Страница 2 из 63
— Хорошо... пусть сержант Хафыз отвезет сумку. А мы пойдем следом... Вы ведь не устали?
— Нет, что вы.
Отойдя к краю дороги, мы пропустили экипаж и медленно направились в город.
— Как там вас зовут... Кемаль-бей, не так ли?
— Да, господин... Кемаль Мурат...
— Еще и Мурат?
— Да, господин...
— То есть и Кемаль, и Мурат, не так ли? Ну тогда ты вдвойне достоин такой участи.
— Я не понимаю...
Каймакам не стал объяснять. Казалось, он был недоволен, что сказал слишком много.
Впрочем, сдерживаться он не мог и, многозначительно глядя на спутников, добавил:
— Хочу представить вам как Кемаля, так и Мурата... Ой будет нашим гостем в Миласе... А эти господа — мои близкие друзья. Селим-бей и Акиф-бей... Селим-бей у нас врач, а Акиф-бей — судья... Если вы, не приведи Аллах, заболеете, то отправим вас к Селим-бею, а если, тоже не приведи Аллах, проказничать будете, то — к Акиф-бею...
Сейчас мне пятьдесят. С той поры мне больше ни разу не доводилось так быстро завязать дружбу. А ведь мои друзья, ко всему прочему, были почтенными господами, я же — неопытным юнцом. Мы принадлежали к разным мирам, которые совершенно не пересекались. В довершение всего не стоит забывать, что пусть и формально, но я считался осужденным, они же — надзирателями.
Каймакам оказался добродушным веселым человеком. Он обладал низким и приятным голосом — большая редкость для невысоких людей, а точнее, карликов. Но стоило ему разразиться смехом, его голос нет-нет да и становился писклявым, как звук праздничной дудочки.
Высокий шатен доктор Селим-бей, друг каймакама, напротив, производил впечатление человека замкнутого, холодного и надменного. Однако вскоре я понял, что под этой маской он прячет свою застенчивость.
Селим-бей казался неразговорчивым. Пройдя пять-десять шагов, он почувствовал необходимость что-то сказать и серьезно спросил:
— Как вам Милас?
— Оттуда выглядит великолепно, — ответил я, указывая на тонкую ленту дороги, вьющейся на соседней горе.
Судья тяжело вздохнул:
— Да, только если смотреть по вечерам...
— Да полно вам... И вблизи совсем неплохо... Вы, должно быть, других уголков вилайета не видели... Чего только нет в моем ведении... Город разве что малость неухожен... — возразил каймакам.
— Да Алла5с с тобой, чего ж еще желать...
В тот вечер я впервые прощался с детством, входил в круг взрослых людей. Теперь и я должен был разговаривать как они. Тоном всезнающего человека я произнес:
— Даст Аллах, все наладится. Ведь не будет же страна сорок лет на месте топтаться...
Каймакам, должно быть, воспринял мои слова как жесткую критику. Он остановился посреди дороги, посмотрел сначала на меня, потом на своих друзей, словно хотел что-то сказать, но колебался. Наконец он не выдержал:
— Сынок, мало того, что ты и Кемаль, и Мурат одновременно, ты еще вдобавок отпускаешь дерзкие замечания... Не похоже, что тебе по чистой случайности была уготована такая участь.
Я совершенно ничего не понял.
— Почему же, господин? Что я такого сказал? — спросил я, удивленно тараща глаза.
— Что не так с нашей страной?.. Спасибо султану, она в прекрасных руках.
— Я не это имел в виду.
Тут вмешался судья:
— Господин каймакам... Ты непонятно какие мысли приписываешь молодому человеку...
Мы дружно рассмеялись и продолжили путь.
— Вы первый раз покинули Стамбул?
— Да, господин.
— У вас есть там родственники?
— На прошлой неделе были, но сейчас и не знаю.
— Что это значит?
Пожав плечами, я со смехом произнес:
— Вероятно, часть семьи, как и меня, отправили сменить обстановку...
Я затронул щекотливую тему, и поэтому мне никто не ответил.
— Значит, у вас нет багажа...
— Он прибудет позже, господин... Меня забрали внезапно, ночью, прямо из училища и...
— Понятно... Где вы будете жить? Сразу скажу, что по указу губернатора вы имеете право жить здесь так, как вам захочется. Где бы вы хотели остановиться?
— Не знаю, господин... У меня нет здесь знакомых.
— Ну, мы уже познакомились, этого достаточно... Я найду вам жилье.
Мы медленно шли по тротуару вдоль узкой дороги. Лавки уже начали закрываться.
