Страница 4 из 4
— А вас? — показала зубы Землепотрясная Даша.
— И меня, — рыжая товарищ засмеялась. Ей явно понравилась Дашина реплика. — Нас всех. И Женю, и Фиру, и Лару. Она даже родилась 1 мая на Вальпургиеву ночь. И такая красавица… Вы слыхали, что именно Ларочка Райслер поднялась на крейсер «Аврора» и приказала дать залп к началу октябрьского восстания?
— Восстание начала… Ларочка Райслер? — Чуб опустила удивленное слово «какая-то».
— Вы ж ее знаете.
— Откуда?
— Она обожает ваши стихи. Говорит, они помогли ей прояснить смысл ее жизни. Она даже писала вам письма.
— Не знаю… Мне столько баб пишет. Я не читаю, — ощерилась и отодвинулась Чуб. — При чем тут вообще мои стихи к революции?
— Я только хотела сказать, что теперь всех нас зовут ведьмами. И не без оснований! — товарищ Роза внезапно засмеялась, запрокинув голову, кривой шрам на ее шее изогнулся в ухмылке. — И вас, и Лару, и Шуру. А товарищ Роза во-още назвала себя Демоном.
«Во-още» рыжая произнесла, точно копируя Дашину интонацию.
— Роза — это вы о себе? — угрюмо спросила та.
— Роза Землячка. У нас в революции сплошные Розы… Она, я, Люксембург. А у роз есть шипы. Землячка ведь и ваша землячка. Вы тоже родом из Киева? — товарищ опрокинула второй стакан и помрачнела лицом. — Не нравится мне ваш Город. Видно, для ведьм здесь слишком много церквей, — опять засмеялась она. — Однажды мы снесем их все! Правильно товарищ Евгения Бош в 1917 году перенесла правительство в Харьков…
— Бош? — где-то Чуб слышала это имя, и не только в магазине бытовой техники.
— Глава первого советского правительства Украины, — отчеканила Роза.
— Наше первое правительство возглавила женщина?
— Так вы из-за границы, — сделала вывод товарищ. — Иначе бы вы не могли не слышать про Женечку Бош. Она же — легенда. Символ революции в ваших краях. Как Шурочка в Петербурге… Не зря говорят: в стране только два настоящих революционера — товарищ Ленин и товарищ Коллонтай. Что б он без нее делал…
— И что бы он делал? — Даша помнила, что жена Ленина носила другую фамилию. Но что Ленин делал с Шурой за спиной у жены и делал ли что-то — так далеко ее исторические познания не распространялись.
— Ничего. Ничего без нее бы не вышло… Вы сами знаете, Шура тоже уважает ваши стихи. И товарищ Роза Землячка. А я…
Товарищ Роза № 3 замолчала. На небольшой эстраде кофейни крупноносый молодой человек, вскользь просветивший Чуб по поводу морковного чая, как раз читал свое стихотворение:
— Поэты, — презрительно протянула товарищ Роза, — самый хлипкий из всех материалов. Можно сломать двумя пальцами. Хотите правду? За ваши стишки я б вас расстреляла как контру. Но вы ведь не поэтесса… Вы — авиатор! Я видела вас в небе. Вы — лучшая. Вы ничего не боитесь. Я всегда хотела быть такою, как вы… Понять, что вы чувствуете там, — она подняла палец вверх. — На вершок от смерти. Вы хотели пойти в театр… Так приходите лучше сегодня ко мне. У меня — настоящий театр. Революционный! Вы увидите незабываемое зрелище. Придете?
— Так вы режиссер, — властные повадки товарища Розы разъяснились. — А красивые парни у вас там имеются?
— Для вас найдем самых красивых. Вы каких предпочитаете? Блондинов, брюнетов?
— Они у вас, верно, покладистые, — понимающе осклабилась Чуб.
— Покладистей не бывает, — проявила ответное понимание Роза. — А знаете, у меня в театре на стене висит ваш портрет. Если бы я не была большевчикой, я б сказала, что боготворю вас… Возьмите адрес, — женщина быстро написала на салфетке «Розы, 13». — Мне нужно идти. Я буду вас ждать. Вы поймете — мы с вами похожи…
Глава восемнадцатая,
в которой гремит гром
Проходя сквозь площадь Льва Толстого, Катя помянула горьким вздохом отменный жилой дом Городецкого, лишившийся за столетие декора. Теперь № 25 стоял полуголый — мало отличимый от большинства безликих киевских зданий.
