Ночь огня

От ярости тетушка Варвара никак не могла развязать мои ботинки. Она дергала шнурки в разные стороны и, сама того не зная, причиняла мне сильную боль, хотя стремилась мне услужить.

Но все было к лучшему. Если бы старая дева так не разъярилась, она бы обязательно заподозрила что-нибудь, увидев, как я остолбенел, стоило ей выложить новость.

Когда самообладание в достаточной мере вернулось ко мне, я спросил:

— Госпожа, почему вы мне раньше не сообщили?

Тетушка вдруг растерялась.

— Я забыла, мне в голову не пришло, — солгала она и, не в силах удержаться от горького упрека, добавила:

— Если бы я только знала, что ты так обрадуешься, я бы обязательно завязала на пальце нитку, чтобы не забыть.

За ужином, отчасти благодаря моим намекам, тетушка вновь вернулась к этому разговору и рассказала, чем мне пригрозили сестры. Они просили мне передать, что, если я буду слишком много гулять и утомлять ногу, они вновь насильно отвезут меня к себе домой.

Было понятно, что это не больше чем шутка. Но тетушка Варвара восприняла угрозу всерьез и, полагая, что я испугаюсь не меньше, чем она, говорила: «Смотри, теперь я ни в чем не виновата. Селим-бей странный человек; если он опять запрет тебя в эту комнатушку, не больше пароходной каюты, я вмешиваться не стану».

XV

Та ночь стала одной из редких ночей в моей жизни. Поначалу я сходил с ума, стоило мне вспомнить, что Афифе пришла ко мне домой и даже поднялась в мою комнату, а я в это время отсутствовал. Мне казалось, что я упустил шанс, который больше никогда не подвернется.

Но через какое-то время, когда прошло нервное потрясение, не без помощи ночной тишины, вызванное инцидентом, в моей голове зародился план, открывающий целый мир возможностей.

Домашние Селим-бея жаловались, что я не желаю с ними встречаться. Значит, я был просто обязан завтра же пойти к ним. Для этого требовалось лишь немного набраться смелости, чтобы не выдать своего волнения, когда я приближусь к дверям. Увидеть Афифе хоть раз! Мне казалось, этого будет достаточно, чтобы миновал любой кризис. К тому же я мог не ограничиваться одним визитом. Раз меня называют членом семьи и никому пока не известно о моем душевном смятении, я всегда могу прикинуться маленьким дурачком и, не таясь, смотреть на младшую сестру, стоит ей отвернуться.

Попасть в их дом было так просто, что я не мог понять, почему мне представлялись какие-то препятствия, и злился на себя. Во мне проснулось желание действовать, вертеться и крутиться. Я шагал по комнате, выходил в прихожую, глядя в зеркало тетушки Варвары, репетировал выражение лица наивного ребенка, которое мне требовалось нацепить на себя завтра, когда я буду говорить с Ней.

Судя по глухому шуму в ушах и горящим глазам, наполненным слезами, у меня случился сильный приступ. Это возбуждение напоминало исход длительного бездействия и толкало меня в странный мир, за границы возможного, где я мог тешить себя безумными надеждами и вдохновляться на любые начинания.

Несчастный случай мог с Легкостью случиться вновь. Разве что-то мешало мне умышленно сломать что-нибудь не слишком важное? Как только Селим-бей узнает об этом, он вновь усадит меня в экипаж и отвезет в ту же комнату. Афифе, как и прежде, будет разговаривать со мной, стоя в изножье кровати, а потом сядет в кресло у окна и повернется лицом к солнцу. Впрочем, со мной могло и не случиться несчастье, я не обязан был становиться жертвой злого рока. Завтра я мог где-нибудь повстречаться с Селим-беем и сказать, что боль в ноге никак не проходит, и он сразу бы в волнении отвез меня к себе домой. Тогда почему же я неделями понапрасну заставлял себя страдать, хотя все было так просто?

