Дева и цыган

Так проходил месяц за месяцем. Джерри Сомеркот по-прежнему души не чаял в Иветте. Ухаживали за ней и другие: сыновья фермеров да мельников. Вроде бы развеселые времена настали для нее — что ни день, то танцы или вечеринка, приятели на машинах возили ее в город, там в самой большой гостинице устраивались балы, недавно открыли и роскошный танцевальный зал.

Но всегда и повсюду словно колдовские чары мешали Иветте веселиться всласть. Глубоко в душе накипала нестерпимая злоба, ничем не оправданная и несправедливая. Иветта сама себе не рада бывала в такие минуты, и от этого становилось еще горше. Так и не поняла она, откуда бралась эта злоба.

Дома она давала себе волю и позволяла неслыханные дерзости с тетей Цецилией; несносный характер Иветты стал в доме притчей во языцех.

Более рассудительная Люсиль устроилась в городе на работу секретаршей — она умела стенографировать и бегло говорила по-французски, что и требовалось ее хозяину. Каждое утро она ехала в город тем же поездом, что и дядя Фред, и каждый вечер возвращалась домой. До станции всегда добирались порознь: и в вёдро, и в непогодь Люсиль — на велосипеде, дядя Фред — пешком.

Обе девушки не сомневались, что без веселых компаний они зачахнут, и потому люто ненавидели свой дом — разве у них друзей примешь? На первом этаже всего три комнаты — мрачная столовая, кабинет настоятеля, большая, неприглядная (однако считавшаяся уютной) общая комната, она же гостиная, — да кухня, где, к своему неудовольствию, ютились две служанки. В столовой топили газом, а настоящий камин разжигали лишь в гостиной. Да и то потому, что там любила восседать Матушка.

В гостиной собиралась вся семья. Вечером после ужина настоятель и дядя Фред неизменно развлекали бабушку кроссвордами.

— Ну как, Матушка, вы готовы? Первая буква «н», шестая — «у».

— Как-как? Первая «м», шестая «у»? — Бабушка была туговата на на ухо.

— Да нет, Матушка. Не «м», а «н»! А шестая «у». Таиландский чиновник.

— Поняла. Первая «н», шестая «у», голландский чиновник.

— Таиландский! Таи-ланд!

— Как-как?

— Таиландский!

— Ах, таиландский! Как же у них зовутся чиновники? — глубокомысленно вопрошала старуха, сложив руки па круглом животе.

Сыновья предлагали свои догадки, на что Матушка неизменно откликалась: «Как-как?» Настоятель поразительно ловко решал кроссворды, а дядя Фред знал много научных слов.

— Да, крепкий орешек попался! — заключала старуха, когда сыновья заходили в тупик.

Люсиль тем временем сидела в уголке и, закрыв руками уши, делала вид, что поглощена чтением. Иветта с ожесточением рисовала и нарочито громко напевала, дополняя говорливое семейное трио. Тетя Цецилия беспрестанно жевала одну шоколадную конфету за другой. Если бы не шоколад, тетя давно бы отдала Богу душу. Сидела она поодаль; сунув в рот очередную конфету, вновь принялась читать приходский журнал. Но вот подняла голову — пора нести бабушкино лекарство.

Едва она скрылась за дверью, Иветта резко встала и сердито распахнула окно. Никогда комнату не проветривают, все пропахло бабушкиными каплями, всюду ее запах. А у старухи, обычно тугой на ухо, в самый неподходящий момент вдруг прорезался острый слух.

— Ты, Иветта, никак окно открыла? Не забывай, что в комнате есть люди и постарше тебя.

— Так душно же! А потом — на холод! Оттого чихаем да кашляем, что в духоте сидим!

— Комната просторная, воздуха достаточно, и камин хорошо греет. — Тем не менее старуха зябко поежилась. — А при таком сквозняке мы все на тот свет отправимся.

— Какой сквозняк! — еще пуще закричала Иветта. — Глоток свежего воздуха!

Старуха снова поежилась.

— Ничего себе глоток!

Не говоря ни слова, настоятель решительно подошел кокну и захлопнул его. На дочь даже и не взглянул. Обычно он ей не перечил, но в конце концов и она должна знать меру.