Киев лишился лица.
Свернув на Большую Васильковскую, г-жа Дображанская сделала еще три десятка шагов и, скользнув в хорошо известный ей по ХХI веку антикварный салон «Модерн», оказалась прямо у цели — горделиво возвышавшегося у входа массивного символа сего заведения — дивана в стиле Модерн с высокой спинкой в виде каштановой короны.
— Екатерина Михайловна, — немедленно бросился к Кате директор салона Виктор Арнольдович, элегантно-седовласый, с холеным лицом, теплой улыбкой и прохладными глазами. — Как я рад вас видеть!..
На памяти Кати они расстались при весьма безрадостных обстоятельствах, но может ли она доверять своей памяти, Катерина больше не знала, потому предпочла не поднимать эту тему. Вдруг в числе иных изменений они видоизменили и это?
— Да-с, да-с, дорогая и драгоценнейшая наша покупательница, — усугубил антиквар свои заверения в совершеннейшем к Кате почтении.
Старорежимная речь его показалась Дображанской нелепо искусственной — как новые вещи, неумело подделывающиеся под старину.
— Есть несколько прелестных вещиц, как раз по вашему вкусу, — Виктор Арнольдович махнул рукой вправо.
Но Катя невольно взглянула налево, туда, где на полке шкафа-витрины возвышалась премилая лампа.
— О! Ар Нуво, — вкусно щелкнул языком директор, нимало не расстроенный левизной Катиный взглядов. — Или, как говорят в Австрии и на западной Украине, Сецессион. Он же Югендштиль, Тиффани, стиль Либерти, — иностранные словечки сыпались из его рта леденцами — одно слаще другого (каждое равнялось очередному нулю в ценнике!). — Или просто Модерн. Конечно же, вы с вашим отменным чутьем не могли не заметить эту редчайшую вещь… Это Иосиф Маршак. Наш киевский Фаберже.
— Знаю. Я недавно почти такую купила. Еле дождалась, пока их начали выпускать…
— Вы ошибаетесь, — мягко промурчал директор, — это 1913 год.
— Ну да, ну да… — не стала спорить с ним Катя. — Пожалуй, возьму, для пары, — решительно подсластила атмосферу она, равнодушно скользнув взором по ценнику.
— Если вас интересует Маршак, позвольте показать вам еще одну изящную штучку, — в руках директора словно по волшебству появилась атласная красная подушка, на коей возлежал серебряный кулон-модерн — сплетенный в символический узел серебряный чертополох, очень похожий на множество лепных завитков, виденных Катей сегодня.
— Беру, — Дображанская даже не стала спрашивать, сколько он стоит. Просто сгребла штучку с атласа, положила в нагрудный карман и перешла к делу. — Однако я пришла к вам не за этим. Меня интересует ваш диван.
— Но, драгоценнейшая Катерина Михайловна, — почти испуганно прожурчал директор, — ведь вам преотлично известно, что он не продается. Это, можно сказать, эмблема нашего заведения…
— Собственно, — успокоила его Катя, внимательно рассматривая изукрашенную каштанами спинку дивана, — меня интересует не приобретение. Скорее, его происхождение… Из того, как вы им дорожите, я позволила себе предположить, что он имеет для вас особую ценность.
— И вы не ошиблись! — возрадовался такому повороту директор. — Смею заверить, происхождение его прелюбопытное. Не далее чем вчера ко мне приезжали с телевидения, как раз по поводу этого предмета. В 1917 году диван этот изволил стоять в кабинете самого профессора Ивана Сикорского. Нашего киевского Фрейда…
— Фрейда? — не поняла параллели Катя.
— Ах да, у вас же нет детей, — сыскал ей оправданье Виктор Арнольдович. — Иначе, я не сомневаюсь, вы бы не только знали, но и использовали методику нашего всемирно известного Нобелевского лауреата.
«Всемирно известного?.. Нобелевского лауреата?» — вновь переспросила Катя уже про себя.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.