Идти полным курсом

Остальным было обещано двойное жалованье.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пока «Мерсвин» под всеми парусами поспешал на юг, погруженный в глубокие раздумья капитан расхаживал по палубе. Нелепая гибель корабельного плотника омрачила радость по поводу блестящей победы. Да ещё этот бунт Михеля Зиверса! На море приказ капитана — закон, он может требовать беспрекословного повиновения. И все же между ним и командой заметно стало охлаждение. Как будто никогда они не рисковали жизнью и не попадали в передряги круче этой… Что же ему теперь покаянно бить себя в грудь и признаваться: «— Да, третья атака была ошибкой, и в гибели плотника виновен тоже я!»?

Они ещё не оставили за собой мыс Финистер — северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, перед «Мерсвином» ещё простирались воды коварного Бискайского залива, в котором в любое время с любой стороны мог налететь шквал. И если нельзя безусловно положиться на команду, опасность неизмеримо возрастает.

Но неужели третья атака в самом деле была лишней?

Конечно, пиратский корабль и без того затонул бы, но кто знает, сколько драгоценного времени пришлось бы потерять на ожидание? Или надо было довольствоваться малым — сбитой фок-мачтой алжирца? Без неё пираты и не помышляли бы о погоне за «Мерсвином»… Но тогда в его трюме не сидели бы сейчас две дюжины пленных пиратов!

Капитан Берент Карфангер был самым молодым членом правления гильдии капитанов Гамбурга, у него не было стольких судов, как у Томаса Утенхольта и большинства других судовладельцев, поэтому удачный исход сражения с алжирцами, да двадцать три пленных пирата вдобавок весьма повысят его авторитет… Но не объяснять же все это команде!

Над телом погибшего плотника тем временем хлопотал старый парусный мастер, зашивая его в парусиновый саван. В ногах покойника уже приспособили два пушечных ядра, как требовал морской обычай. Тот же обычай не позволял оставлять мертвеца на судне больше суток — это сулило несчастье.

За спиной парусного мастера, следя за его ловкими руками, робко жался юнга Хайне Ольсен. Мальчишка весь дрожал не оттого, что видел перед собой покойника, а потому, что про старика-мастера рассказывали, будто он может предсказать чью-либо смерть или несчастье, которое должно непременно приключиться с кораблем, и умеет разговаривать с мертвецами. Вот и сейчас тот что-то бормотал себе под нос, словно беседовал с мертвым плотником, восковое лицо которого ещё виднелось из складок савана.

Юнга никак не решался заговорить с мастером, но когда тот вдруг проткнул толстой иглой нос покойника, не выдержал и взвизгнул:

— Ой, вы воткнули иглу ему прямо… — и запнулся.

— Верно, Хайне, в нос, — закончил за него старик. — Последний стежок должен проходить через нос, не то покойник вернется и может натворить бед. Так уж принято у моряков, ничего не поделаешь.

— Но как же мертвецы могут вернуться?

— Как? Очень просто. Послушай, что случилось лет двадцать назад на голландском фрегате «Оран». Был там старший боцман, рыжий такой одноглазый детина. Команда его любила. Но был у него большой недостаток — в питье не знал меры. Это его и сгубило: помер он в море. Зашили его, как положено, в саван и спустили через борт вперед ногами. А парусный мастер по забывчивости последний стежок через нос не пропустил. Потом на «Оран» пришел новый старший боцман и занял койку рыжего. И вроде все опять пошло нормаль. Но не тут-то было! Как-то апрельской ночью «Оран» шел домой, и все подвахтенные проснулись от диких воплей. Офицеры повыскакивали из кают, матросы повыпрыгивали из коек и видят: новый боцман мечется по кубрику, от ужаса глаза выпучил и орет благим матом:

— Мертвец, в моей койке мертвец, одноглазый и рыжий!

Кинулись посмотреть на койку боцмана — а она мокрая, хоть выжми. Мертвеца, правда, так и не нашли. Вот какая история случилась на «Оране».

— А потом мертвец опять приходил?

— Нет, больше его никто не видел.

Юнга молчал, но старик чувствовал, что он не решается ещё о чем-то спросить.

