Чиновники

Тюилье. Почему?

Флeри. Дело в том, что госпожа Кольвиль наконец избрала кратчайший путь к успеху... и этот путь ведет через ризницу...

Тюилье (сухо.) Я — близкий друг Кольвиля и прошу вас, господин Флeри, не отзываться легкомысленно о его супруге.

Фельон. Никогда не следует предметом своих пересудов делать женщин, ведь они беззащитны...

Виме. А в данном случае — тем более: хорошенькая госпожа Кольвиль не пожелала принимать Флeри, вот он и поносит ее, чтобы отомстить.

Флeри. Не пожелала принимать меня так, как она принимает Тюилье, но я все-таки был у нее...

Тюилье. Когда? Где? Разве что под окнами?..

Хотя Флeри обычно наводил страх на чиновников своей дерзостью, однако в ответ на последние слова Тюилье он промолчал. Это смирение удивило их, но оно объяснялось очень просто: у Тюилье был на руках его вексель на двести франков с весьма сомнительной подписью, который мог быть предъявлен для учета мадемуазель Тюилье. После этой стычки в канцелярии воцарилось глубокое молчание. С часу до трех все работали. Дю Брюэль так и не вернулся.

Около половины четвертого во всех канцеляриях министерства обычно начинаются сборы: чиновники чистят шляпы, переодеваются. Эти драгоценные полчаса, которые они тратят на личные дела, проходят незаметно; натопленные комнаты остывают, особый канцелярский дух из них выветривается, и всюду наступает тишина. После четырех остаются только чиновники, поистине преданные своему делу. Министру нетрудно было бы узнать подлинных тружеников своего министерства, обойдя канцелярию ровно в четыре часа; однако такого рода шпионаж ни одна из столь высоких особ себе не позволит.

Проходя в этот час через дворы министерства, начальники, движимые потребностью обменяться мыслями по поводу событий этого дня, заговаривали друг с другом и затем, удаляясь по двое и по трое, высказывали единодушное мнение, что дело закончится в пользу Рабурдена. Лишь старые служаки вроде Клержо покачивали головой и изрекали: Habent sua sidera lites[75]. Сайяра и Бодуайе все вежливо избегали, не зная, что им сказать по поводу смерти ла Биллардиера, ибо понимали, что ведь и Бодуайе мог мечтать об этом месте, хоть и не заслуживал его.

Когда зять и тесть отошли подальше от министерства, Сайяр первый нарушил молчание и заметил:

— А твои дела идут неважно, мой бедный Бодуайе.

— Не понимаю, что задумала Елизавета! Она заставила Годара спешно раздобыть паспорт для Фалейкса. Годар говорил мне, что она, по совету дяди Митраля, наняла почтовую карету, и Фалейкс теперь катит к себе на родину.

— Верно, по нашим торговым делам? — отозвался Сайяр.

— Сейчас наше первейшее торговое дело — это обмозговать вопрос о месте де ла Биллардиера.

Они проходили по улице Сент-Оноре, неподалеку от Пале-Руаяля, когда им встретился Дюток. Он поклонился и заговорил с ними.

— Сударь, — сказал он Бодуайе, — если я могу при данных обстоятельствах чем-нибудь быть вам полезен, располагайте мной, ибо я предан вам не меньше, чем Годар.

— Подобное предложение во всяком случае утешительно, — заметил Бодуайе, — видишь, что честные люди тебя уважают.

— Если вы соблаговолите воспользоваться своим влиянием и сделаете меня помощником правителя канцелярии, а Бисиу — правителем канцелярии, вы осчастливите двух людей, готовых на все ради вашего повышения.

— Да вы что — издеваетесь над нами, сударь? — спросил Сайяр, вылупив на него глаза.

— Право, и в мыслях не имею, — сказал Дюток. — Я, кстати сказать, возвращаюсь из типографии газеты, куда относил, по поручению господина секретаря министра, некролог ла Биллардиера. После статьи, которую я там прочел, я преисполнился глубоким уважением к вашим талантам. Когда настанет время прикончить этого Рабурдена, я могу нанести сокрушительный удар, — соблаговолите тогда вспомнить мои слова!

И Дюток исчез.

— Пропади я пропадом, если хоть слово понимаю во всем этом, — сказал кассир, глядя на Бодуайе, в крошечных глазках которого отразилось глубокое недоумение. — Нужно будет сегодня вечером купить газету.

Когда Сайяр и его зять вошли в гостиную, расположенную на первом этаже, там уже ярко пылал камин и сидели г-жа Сайяр, Елизавета, г-н Годрон и кюре от св. Павла. Кюре обратился к Бодуайе, которому жена сделала какой-то знак, впрочем, так им и не понятый.

— Сударь, — сказал кюре, — я поспешил к вам, чтобы поблагодарить вас за великолепный дар, которым вы украсили мою скромную церковь. Сам я не решался войти в долги, дабы приобрести столь прекрасную дароносицу, достойную украшать собор. Будучи одним из наших наиболее благочестивых и усердных прихожан, вы должны были сильнее, чем кто-либо, скорбеть о наготе нашего алтаря. Через несколько минут мне предстоит беседовать с нашим коадъютором, и он, конечно, поспешит выразить вам свое глубокое удовлетворение.

— Но я еще ничего не сделал... — начал было Бодуайе.