Приступ все усиливался, я уже сам понимал, что начинаю бредить и говорить бессмыслицу. В моей сумке лежали обезболивающие порошки, которые остались с первой ночи, когда нестерпимо болела нога. Вероятно, они содержали опиум. Я смешал один с водой и выпил. Но порошок, который в той или иной степени облегчал самую ужасную боль, никак не подействовал. Я лежал в раздумьях, и мне казалось, что я теряю сознание. Мысли внезапно преобразовывались в видения и продолжались уже в таком виде. Я видел Афифе рядом с собой, сжимал ее руки, подол платья, плакал и говорил немыслимые вещи. Эти картины были настолько реальны, что мне казалось, будто она только что отпрянула от меня, а ее горячее дыхание все еще трепещет на моем мокром от слез лице. При этом резкое пробуждение, возможно, наступало всего лишь через секунду после того, как я терял чувство реальности.

Но очень скоро из мира бесплотных и бесцветных мыслей я перемещался во вселенную грез и богатых возможностей, где продолжали чередоваться эти состояния.

Нужно ли говорить, что на следующее утро я проснулся таким же несчастным и утратившим надежду, как и всегда. Но решение остается решением, даже если оно принято ночью, в агонии. Безо всякой надежды я оделся и вышел на улицу, намереваясь найти Селим-бея. Достаточно было, чтобы он оказался в городе, а о том, что делать дальше, я решил, что подумаю потом.

Совсем скоро я нашел его на рынке, в конторе адвоката. Вокруг стояли бедно одетые эмигранты с Крита. Без умолку говоря по-гречески, доктор составлял для них доверенность на землю в одной из окрестных деревень. Его жесты свидетельствовали о сильном волнении и гневе.

Наша встреча произошла не вовремя. Я нарочно хромал, входя в контору, а усевшись, оперся на трость и придал ноге неестественное положение. Однако он ничего не заметил и лишь осведомился о моем здоровье.

— Неплохо, доктор, только немного болит нога, — ответил я.

Морщась и прикрывая глаза, я пытался убедить его, что на самом деле нога болит намного сильнее.

Селим-бей изменился в лице и потащил меня к лавке, желая немедленно произвести осмотр. Но пока я снимал ботинки, он вернулся к своему делу и продолжил прерванный разговор с критянами.

Ощупывая больные места нервными пальцами, он, как и тетушка Варвара предыдущим вечером, заставлял меня испытывать мучения.

Закончив, он сказал:

— Слава Аллаху, отек спал. Вы просто слишком много ходите. Да и мнительность делает свое дело. В конце концов, ведь вы уроженец Стамбула. — Доктор указал на одного из критян: — Видите этого несчастного? Не смотрите на его одежду, раньше он был богатым крестьянином. Владел пашней, виноградными лозами, оливковыми рощами. Десяток нищих кормился у его дверей. А теперь, волей падишаха, от всего этого остался только осколок свинца, который уже пять лет ворочается у него в черепе, и больше ничего. Сохрани Аллах пережить такое. А вам чего бояться? Но все-таки утомляться не стоит. Растянитесь на кровати, с книгой в руке... Дорогой мой, вас ведь ни к чему не принуждают.

В этой ситуации мне оставалось лишь взять свою трость и выйти на улицу, продолжая хромать, хотя никакой необходимости в этом уже не было. Уходя, я с волнением в голосе обратился к Селим-бею:

— Я вот что хотел сказать. Вчера ваши сестры милостиво заехали ко мне и уверяли, что обижаются, поскольку я их не навещаю... В этом нет моей вины... Просто времени не нашел.

Доктор похлопал меня по спине и рассмеялся:

— Да уж, конечно... Разве девушки церковного квартала оставят вам хоть немного свободного времени? Ну, в добрый час! Мы ждем вас...

Ждем, но когда? Если я явлюсь без приглашения, то могу проявить слабость и нерешительность, повернув назад у самых ворот дома. Я потерпел поражение и не знал, что делать.

В этот момент мне в голову пришло совершенно ребяческое решение: каймакам! Если я скажу ему, что сестры Селим-бея вчера приезжали с визитом и осыпали меня упреками, он обязательно меня поддержит, а может быть, решит и сам пойти вместе со мной. Можно сделать и по-другому. Я предложу ему прогулку в экипаже. Мы поедем в сторону Кюллюка, подышать свежим воздухом. Каймакам не откажется от такого предложения, при условии, что ему не придется ни за что платить. А потом, проезжая мимо дома Селим-бея, я найду какой-нибудь способ...