Пешки Хаоса

Гавалон положил свои страшные руки на плечи Дафана. Он делал так и раньше, но не обе руки сразу и не тогда, когда Дафан стоял прямо напротив него. На этот раз Дафан знал, что колдун намерен заглянуть в него – в его разум и душу – и чувствовал, глядя в эти огромные, страшные, неестественные глаза, что взгляд волшебника не оставит его разум и душу прежними.

«Это может быть хуже, чем боль», подумал он. Тем не менее, он добровольно встретил ужасный взор Гавалона и добровольно впустил чемпиона Хаоса в свой разум и душу.

Дафан за пятнадцать лет своей жизни никогда не задумывался, насколько похож или не похож его разум на другие. Он не всегда был доволен самим собой, но всегда признавал, что он - то, что он есть, и вопрос о том, что же именно он есть  - и что он есть по сравнению с тем, чем были другие – даже не возникал, не говоря уже о том, чтобы над ним долго размышлять.

Теперь Дафан вдруг ощутил себя совсем иначе.

Внезапно он понял, что он – очень хрупкое, уязвимое существо, которое может быть просто стерто из бытия или превращено в нечто совсем иное по секундному капризу более сильного создания. Он понял, что Гавалон Великий может уничтожать существ, подобных ему, одним лишь взглядом – не совсем без усилий, но достаточно легко – и единственная причина, по которой Гавалон терпит его дальнейшее существование в этом мире, лишь в том, что он может быть полезен – ненадолго, возможно на день или два.

После этого он будет ничем, или даже чем-то меньшим, чем ничто. Он станет величиной не просто незначительной или отрицательной, но иррациональной или мнимой. И полезен он был не потому, что мог что-то сделать сам по своей воле, но лишь потому, что что-то было вписано в память его плоти таинственным языком, которого он не понимал – что-то, что лишь использовало его, словно он был песком, на котором можно схематично что-то нарисовать, а потом рисунок будет стерт временем или ветром, или чем-то подобным – легко и бездумно.

Было больно, и не только физически – но Гавалон не солгал ему. Хотя колдовской взгляд вызвал удушье и тошноту, когда Гавалон отвел свой мучительный взор, Дафан ощутил, что в некотором смысле он действительно стал сильнее. Он в любом случае был близок к смерти – он уже знал это – и, увы, все еще не мог со спокойным равнодушием принять свою участь, но теперь он подошел на шаг ближе к тому равнодушию, которое позволяло принять проклятие с таким же спокойствием, как и смерть.

Теперь он начал понимать, что имел в виду демон, когда в облике Сосуда говорил ему, что важно лишь то, как ярко может гореть жизнь, а не как долго.

Когда Дафан снова поднял взгляд, глаза Гавалона показались ему куда менее страшными. Казалось, волшебник был озадачен.

- Что там? – осмелился спросить Дафан. – Что вы узнали?

- Я не понял, куда ушел Сатораэль, или почему, - признался колдун. – Я не знаю, почему демон не пришел ко мне раньше, или почему он хочет, чтобы я атаковал войска Империума до его прибытия – но одно несомненно. Сатораэль придет. Моя победа станет победой Перемен; мой успех – успехом Великой Метаморфозы.

Это был не самый понятный ответ, но Дафан был рад, что получил его.

- Садись на коня, - тихо сказал ему Гавалон. – Время пришло.

Потом он повторил тот же приказ для остальных, немного более громко. Приказ передавался по всему отряду без криков, почти шепотом – не только всадникам, но и различным группам пехотинцев, которые успели подойти к ним.

Солнце уже приблизилось к западному горизонту. Дафан знал, что сумерки настанут быстро. Две луны уже взошли, и, судя по тому, что их свет нечасто был таким ровным, ночное небо будет необычно тихим – несомненно, тише, чем Дафан видел раньше, и, возможно, тише, чем когда-либо.

- Ну что ж, - сказал Абдалкури, когда они с Дафаном сели на коней и поехали дальше вместе. – Это будет необычная ночь, чтобы умереть, и еще более необычное утро, если кто-то из нас  доживет до него. Ты готов?