— Вам я могу открыть все, что он задумал, господин кюре, — прервала мужа Елизавета. — Господин Бодуайе хочет завершить доброе дело и поднести вам, кроме того, балдахин к празднику Тела господня. Но это подношение несколько зависит от состояния наших финансов, а финансы — от нашего повышения.

— Господь награждает тех, кто чтит его, — сказал Годрон, собираясь уходить вместе с кюре.

— Отчего вы не хотите оказать нам честь и отобедать с нами чем бог послал? — спросил их Сайяр.

— Оставайтесь, дорогой викарий, — обратился кюре к Годрону. — Я, как вы знаете, приглашен к господину кюре от святого Роха, к тому самому, который завтра хоронит господина де ла Биллардиера.

— А не может ли кюре от святого Роха замолвить за нас словечко? — осведомился Бодуайе, между тем как жена решительно дергала его за фалду сюртука.

— Да замолчи ты, наконец, Бодуайе, — остановила она мужа, увлекая его в угол, и там зашептала ему на ухо: — Ты пожертвовал в церковь новую дароносицу, она стоит пять тысяч франков... Я тебе потом все объясню.

Скряга Бодуайе сделал весьма кислую мину; в течение всего обеда он был задумчив.

— Почему ты так хлопотала о паспорте Фалейкса? И зачем ты вмешиваешься не в свое дело? — наконец спросил он жену.

— Я полагаю, что дела Фалейкса — это немножко и наши дела, —— сухо ответила Елизавета, показывая глазами на Годрона и давая понять, что при нем надо помалкивать.

— Конечно, — отозвался папаша Сайяр, думая о своем компаньоне.

— Надеюсь, вы не опоздали в редакцию газеты? — спросила Елизавета г-на Годрона, передавая ему тарелку супа.

— О нет, сударыня, — отвечал викарий. — Как только издатель увидел записку секретаря Церковного управления по раздаче подаяний, он не стал чинить никаких препятствий. По его распоряжению заметку напечатали на самом видном месте, мне самому это и в голову бы не пришло; да, газетчик — пресмышленый молодой человек. Защитники веры успешно могут бороться с нечестивцами: среди сотрудников роялистских газет немало людей одаренных. Я имею все основания ожидать, что ваши надежды увенчаются успехом. Однако не забудьте, дорогой Бодуайе, оказать покровительство Кольвилю, его высокопреосвященство интересуется им, и мне рекомендовали поговорить с вами о нем.

— Когда я буду начальником отделения, я могу, если угодно, сделать его правителем одной из канцелярий, — сказал Бодуайе.

После обеда загадка разъяснилась. В министерской газете, которую купил привратник, в отделе происшествий были напечатаны следующие две заметки:

«Сегодня утром после продолжительной и тяжкой болезни скончался барон де ла Биллардиер. В его лице король потерял преданного слугу, а церковь — одного из самых благочестивых сынов своих. Смерть господина де ла Биллардиера достойно увенчала его примерную жизнь, отданную им в былые тяжелые времена таким задачам, осуществление которых сопряжено было для него со смертельной опасностью, и до самого конца посвященную исполнению труднейших обязанностей. Господин де ла Биллардиер был в прошлом председателем превотального суда в одном из департаментов, и его твердая воля преодолевала все препятствия, еще приумноженные мятежами. Затем он занял пост начальника отделения и был весьма полезен как своим просвещенным умом, так и чисто французской любезностью, способствовавшей улаживанию весьма важных дел, подлежащих его ведению. Нет наград более заслуженных, чем те, коими король Людовик XVIII и его величество соблаговолили увенчать верность, оставшуюся непоколебимой и во времена узурпатора.

Старинный род де ла Биллардиеров возродился в молодом отпрыске, унаследовавшем таланты и верность престолу от своего отца, этого превосходного человека, об утрате которого скорбят сердца стольких друзей. Его величество уже изволил милостиво объявить, что считает Бенжамена де ла Биллардиера в числе своих камер-юнкеров.

Многочисленные друзья покойного на случай, если кому-либо из них не послано приглашение или если оно дойдет до них с опозданием, извещаются о том, что заупокойная служба состоится завтра, в четыре часа пополудни, в церкви св. Роха. Проповедь произнесет господин аббат Фонтанон».

«Господин Изидор Бодуайе, представитель одной из самых старинных семей парижской буржуазии, занимающий должность правителя канцелярии в отделении покойного де ла Биллардиера, только что напомнил нам о древних благочестивых традициях, коим следовали искони эти прославленные семьи, ревнители веры и ее блеска и блюстители церковного благолепия. Храм св. Павла испытывал нужду в дароносице, которая соответствовала бы величию этой базилики, построенной братством Иисуса. Ни церковный совет, ни священник не были настолько богаты, чтобы достойно украсить алтарь новой дароносицей. Господин Бодуайе пожертвовал дароносицу, которой, вероятно, многие любовались, когда она была выставлена в ювелирной лавке господина Гойе, поставщика двора его величества. И вот, благодаря щедротам господина Бодуайе, благочестие которого не отступило даже перед исключительно высокой ценой дароносицы, церковь св. Павла ныне владеет шедевром ювелирного искусства, выполненным по рисункам господина де Сомервье. Мы рады опубликовать этот факт, доказывающий, насколько вздорны все измышления либералов относительно духа, господствующего среди парижской буржуазии. Высшая буржуазия всегда была и останется роялистской, и в случае необходимости она не замедлит это доказать».

75

Споры судьба решает (лат.).