Дьявольски замысловатые кроссворды решали, пока бабушка не принимала капли и не отправлялась спать. Члены семьи желали друг другу покойной ночи. Церемония эта проходила так: все вставали, девушки подходили к полуслепой старухе, и та их целовала, настоятель подавал ей руку, и все выходили. Замыкала шествие тетя Цецилия со свечой в руке.

Ложилась спать бабушка в девять часов, хотя в ее возрасте можно было бы и раньше. Но заснуть ей никак не удавалось. Приходила тетя Цецилия.

— Понимаешь, — сказала ей как-то старуха, — я не привыкла спать одна. Пятьдесят четыре года я спала бок о бок с батюшкой, и каждую ночь мне было покойно — я чувствовала его рядом. Не стало его, и я старалась приучиться спать одна. Но только закрою глаза, сердце как заколотится, как затрепещет — вот-вот выпрыгнет. Ты, конечно, вольна думать все, что угодно, но, поверь, спать одной после пятидесяти четырех лет идеальной супружеской жизни страшно! Я не просила Господа, чтобы он призвал меня раньше, каково б тогда батюшке было остаться одному, он бы не вынес!

И тетя Цецилия стала спать вместе с бабушкой. До чего ж ей было мерзко! По ее словам, ночами она вообще не смыкала глаз. Прибавилось седины у нее в волосах, поубавилось внимания к кухне — готовить стали еще хуже, пошатнулось здоровье — тете пришлось делать операцию.

Одной Матушке все нипочем: вставала она к полудню, спускалась к позднему завтраку, воцарялась за столом, вывалив большой живот. В красном обрюзгшем лице угадывалась некая пугающая величавость — крутой лоб, пронзительные, хотя и невидящие голубые глаза, вислые щеки. Скудные седины едва прикрывали до неприличия голый череп. Это не мешало настоятелю отпускать шутки в бабушкин адрес. Та делала вид, что сердится, хотя ничто не в силах было поколебать ее самодовольство: после завтрака она, нимало не смущаясь, громко рыгала, поглаживая рукой по необъятной своей груди. Больше всего старуха досаждала девушкам, когда их навещали знакомые. Словно жуткое языческое божество, облеченное в дряхлую плоть, восседала она на своем троне, посягая на всеобщее внимание. Поболтать с друзьями девушки могли только в гостиной, где, кроме Матушки, всегда находился злой и ехидный ее страж — тетя Цецилия. Поначалу каждого гостя следовало представить старухе: она изображала радушную хозяйку. Ах, как она любит общество! Каждого спросит, как зовут, из каких мест, чем занимается. И, только дотошно выпытав все подробности, заводила беседу.

Девушек безмерно злило, когда гости восхищались бабушкой:

— Да она просто чудо! Ей почти девяносто, а как живо она всем интересуется.

— Особенно чужой личной жизнью, — не упускала случая съязвить Иветта.

И сразу же ей делалось стыдно. Ведь и впрямь чудо — дожить почти до девяноста лет и сохранить ясную голову. И потом: бабушка никому не причиняет зла. Просто она стала для всех обузой. Разве не подло ненавидеть ее только за то, что она старая и всем мешает?!

Иветта сразу делалась смирной и послушной. Бабушка с упоением вспоминала свои девичьи годы, прошедшие в маленьком провинциальном городке. Говорила она без умолку, ах, как всем было интересно!

И впрямь чудо-старушка!

В тот вечер пришли Лотти, Элла и Боб Фрамли, а с ними Лео О'Скопилли.

— Добро пожаловать!

И все четверо один за другим проследовали в гостиную. Там у камина уже сидела бабушка в белом чепце.

— Бабушка, познакомьтесь, это — господин О'Скопилли.

— Как-как? Простите, я немного глуховата.

Старуха протянула смущенному молодому человеку руку и вперилась в него невидящими глазами.

— Сдается мне, вы не из нашего прихода, — заметила она.

— Нет, я из Диннингтона, — прокричал Лео.

— Завтpa мы собираемся на пикник к мысу Бонсалл. У Лео машина. Как-нибудь все втиснемся, — вполголоса сказала Элла.

— К мысу Бонсалл? — встрепенулась бабушка.

— Да!

Все примолкли.

— Вы, кажется, упомянули, что едете на машине?

— Да, у господина О'Скопилли своя машина.

— Надеюсь, он опытный водитель. Дорога очень опасна.

— Он очень опытный водитель. Не очень опытный, говорите?