Две воительницы

Он уверенно шел по акведуку. Прошло три года, но он узнавал каждый камень. Невозможно сосчитать, сколько раз он здесь проходил, и боль глубоко врезала ему в память этот путь.

Это место было затоплено при захвате акведука, и вскоре Идо оказался почти по пояс в воде. Но он шел дальше, побуждаемый желанием, которое не мог укротить.

Наконец Идо увидел его. Нижняя часть затоплена, но наверху по-прежнему лежали цветы, которые он принес сюда в прошлый раз; они засохли, но не утратили форму. Это был прислоненный к скальной стене круглый камень, примерно локоть в диаметре, украшенный изображениями листьев и стилизованных цветов. Одно из древних украшений, которые часто можно было обнаружить в акведуке, произведение искусства его предков.

Гном медленно, словно загипнотизированный, подошел к камню. Уже три года он не давал воли своему горю. Сколько времени он не плакал? Сколько времени не позволял себе сладкую роскошь быть слабым?

Он положил руку на этот камень — памятник на могиле Соаны, провел рукой по орнаменту до того места, где они оказались под водой, погладил их и почувствовал, как боль заполняет его душу, словно вода разлившейся реки, и отдался во власть своего горя. Оно было старым другом, которому он давно не открывал дверь, и был почти рад, когда почувствовал, что плачет.

Идо в тишине спускается в свою комнату. Он знает, что конец близится…

Перед входом он видит Кхала — жреца, который находился при Соане в последние месяцы ее болезни. По его лицу Идо понимает все.

Он останавливается, руки повисли вдоль тела. Он уверен, что не готов к этому. Он с трудом слышит слова жреца, как будто они долетают из неизмеримой дали.

— Идо, я думаю, что больше ничего нельзя сделать. Мне жаль. Болезнь полностью захватила легкие, а на этой стадии наша магия бессильна.

— Сколько времени осталось? — шепотом спрашивает он.

Кхал опускает глаза.

— Скажи мне сколько — и кончим с этим! — гневно требует Идо.

— Может быть, до завтра, не дольше.

Конец. Больше нет времени для отчаянных надежд, для бесполезных мечтаний. Завтра или даже раньше закончатся годы, которые подарила им судьба.

Идо входит в комнату на цыпочках, опустив глаза.

— Не нужно идти так тихо: я не сплю.

Голос Соаны звучит жалобно, прерывается от одышки. Идо находит в себе мужество поднять глаза и посмотреть на нее. Он любит в ней даже признаки болезни — смертельную бледность, прозрачность кожи, которая стала такой от жара, трещинки на коже тонких губ.

— Подойди сюда, и закончим это.

В ее голосе нет тревоги. Она уходит из жизни спокойно, как будто отправляется в одну из поездок, которых было так много в ее жизни, оставляет его одного, и он не в состоянии примириться с этим.

Идо подходит ближе, садится рядом с Соаной и находит в себе силы посмотреть на нее. Он долго всматривается в каждую черту ее лица, останавливает взгляд на ее ввалившихся глазах и темных кругах вокруг них, на тонкой шее, на сморщенной коже.

«Значит, такой я буду помнить ее всю оставшуюся жизнь? Больное тело в глубине кровати?» — спрашивает он себя и не может сдержать слезы.

Соана закрывает глаза, дышит тяжело.

— Прошу тебя, не делай так.

— А что, по-твоему, я должен делать?

Она молчит.

Идо берет ее за руку, сжимает ее ладонь. Сколько раз в его жизни повторялась эта сцена прощания? Столько, что его уже тошнило от нее, но за все эти годы войны он никогда не думал, что однажды будет так прощаться с Соаной. Он предпочитал верить, что стрела, кинжал, меч или яд убьют его раньше, и это ей выпадет на долю оплакивать его мертвое тело. Судьба не была настолько милостива к нему.

— Не грусти, — устало заговорила Соана. — Мы прожили столько лет, и они были прекрасным подарком, разве не так? И я сделала все, что должна была выполнить, мне не о чем жалеть.

— Если бы я не взял тебя с собой под землю, в этот акведук, если бы не продолжал как дурак жить только одной войной…

Она словно смахивает его слова небрежным движением руки.

— Идо, я сама сделала этот выбор.

