Вороново крыло

Тогда он заговорил с ней уже ласковее и не отдернул руки, которую она судорожно сжимала; право же, он был не в состоянии слишком сурово говорить с бедной раздавленной девочкой, взиравшей на него с мольбой и нежностью.

— Морджиана, — проговорил он, — боюсь, что твои причуды и твое легкомыслие вконец разорили меня. Если бы ты вместо всех своих фокусов догадалась пойти к Бароски, одного твоего слова было бы достаточно, чтобы он отказался от своего иска, и мое состояние не было бы так бессмысленно пущено на ветер. Но, может быть, еще не все потеряно. Я уверен, что вексель Эглантайна — самая обычная сделка между Мосрозом и Бендиго: пойди к Эглантайну, ты же знаешь, ведь он твой… твой старый обожатель.

Морджиана отпустила руку мужа.

— Я не могу идти к Эглантайну после всего, что произошло между нами, сказала она, но в глазах Уокера мгновенно появилось уже знакомое ей выражение.

— Ну, хорошо, хорошо, дорогой мой, я пойду, — сказала она, трепеща от страха.

— Ты отправишься к Эглантайну и скажешь ему, чтобы он написал вексель на сумму, указанную в этом бессовестном иске, все равно на какой срок. Постарайся застать его одного, и я уверен, что при желании ты все уладишь. Поторопись, отправляйся сию же минуту и сразу возвращайся обратно, а то как бы еще кто не предъявил мне иска.

В полном смятении, дрожа всем телом, Морджиана надела шляпу и перчатки и направилась к двери.

— Утро прекрасное, — проговорил Уокер, выглядывая в окно, — прогулка будет тебе полезна; да, кстати, Морджиана, ты говорила, что у тебя еще осталось две гинеи?

— Вот они, — мгновенно просияла она, подставляя лицо для поцелуя. Она заплатила за поцелуй две гинеи. Какая низость, не правда ли?

«Как можно любить человека, если его не уважаешь? — скажет мисс Прим. Я бы не могла».

Никто и не просит вас, мисс Прим, вспомните только, что Морджиана по самому своему происхождению лишена тех преимуществ, которыми обладаете вы, она не получила никакого воспитания и никакого образования и, в сущности, была бедным невежественным существом, любившим мистера Уокера не по приказу маменьки и не потому, что он был выгодной и приличной партией, а просто потому, что не могла иначе и не заботилась о том, хорошо это или плохо. И, кроме того, миссис Уокер отнюдь не была образцом добродетели, избави боже! Когда мне понадобится такой образец, я отправлюсь на Бейкер-стрит и попрошу позволения списать его с моей дражайшей (если мне разрешат так выразиться) мисс Прим.

Мы так надежно поместили мистера Говарда Уокера в заведение мистера Бендиго на Кэрситор-стрит в Чэнсери-лейн, что было бы бесчеловечным издевательством над блистательным героем нашей повести (вернее, над мужем ее героини) говорить о том, чего бы он достиг, если бы не злосчастное и такое ничтожное обстоятельство, как страсть Бароски к Морджиане.

Если бы Бароски не влюбился в Морджиану, он бы не занимался с нею музыкой в долг и не дожидался, пока этот долг вырос до двухсот гиней; он бы не забылся настолько, чтобы схватить ее руку и попытаться поцеловать ее; если бы он не попытался поцеловать ее руку, она не надавала бы ему пощечин, а он бы не предъявил иска Уокеру, и Уокер был бы на свободе, может быть, разбогател бы и поэтому, конечно, заслужил бы всеобщее уважение: он неизменно повторял, что еще один месяц свободы — и его будущее было бы обеспечено.