На одном из перекрестков судья попросил разрешения откланяться.
— А вы что будете делать? Пойдете домой? — спросил каймакам у врача.
Доктор неопределенно махнул рукой и ничего не ответил.
— Не уходите... Что вы будете делать в пустом доме?.. Давайте вместе поужинаем у Саида... И подопечного нашего, Кемаля Мурат-бея, не стоит оставлять в первый вечер одного.
— Каймакам-бей, да ты, похоже, снова ищешь повод, чтобы не идти домой?
— Нет... И не говори при ребенке о делах моих грешных.
Ресторан Саида оказался небольшой продуктовой лавочкой. Каймакам издалека закричал:
— Рыба-то, рыба у вас есть? — и, получив положительный ответ, радостно хлопнул меня по плечу: — Ты принес нам удачу... Свежую рыбку привезли... Живем!
Осмотрев содержимое нескольких кастрюль, выстроившихся на жаровнях (для этого ему пришлось встать на цыпочки), каймакам пригласил нас в дальнюю комнату лавки. Она считалась залом для аристократов. На стенах, выкрашенных в красный цвет, красовалось изображение русалки и несколько натюрмортов, а с потолка свисала люстра из бронзы. Но каймакам посчитал это место тоскливым и попросил вынести стол в садик, который находился позади.
— Лето, можно считать, уже пришло, — сказал он. — Посидим здесь, под фонарем, в поэтичной атмосфере.
Доктору садик не понравился.
— Ну что за вид... Здесь просто свалка, — возразил он, поморщившись.
Каймакам указал на первые звезды, появившиеся в закатном небе:
— Стены здесь не очень, зато какой узор наверху! Посмотри, Селим-бей, все как надо... Разве найдешь такой орнамент, столь пышное убранство хоть на одном дворцовом потолке? Пусть стемнеет еще немного, небо озарится светом вечных лампад Всевышнего... Тогда и увидим.
Доктор расщедрился еще на одну фразу:
— Господин каймакам — поэт!
— Ну что ты, дружок... Какой из меня поэт. Порой намараю пару строф старым слогом, да и все. А ты, сынок, любишь стихи?
У меня не повернулся язык сказать, что люблю.
— Читаю, господин.
— Конечно, новые стихи...
— Старые мне читать трудно.
— А стихи своего тезки читаешь?
— А кто он, господин?
— Как, ты не знаешь, кто твой тезка? Ты ведь и Кемаль, и Мурат-бей? Видимо, ты притворяешься, что не знаешь, дабы тонко обыграть дело... Судьи здесь нет... Теперь мы можем говорить свободнее...
— !!!???
— Ты и в самом деле не знаешь, кто твой тезка? Ну, например, вот это слышал?
Дивный цвет твоих уст на щеках отражен.
Словно розы бутон, ты прекрасна[3].
— Нет, господин...
— Стихи твоего тезки,— как стрелы, что попадают прямо в сердце. Он тоже в раннем возрасте познал, что такое чужбина. Он жил на островах, здесь, неподалеку: на Кипре, Сакызе[4], Мидилли[5]...
— Все это мне неизвестно, господин.
Каймакам поморщился:
— Ну тогда и не нужно тебе этого знать. Не мне учить тебя таким вещам... Если не возражаете, я сегодня опрокину пару рюмочек под рыбку.
Селим-бей улыбнулся:
— Ну это само собой...
— То есть ты хочешь сказать, что я пришел сюда, чтобы напиться? Селим-бей, так и до ссоры недалеко... Послушай, сынок! В твоем возрасте пить совершенно непозволительно, но мужчины вроде нас, умудренные годами, могут иногда пропустить по стаканчику. Кемаль-бей, у вас есть отец?
— Есть, господин...
— Он пьет?
— Иногда, как и вы.
— Ну тогда вы не станете стыдить меня, как этот Селим-бей. Человек не может считать постыдным то, что делает его отец.
3
Цитата из стихотворения Намыка Кемаля «Крик» (Velvele). Намык Кемаль (1840-1888) — турецкий писатель и общественный представитель литературы Танзимата (название реформ в Османской империи с 1839 до начала 70-х г.г. XIX в. и самого периода их проведения). Как один из передовых представителей буржуазной мысли второй половины XIX в. вел активную борьбу с османским деспотизмом. Османское правительство всячески старалось изолировать Намыка Кемаля, высылая его в самые отдаленные губернии в качестве губернатора.
4
Сакыз, или Хиос — турецкий остров в Эгейском море, между Самосом и Лесбосом.
5
Мидилли — греческий остров в Эгейском море.