- Да, готов, - ответил Дафан. – Я не думал, что когда-то буду готов, но теперь я готов. Я мужчина и воин, уже не мальчик.

- Сколько себя помню, я был более чем просто человеком, - мрачно сказал раб-колдун. – И уже не помню, был ли я когда-то мальчиком, но хотел бы я быть менее готовым, чем сейчас. Я бы пожелал тебе счастья, мальчик-ставший-мужчиной, если бы мог.

- А я бы поблагодарил тебя, - серьезно ответил Дафан, хотя и сам не был уверен, что он этим хотел сказать.

Конница двинулась вперед, все как один, хотя Дафан не видел сигнала. Его скакун быстро перешел с шага на рысь, потом на галоп.

Скачка, казалось, продолжалась необычно долго, сумерки сгущались, и на небе стали видны звезды. Они были неподвижными, безмолвными и прекрасными. Дафану, все еще ощущавшему последствия колдовского взгляда Гавалона, казалось, что он словно выскользнул из времени, и, хотя массивные копыта его разноцветного скакуна громко стучали по твердой сухой земле, Дафан чувствовал, что он как будто летит, становясь ближе к звездам, чем к земле.

Он взял винтовку с седла, держа ее в правой руке и подняв высоко над головой, словно чтобы показать ее своим спутникам – но они сейчас скакали слишком быстро, чтобы оглядываться на него, и он сам мог бросить на них лишь быстрый взгляд, на секунду увидев, как они начали поднимать копья и разворачивать знамена.

Он подумал, что развернутые знамена, должно быть, окажутся удивительным зрелищем, хотя в свете звезд, даже таком необычно ярком, невозможно будет оценить все многообразие их цветов – красных и пурпурных, синих и розовых, золотых и фиолетовых; но сам он не увидит этого зрелища во всем великолепии, потому что скачет впереди него.

И наконец, Дафан увидел врага, и осознал, насколько близок к смерти.

Неподвижные звезды, которые не могли осветить всего великолепия воинства Гавалона, были лишь эхом того ослепительно сияющего света, который направил на них противник – но вражеские прожекторы включились не для того, чтобы разноцветные знамена были видны во всей красоте – а для того, чтобы найти цели.

Дафан уже видел имперских солдат раньше, и стычки с теми двумя маленькими отрядами подсознательно создали у него представление о том, на что будет похож бой. Теперь он понял, насколько ошибался. Фары грузовиков у пруда казались тусклыми, как свечи, по сравнению с этим множеством прожекторов, а сами грузовики выглядели лишь игрушками по сравнению с оружием и техникой, оказавшимися перед ним сейчас.

Здесь тоже были грузовики – и казалось, их было столько, что они заполняли весь горизонт – но были и другие машины, гораздо более крупные и странные. И были пушки. Даже до того, как они открыли огонь, Дафан понял, как много здесь пушек, и какой ураган огня они обрушат на атакующего врага.

«Это безумие!», внезапно подумал он, и его сердце содрогнулось. «Мы всего лишь люди на лошадях, и у многих из нас нет ничего кроме копий. А они… они – Империум!»

В первый раз он начал по-настоящему понимать, что такое Империум, и что это значит в действительности, и почему это столь страшный враг даже для таких могущественных людей, как Гавалон Великий, которые с детства были более чем просто людьми, и владели таким ужасным оружием, как Знамя Губительного Ока и Рог Агонии.

А потом пушки начали стрелять – все сразу, и их грохот ударил по его ушам. К ослепительному свету прожекторов добавились многочисленные вспышки выстрелов, и воздух разорвали взрывные волны и жар от бесчисленных разрывов. Казалось, просто невозможно, чтобы хоть кто-нибудь смог прорваться сквозь эту огненную бурю невредимым, и Дафан не сомневался, что очень многие из его спутников были убиты мгновенно, но он все еще мчался вперед, и продолжал скакать сквозь огонь, хотя на него хлынул ослепляющий свет прожекторов, и пылающий шторм угрожал поглотить его.

Когда Дафан в первый раз выстрелил с седла, отдача едва не сбила его с коня, но он, качнувшись, выправился и продолжал стрелять снова и снова.