Такое утверждение, возможно, вполне справедливо, ибо Уокер был наделен тем живым и предприимчивым умом, который и приводит иной раз к процветанию, а нередко на скамью подсудимых, а порой, увы, в Землю ван Димена! Он мог бы разбогатеть, если бы не влезал в долги и если бы любовь к роскоши не довела его до тюрьмы. Он любезно воспользовался состоянием своей жены, и никто в Лондоне, как он сам с гордостью утверждал, не мог бы так ловко пустить в оборот пятьсот фунтов. Он обставил, как мы видели, дом, его буфет и погребец никогда не стояли пустыми, он держал собственный выезд, а на оставшиеся деньги купил акции четырех компаний, трех из них он был основателем и директором; он заключил бесчисленное количество сделок на заграничном рынке, жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и обеспечил себе изрядный доход. Он основал страховое и ссудное общество «Капитолий», открыл золотые прииски в Чимбарозо, основал компанию по осушению и использованию Понтийских болот с капиталом в десять миллионов фунтов под покровительством его святейшества папы Римского. В одной из вечерних газет сообщалось, что его святейшество посвятил Уокера в рыцари шпоры и пожаловал ему графский титул; капитан предоставил ссуду его высочеству касику Панамскому, который, со своей стороны, прислал ему (в счет дивиденда) большую орденскую ленту Замка и Сокола, которую в любой день можно было видеть в конторе Уокера на Бонд-стрит вместе с грамотой, печатью и собственной подписью великого магистра — советника его высочества. Через неделю Уокер предполагал собрать сто тысяч фунтов под двадцатипроцентную ссуду, полученную его высочеством, и заработал бы на этом пятнадцать тысяч комиссионных; его акции поднялись бы до номинальной стоимости, и он смог бы их реализовать; он стал бы членом парламента, сделался бы баронетом, а может быть, — кто знает! — и пэром! «Я спрашиваю вас, сэр, — любил говорить Уокер своим друзьям, — разве плохо я распорядился ничтожным капиталом миссис Уокер? И разве это не лучшее доказательство моей преданности ей? Меня обвиняют в бессердечии только потому, что мне не повезло. Ни один мужчина не сделал ради женщины того, что сделал я. Вся моя жизнь, сэр, — бесконечная вереница жертв, принесенных мною ради миссис Уокер».

О поразительных деловых качествах и расторопности Уокера можно судить по тому, что ему удалось примириться и вступить в соглашение с одним из своих злейших врагов — нашим дорогим другом Эглантайном. После женитьбы Уокера Эглантайн не имел с ним никаких коммерческих отношений, был страшно зол на него и, не находя иной возможности отомстить, предъявил ему счет за купленные у него товары на сто пятьдесят гиней, требуя немедленной уплаты. Но Уокер бесстрашно сделал первый шаг к примирению с врагом, и через полчаса они с парфюмером снова сделались друзьями.

Эглантайн обещал отказаться от иска и принял в счет его три стофунтовых акции бывшей панамской компании, по которым он должен был каждые полгода получать двадцать пять процентов в Доме Братьев Хокус на Сент-Суизин-лейн, итого: он получил три акции и орден Замка и Сокола второй степени с лентой и крестом.

— Мой дорогой Эглантайн, я постараюсь через четыре года раздобыть для вас большую орденскую ленту, — сказал ему Уокер. — Надеюсь увидеть вас рыцарем большого креста с пожалованным поместьем в сто тысяч акров, осушенных на перешейке.

Надо отдать должное бедняге Эглантайну: его нисколько не прельщали сто тысяч акров земли, — но он так мечтал получить звезду: ах, если бы вы только знали, как вздымалась от восторга его тучная грудь, когда он пришил к сюртуку крест и ленту, а затем зажег четыре свечи и поглядел на себя в зеркало. После этого все заметили, что он стал ходить в пальто, дабы иметь возможность носить под ним крест. В том же году он совершил поездку в Булонь. Всю дорогу он страдал от морской болезни, но, когда судно вошло в гавань, он появился из каюты в распахнутом пальто, с сияющей на груди звездой; солдаты отдавали ему честь, когда он проходил по улицам, его называли не иначе как мсье шевалье, а по возвращении домой он вступил в переговоры с Уокером и заявил ему о своем желании приобрести патент на офицерский чин и поступить на службу к его высочеству. Уокер обещал ему звание капитана и предложил уплатить за патент военному министерству Панамы двадцать пять фунтов. Простодушный Эглантайн выложил указанную сумму и получил обещанный чин, а в придачу к нему пачку визитных карточек, на которых было отпечатано: «Капитан Арчибальд Эглантайн К. 3. С.». Парикмахер то и дело любовался этими карточками, вынимая их из стола, а крест хранил в туалетном столике, и каждое утро, прежде чем приступить к бритью, нацеплял его на грудь.