Идо качает головой: он не может сдаться.

— Если бы я раньше сказал тебе, что люблю тебя, у нас было бы гораздо больше лет.

Соана улыбается.

— Но у нас были эти годы, и их было немало.

Для него они были как одно мгновение. Он целует ладонь Соаны, сжимает эту ладонь в руке.

— Идо… — Но совершенно ясно, что даже Соана не знает, что сказать.

Идо думает: смерть любимого человека никогда не бывает естественной, она всегда — убийство и самая настоящая кража. Это все равно что потерять руку или ногу, с этим нельзя смириться. Может быть, в самом деле это только закон жизни, но если жизнь так устроена, значит, жизнь несправедлива и, может быть, жить не стоит.

— Не заставляй меня уходить в тоске из-за того, что я оставляю тебя.

Идо чувствует, что ему больше нечего сказать.

— Если ты захочешь, пройдет даже это. Но ты должен хотеть этого, понимаешь?

Слезы начинают тихо литься у гнома из глаз и капают на ладонь Соаны. Сейчас Идо кажется невозможным, что однажды он сможет увидеть свет, и в любом случае он этого не хочет. Если она умирает, то будет справедливо, чтобы он провел в темноте все время, которое ему осталось жить.

— Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.

Соана делает усилие, чтобы улыбнуться, и старается, чтобы ее голос звучал нормально.

— Ты помнишь тот вечер, когда я попросила, чтобы ты позволил мне побыть у тебя дома?

Идо закрывает глаза и видит Соану, какой она была тогда, в точности такой, какой она сидела тогда перед ним, словно не было прошедших лет. Теперь он больше не сомневается, теперь он знает, что будет видеть ее такой каждый раз, когда вспомнит о ней.

— Я не могу его забыть.

— А свадьбу Дохора и Суланы, когда тебе было стыдно стоять рядом со мной?

— Мне не было стыдно! — возмущается Идо.

— Нет, было, ты стыдился себя самого.

Идо краснеет и улыбается.

Так продолжается долго. Они думают о том, что было раньше, перебирают бесконечные воспоминания, которые эти двадцать лет принесли им в дар. А когда она слишком устает, чтобы говорить, и ее дыхание становится легким хрипом, он один продолжает говорить за двоих. Потом свеча медленно догорает, и в комнате воцаряются тишина и мрак.

— Соана… — пробормотал Идо в полумраке и увидел ее перед уходом, великолепную, улыбающуюся. Горечь улетучилась, и у него осталось ослепительно прекрасное воспоминание о ней.

— Ты вернулся…

— И снова ухожу.

— Я это знаю.

— Я не мог уйти, не вернувшись перед этим сюда.

Соана улыбнулась ему в его воспоминаниях.

— Я горжусь тобой, Идо.

Слезы медленно стекали по щекам его старого, заросшего бородой лица.

— Защищай и спасай его. Всегда.

Идо открыл глаза. Перед ним был только холодный камень. Но он чувствовал, что Соана здесь, с ним, навсегда.

19

ЗВЕРЬ

Дубэ замерла неподвижно, струя холодного как лед пота текла у нее по спине. Но это продолжалось лишь одно мгновение. Она сделала несколько вдохов, потом рывком повернулась, держа у груди кисти рук, готовые метнуть ножи.

Она метнула два из них, но, как она предполагала, это было бесполезно. Рекла стремительно шагнула в сторону, ножи пролетели мимо, а потом замерла на месте, сжимая обеими ладонями черный кинжал. На лице Реклы уже была свирепая усмешка победительницы.

Дубэ с трудом узнала ее. Это была Рекла — и в то же время не Рекла. Страж ядов уже больше десяти дней не принимала свой напиток, и старость взяла свое. Кожа лица висела складками и стала морщинистой, как кусок мокрого холста. Теперь этой кожи было слишком много для того, чтобы покрыть маленький узкий череп Реклы. Спутанные сухие волосы, потерявшие прежнюю упругость, висели по сторонам лица, как пакля. От блестящих кудрей не осталось и следа. Но глаза, хотя и помутнели, сверкали от гнева и жажды мести. Кости всюду выступали из-под прозрачной кожи, но реакция мускулов была такой же быстрой, как всегда. Слепая вера в ее бога давала Рекле силы продолжать борьбу.