Страница 41 из 60
Света замолчала, склонив искаженное застарелой саднящей болью лицо. Паша поцеловал ее в висок и потом ободрял поцелуями и поглаживаниями, но все-таки требовал продолжать рассказ.
— Не могу то время вспоминать! Мне так хотелось держать дочь на руках все время! Я просто рехнулась на ней. Пришла из больницы — а дома с Маринкой няня! Меня не пускают к ней, говорят, что я слишком слабая, уроню ребенка. Своего ребенка уроню! Я — к Ване, а он — мама лучше знает! Господи!
— А Федор?
— Федю отправили учиться за границу. Я сначала так благодарна Фирсовым была! На Федю у меня уже не хватало ни сил, ни мыслей. Потом узнала, что это не они платили за обучение, а фирма моего отца. К тому же, продана была моя квартира и с книжки сняты все сбережения родителей. Так что, семейка загребла жар чужими руками. И от Феди избавились, чтобы не мешался и не потратились! Ну, не на что обижаться, конечно. Они же не обязаны брать мои проблемы на себя. Только противно было, когда они себе перед знакомыми медали вешали: ах, как они о внучке заботятся, ах, у них невестка только на диване лежит и ничего не делает, ах, они о Феде заботятся как о родном!
— А где родители Фирсова сейчас?
— В Москве. Его папа в гору попер. Поехал в Америку лекции о перестройке читать, а потом осел в столицах. Книги пишет, студентов учит. Без его родственников стало легче.
— Почему не уйдешь от него?
— Я живу с ним ради дочери. Ради ее будущего. К тому же, Маринка любит папу. Да и куда мне идти? Ни гроша нет своего. Работать я в свое время не стала. Сначала из-за здоровья, все болела после родов. Лет пять не могла очухаться. А после отъезда родственников дом веду, так сказать. Ванечка терпеть не может посторонних в доме. Никакой прислуги, никаких кухарок. Я все делаю сама. Получается, что довольно много времени уходит. Да и Маринку он отсудит запросто. С его-то деньгами и связями!
— А Федя приезжает погостить?
— Да... — она подумала и добавила: — Мне кажется иногда, что я так люблю его и горжусь им, потому что хочу дать ему то, что недодала в детстве. Он сам по себе такой чудесный вырос, я же ничего в него не вложила! Ни души, ни добрых слов. Мне было не до него. Ужас!
Света вдруг заплакала. Она и сама удивилась этому. Слезы всегда казались эмоциональным излишеством, перебором. В обычной своей жизни жалобить слезами ей было некого, а плакать в одиночестве — все равно что пить самому с собой. Но сейчас ее обнимали ласковые руки, и она говорила о том, что никому не рассказывала раньше. Паша прижал ее к своей груди и стал качать как ребенка, шепча что-то милое на ушко.
Позже, одеваясь, Света спросила Седова, который из постели выбираться не собирался:
— Никуда не спешишь? А как твое расследование? Продвигается?
— Угу, — ответил он, любуясь стриптизом наоборот.
— Так эти письма, в компьютере, они еще кому-то приходят?
— Почему? — он не сразу въехал в ситуацию.
— Я подумала, — сказала Света, застегивая юбку и поправляя свитер, — что многие такое получают. Кто-то с тараканами в голове их рассылает.
— А-а! — понимающе протянул Паша, но комментировать ее догадки не стал.
— Так это сатанисты или нет? А что в этих вложениях к письмам? — Света закурила и присела на постель. Уходить ей не хотелось, но время поджимало. Чтобы немного собраться с мужеством, Света прибегла к обычному своему методу — к перекуру.
— Пока не знаю.
— Из тебя слова не вытянешь! — засмеялась Света и погладила пальцами его рыжие вихры. — А я кое-что забавное вспомнила. Этот Гарик Симонян, он же идиот! Он однажды нарисовал шестиконечную пентаграмму.
— Что? — Пашу словно током ударило. — Когда это?
— А еще в институте. Мы устроили инсценировку шабаша на Вальпургиеву ночь, и Гарик рисовал плакаты. А так как он идиот, то и нарисовал бред всякий. Мы сначала не хотели это вешать, но...
— Вальпургиева ночь, это когда? — перебил ее Седов.
— Это ночь с тридцать первого апреля на первое мая.
— Зачем твой муж привел Симоняна на обед? — Света удивленно наблюдала за Пашей, который был уже почти одет, хотя всего полминуты назад и не помышлял двигаться с места!