— Боишься, смерть старого Зиверса навлечет на нас беду?

Хайне Ольсен кивнул. Старый мастер погладил его по вихрам.

— Знавал я капитанов, которые без разговоров велели бы вздернуть Михеля Зиверса на рее. А теперь беги, разыщи боцмана и передай, что плотник уже готов.

Немного погодя по судну разнесся зычный голос Клауса Петерсена:

— Все наверх хоронить моряка!

Карфангер скомандовал развернуть «Мерсвин» в дрейф. Команда выстроилась у подветренного борта, четверо матросов принесли тело на доске и опустили на палубу у фальшборта.

— Приведите сына, — велел капитан, — и без цепей.

Два помощника боцмана привели Михеля Зиверса и подтолкнули его к остальным. Карфангер выступил вперед и произнес заупокойную речь, прежде всего упомянув заслуги старика, много лет служившего ему верой и правдой. Потом сказал:

— Помня про честность и порядочность отца, я не хочу слишком строго наказывать его сына, ибо сказано в Писании: «И оставь нам грехи наши, яко же и мы оставляем Тебя должникам нашим». Пусть задумается об этом каждый, кто собирается раздувать вражду. Не давайте гневу овладеть собой, ярость — плохой советчик.

Все обнажили головы и наскоро пробормотали «Отче наш». Карфангер шагнул к телу.

— А теперь предаем тебя морю.

Четверо матросов подняли доску, положили её на планшир, наклонили — и тело корабельного плотника с глухим всплеском скрылось в океанской бездне.

Карфангер, штурман и боцман вновь поднялись на полуют, и не успели матросы переброситься парой слов, как вновь раздались энергичные команды капитана. Десятки мозолистых ладоней ухватили брасы и шкоты, и атлантический бриз вновь раздул паруса «Мерсвина». Вместе со всеми работал и Михель Зиверс.

Старый «Мерсвин» степенно шел курсом зюйд-вест. Справа по борту в пурпурно-лиловую, окаймленную золотом перину вечерних облаков садилось солнце; казалось, что на борту царят те же мир и согласие, что и двенадцать часов назад. Однако дело обстояло далеко не так. На полубаке кучками толпились матросы, обсуждая происшедшее, а Михель Зиверс переходил от одних к другим и уверял всех подряд, что в Кадисе он ещё рассчитается с Карфангером.

Вопреки опасениям, Бискайский залив встретил их мирно. Правда, на следующее утро ветер заметно посвежел и начал срывать с крутых гребней волн клочья седой пены, но это мало заботило команду, так как корабль шел в фордевинд, и работы у матросов было мало. Некоторые неудобства создавала лишь вечная сырость в жилых помещениях да промокшая одежда. Всем не терпелось наконец погреться под ласковыми лучами испанского солнца, и оттого казалось, что корабль слишком медленно тащится на юго-запад, хотя его реи жалобно скрипели, а стеньги прямо-таки трещали под напором ветра.

Тем временем Михель Зиверс затеял и вовсе опасную игру: он принялся нашептывать каждому поодиночке, будто капитан «Мерсвина» определенно того же сорта, что и тот голландец, который не мог обогнуть мыс Доброй Надежды, и что две дыры от мушкетных пуль в его плаще — лучшее тому доказательство. «Другой на его месте враз свалился бы замертво, а ему хоть бы что», — то тут, то там слышался голос молодого Зиверса.

Один выслушивали его бредни молча, другие гнали его прочь и грозились рассказать обо всем капитану, если он не прекратит молоть всякий вздор, третьи же глубокомысленно замечали, что в кое-каких делах и впрямь не обходится без вмешательства нечистой силы.

Так «Мерсвин» вошел в бухту Кадиса и бросил якорь в городской гавани.

Карфангер приказал спустить шлюпку и отправился на берег заниматься делами. Среди гребцов в шлюпке на своем обычном месте рядом с рулевым находился и Михель Зиверс; это место он занимал на протяжении последних трех лет. Сойдя на берег, Карфангер приказал помощнику боцмана с двумя матросами оставаться у шлюпки, остальные могли дожидаться возвращения капитана в ближайшей таверне — и они не заставили себя долго упрашивать.