — Углеводород, — произнес нараспев аптекарь. — В одном этом слове будущее, сэр. Дорога, ведущая из бедности, спасение нации. Валовой национальный продукт, торговый баланс — я уверен, вы знаете все эти термины. Им вполне может пригодиться человек с вашим опытом, сэр. Я слышал о несчастных случаях с машинами, чуть ли не взрывах. Советую вам предложить свои услуги, и мой барака пойдет с вами. Не хотите освежиться перед тем, как идти в кадры? Воспользоваться дезодорантом, прополоскать рот? Эти неверные придают большое значение личной гигиене. Бог видит душу, человек принюхивается к телу.

До чего, право же, нудный мужик! Лавочники так и засосут в болоте трепотни. Горе экономике, которая выставляет свои товары на полках мелочей. «Национализировать, — кипя от бешенства, подумал Эллелу. — Национализировать».

— Как мне найти эти колодцы? — спросил он.

— Держи нос по ветру, человече. Ты где-нибудь жил под землей?

— Я приехал с Балакских гор, — стал оправдываться путешественник. — Долгое время разбирался с одной претензией. Разреши мне задать еще один вопрос, очень простой — ты, возможно, даже удивишься. Скажи, пожалуйста, как называется этот город, в котором я очутился?

У аптекаря был действительно удивленный вид.

— Эллелу, — сказал он. И снова выпрямился во весь рост, стоя перед мириадами с латинскими названиями на своих полках, где были и сухие травы, и яды, полученные из насекомоядных растений, и любовные зелья, и сонные зелья, и антигистамины, и мочегонные. — Эллелу, — громко, словно муэдзин с высоты минарета, произнес он. — Это имя нашего вождя, борца за национальную независимость, Бога, сошедшего к нам бороться за нашу свободу, великого человека, чья железная воля сравнима с его стальным пенисом. — И, перегнувшись через прилавок, аптекарь прошептал: — Надеюсь, ты не с теми, кто вместе с этим архипредателем Микаэлисом Эзаной устраивал заговор против целей и учений нашего просвещенного главы.

— Я человек вне политики, простой профессионал, — с достоинством ответил переодетый диктатор, — и ищу заработок в период засухи.

— Здесь нет никакой засухи, добрый человек. Наш несравненный вождь, чьи враги за границей и у нас дома только попусту скрежещут зубами, уразумел, что наш хребет при наличии таких геологических разрывов сумеет удержать все жизненно важные жидкости — назовем лишь две: воду и нефть.

От того, с каким апломбом аптекарь переходил всякий раз от одной манеры общения к другой, у Эллелу создалось крайне раздражавшее его впечатление систематической неискренности, которая (подумалось ему) могла объясняться тем, что он ничего не покупал. Хотя ему по-прежнему хотелось пить, он от неловкости решил побыстрее уйти и потому сказал на прощанье:

— Бог добр.

— Бог велик, — был разочарованный ответ.

На улице солнце Сахары изо всей силы било по выцветшим навесам, незажженным неоновым надписям и лжекирпичным фасадам авеню, как гласило название, Окончания Беды. Эллелу вошел в закусочную, узкую, как беговая дорожка; все поверхности тут были в дымке стертых следов от рук и пролитых напитков. Эллелу заказал лаймовую шипучку и выпил ее залпом, втянув в себя через соломинку. Официантка в короткой юбке прочитала надпись на его рубашке и хихикнула. У нее было некрасивое лицо с торчащими зубами, однако ноги крепкие и гладкие и кожа здорового цвета. Эллелу заказал еще одну лаймовую шипучку и пошел с ней в кабину. В каждой кабине лежал селектор для музыкального автомата с крышкой под слоновую кость, стоящего в глубине закусочной, и Эллелу, листая его пожелтевшие страницы, к своему удивлению узнал некоторые песенки: «Шестнадцать тонн» в исполнении Теннесси Эрни Форда, «Рок-н-ролльный вальс» в исполнении Кэй Старр, «Блюберри-холм» в исполнении Толстяка Домино, «Моя молитва» в исполнении «Плэттерс». Эту последнюю он даже напевал, глядя на раскинувшиеся зеленые поля и серебристые силосные башни. Он почувствовал, что слишком много выпил шипучки. И крышка столика из пластика гнетуще действовала на него — ее часто протираемая поверхность слишком напоминала бесцветное небо. Эллелу встал, расплатился, дал официантке один лю на чай и пошел к выходу. Когда он уже выходил, музыкальный автомат заиграл со скрежетом «Письма любви в песке».

На улицах царила пустота сиесты. На пересечении авеню Окончания Беды с какой-то другой, на самом перекрестке находился овальный островок со статуей его самого в бронзе — даже солнечные очки и шнурки ботинок были больше натурального размера и бронзовыми, лицо его было затенено кепи, которое, как и эполеты, побелело от птичьего помета, — посреди фонтана, ритмично выбрасывавшего вверх покровы и призраки брызг, которые испарялись, прежде чем капли влаги успевали вернуться в каменную чашу, где эти неспешные взрывы питались. По краю этой большой чаши шло слово «свобода», написанное на двенадцати языках моей страны. На языке вандж нет такого слова — вся жизнь является той или иной формой рабства, и место, оставшееся пустым в гирлянде слов, отполировано до гладкости детьми, перелезающими через край чаши, чтобы пошалить в воде. Сейчас детей не было. Они сидят пленниками в школе, предположил Эллелу, думая о том, как точно фонтан отображает Вселенную, которая столь поразительно и безостановочно что-то излучает в никуда. Волнистая зелень венесуэльской густоты росла с подветренной стороны фонтана, чье мимолетное дыхание лизнуло его как языком, когда он переходил перекресток. Шагая по тротуару вместе со своей резко очерченной маленькой тенью в каске и мешковатой одежде, Эллелу положился на чутье. Магазины постепенно уступали место парикмахерским и печатным цехам с грязными окнами, за которыми виднелись ящики с алфавитами, собиравшими пыль возле молчаливых станков. Низкопробные кафе и бары ждали наплыва после смены рабочей клиентуры. Внутри бесцельно крутились под потолком однолопастные вентиляторы. Пол был покрыт опилками, и большущие зеленые бутылки охлаждались под мокрой мешковиной. В нос Эллелу ударил запах, такой же сернистый, такой же едкий и многогранный, как тот, что распространяли бумажные фабрики на озере в Фрэнчайзе. Там тоже при подходе к промышленному сердцу города, его сатанинскому raison d'être[67], было скопление домов-трейлеров с храбро выставленными в окнах ящиками с цветами и ванночками для птиц, более многочисленных, чем стоящие там же низкие строения из шлакобетонных блоков с таинственными названиями или вообще без названий, — службы центрального комплекса, который, судя по всему, был на многие мили окружен проволочной оградой с красными объявлениями, предупреждающими о высоком напряжении, взрывчатых материалах и больших штрафах даже за появление в этих местах.

67

Смыслу существования (фр.).