— Ты куда собрался? — спросила она.
— Вспомнил, что машину надо отогнать на стоянку. Хочешь, подвезу тебя?
— Давай...
— Так зачем Фирсову Симонян?
— А Ванечка баллотироваться собрался куда-то. А у Симоняна бывшая жена председатель какого-то там важного комитета или избиркома. Я этим не интересуюсь.
— Значит, Фирсов выбирается? Узнай точно — куда!
Они уже вышли из квартиры на лестничную клетку.
— Ладно... Совмещаешь приятное с полезным? — в ее тоне звучало предчувствие обиды.
Седов заглянул ей в глаза и понял чуть больше, чем она хотела показать. Он снова притянул ее к своей груди и сказал:
— Света, я может, плохо объяснил или ты меня не хотела слушать! Я люблю тебя. Ты для меня — не приключение. Ты — теперь мой воздух и мой хлеб.
— Но делишки свои ты обстряпать не против?
Причиной ее упрямства было давно вколоченное Ванечкой в ее голову правило: любовь — это в романах. В жизни каждый старается для себя. Света, имеющая довольно хороший мыслительный аппарат на плечах, тем не менее, всегда считала, что Ваня лучше знает жизнь и людей. Да и редкие столкновения с жизнью и людьми в основном подтверждали Ванечкину правоту.
— Дурочка, — услышала Света слова любовника. — Ты просто должна мне верить. И еще: мне надо порыться в твоем компьютере. К сожалению, — рассуждал он, выпустив Свету из объятий и направляясь к лифту, — я не сумел поладить с хозяином дома и появляться у тебя, когда мне надо, но, к счастью, я соблазнил хозяйку.
Наверное, Света была слишком выбита из седла своим свиданием, потому что чувство юмора у нее немного глючило. Она испуганно посмотрела на Седова, но, заметив хитрую морщинку на его переносице, фыркнула и рассмеялась.
— Что ты завтра делаешь? — спросил Седов в машине.
— Еду с Федей на прогулку. Ванечка даст свой «Мерс». Федя попросил меня покататься с ним, окрестности посмотреть. Он говорит, что Гродин растет как на дрожжах и каждый год удивляет его все больше.
— Когда же мне к компьютеру подобраться?
— Давай послезавтра. Утром никого не будет. Ванечка катит в Москву по делам, а Федя уедет к друзьям погостить.
— Годится. Здесь высадить?
— Да...
— Стой, дай поцелую!
Увидев Пашу на пороге, Света почувствовала, как ужасно она соскучилась по нему. С момента их расставания прошли тягучие сутки, и все это время она думала о нем. Вспоминала это удивительное ощущение... Как же правильно определить его? Ощущение любимости. Когда ты — будто бы центр мира, а он смотрит на тебя, обожествляя каждое твое движение, и упивается твоим дыханием, и ждет твоего взгляда как манны небесной. Если Павел лгал ей, то делал это умело и даже артистично.
Света вполне отдавала себе отчет, что влюблена в рыжего сыщика. Она давно мечтала о чем-то таком, о ком-то, кто дал бы ей почувствовать биение пульса жизни.
Конечно, ей давно пришлось смириться со своей ролью домработницы и красивого эскорта при влиятельном муже. Фирсов обожал появляться на людях с женой. Вдвоем они выглядели прекрасно: красивые, стройные, уверенные в завтрашнем дне. Ванечка понимал, что Света своей мягкостью и очарованием сглаживает его откровенное хамство и любил попользоваться этим. Если ему нужен был человек, то рано или поздно его приглашали в дом к Фирсовым, где милая красавица-жена хозяина очаровывала гостей пирогами, беседами и улыбками. Со стороны Света и Ваня сильно напоминали идеальную пару.
Но стоило супругам остаться наедине, как все становилось на свои места. Ванечка упражнялся на жене в злом остроумии, а она чаще терпела или пыталась огрызаться. Они скандалили, Света плакала. Ванечка смеялся. Иногда Света склонялась к мысли, что садизм и есть основная радость в жизни Ванечки. А ей хотелось любви. Хорошего, простого, нежного любовника, который не требовал бы слишком много, но давал достаточно. Ей тоже хотелось потешить свой полузадушенный эгоизм, почувствовать себя женщиной, прекрасной, желанной, свободной, просто взять — и выйти из-под контроля! Отвязаться, оторваться и... вернуться назад.