Страница 21 из 78
— В последний раз повторяю: я не фантазма.
— Как тогда ты объяснишь поведение стрелок прибора? — спросил Уоллес.
— Понятия не имею! — гневно отрезала миссис Уоллес. — Спроси мистера Арбетнота — это его штуковина.
И с этими словами она покинула комнату. Мы услышали, как захлопнулась входная дверь.
Адель! — крикнул Уоллес, выбегая следом за ней. — Адель, моя бесценная…
Я же остался сидеть, слишком потрясенный случившимся, чтобы произнести хоть слово. Ведь я увидел, что с уходом миссис Уоллес прибор взбесился еще сильнее.
Единственным человеком, оставшимся в гостиной, не считая меня, была миссис Джонс. Я смотрел на нее, не находя слов.
— Да, — ответила она на мой не прозвучавший вопрос.
— А вы?.. Вы поедете со мной в Лондон?
— И не подумаю! Миссис Уоллес все рассказала. Вы и впрямь сажаете свои находки в клетку?
— Только некоторых… — В ее присутствии я чувствовал себя парализованным. Ее лицо было воплощением тысячелетнего спокойствия и мудрости. За спиной у нее трепетали крылья — или то были всего лишь завязки фартука?
— А теперь мне придется вас покинуть, мистер Арбетнот, — произнесла фантазма.
Несколько непонятных словечек — и гостиная со всей обстановкой исчезла. Я очутился на улице посреди деревни. Солнце садилось, работники медленно брели домой. Адель Уоллес решительно шагала к железнодорожной станции; рядом с ней, отчаянно жестикулируя, семенил ее супруг.
За истекшие с тех пор сорок лет не было дня, чтобы я не вспоминал эти события во всех подробностях. Через Исследовательский клуб я проведал, что Уоллесы развелись, и Адель вернулась в Бостон, к родителям. Сэмюэл сделал несколько открытий, не слишком, впрочем, значительных, после чего забросил исследования — во всяком случае, в клубе его имя перестало упоминаться.
Больше всего мне не давал покоя вопрос, почему я не сумел распознать фантазму. Ведь я кичился непогрешимой интуицией истинного исследователя, которая ни разу меня не подводила во многих путешествиях, увенчавшихся блестящими открытиями. Редко мне приходилось так жестоко ошибаться.
И только сейчас, когда из-под моего пера текут эти строки, ко мне приходит понимание. Я был исследователем (приходится писать об этом в прошедшем времени); я воображал, что разрешаю загадки, которыми кишит наша жизнь, охотясь за экзотическим, уникальным, редкостным. Но миссис Джонс приоткрыла мне другую сторону нашего существования, для которой нет иного наименования, кроме загадки обыденности. Загадка таится в фартуках, чайных полотенцах, прочей безделице; любая мелочь может стать источником вдохновения. И ныне я скорблю, что не вел достаточно оседлой жизни, чтобы постичь эту мудрость.
А теперь я готовлюсь к своей последней экспедиции. Отправлюсь в Лондон, спущусь в подземку и стану искать ее там. Если найду, то не попытаюсь поймать, а просто скажу… что я ей скажу? Что наконец-то все понял.
Перевел с английского Аркадий КАБАЛКИН
Вернисаж
Персональный иллюстратор Нострадамуса
Его первый художественный опыт поверг в ужас одноклассников и испугал самого «живописца», Кто бы тогда мог подумать, что лет через десять Брюс Пеннингтон прославится как один из лучших иллюстраторов фэнтези и НФ?
«Помню, что собирался нарисовать гусыню. А получилось совершенно кошмарное чудовище с коричневой размытой головой, ярко-алым хищным клювом и лапами не домашней птицы, а какого-то дракона. К тому же я поспешил прикрепить картину кнопкой на стену, краски еще не высохли, и на глазах у онемевшего класса струйка краски медленно потекла вниз, окончательно превратив мою гусыню в какое-то отвратительное пресмыкающееся, в змею или ящерицу. Я был поражен более всех и несколько лет после этого буквально не прикасался к краскам и кисточке».
Это было первое «полотно» Брюса Пеннингтона, родившегося в английском графстве Соммерсет в 1944 году и рискнувшего в возрасте девяти лет впервые выставить свое творчество на всеобщее обозрение.
После этого печального опыта фантазер и выдумщик надолго охладел к потусторонним существам и увлекся самой что ни на есть реалистической фауной. Он с исступлением начал рисовать птиц — всех, каких мог увидеть воочию, и других, невиданных, экзотических, прилежно перерисовывая образцы из энциклопедий и орнитологических атласов в местной библиотеке. Хотя надо заметить, что и в реальных пернатых мальчик сумел разглядеть создания фантастические. «Птицы всегда казались мне какими-то нереальными существами — буквально созданиями эфира», — вспоминал он много позже.
А когда Пеннингтону исполнилось 15 лет, его захватили иные увлечения, вполне понятные в этом возрасте: кино, поп-музыка, а вместе с ними — особая графическая эстетика постеров и рекламы.
Окончив начальную школу, молодой человек стал посещать вечерние классы в близлежащем художественном колледже Бекенхема. Там он овладел школой, ремеслом, необходимым для каждого живописца, будь он хоть трижды гениальным новатором и ниспровергателем основ. Собрав внушительную коллекцию своих рисунков и картин, он решил поступить на дневное отделение того же колледжа и легко сдал вступительный экзамен.
Закончив колледж в 1962 году, Пеннингтон не удовлетворился приобретенными знаниями и тут же поступил в другой — Равенсборнский. И там его настиг тот шторм, который стремительно ворвался в западный мир в начале 60-х, все перевернув в нем вверх дном. «Хипповая» эстетика, новые представления о ритме и цвете, царившая в воздухе студенческих кампусов «вседозволенность» определили будущие творческие интересы Пеннингтона: в молодежный мир ворвалась фантастика, и молодой художник почувствовал себя призванным под ее знамена.
Все это напоминало студенту художественного колледжа, изучавшего историю искусств, бурную обстановку в европейской культурной жизни на перепаде веков — от декадентов конца XIX века (Гюстав Моро, Арнольд Беклин, Гюстав Климт, Альфонс Муха и прочие символисты и представители течения Art Nouveau) до хмельных «свингующих 20-х». Эпоха, получившая название fin de siecle — «конец века», — более всего привлекала молодого художника, а тут еще новый взрыв поп-культуры 60-х! Ясно было, что чинный и приземленный реализм подкрепления в лице Брюса Пеннингтона не дождется.
Так и случилось. Однако выпускник Равенсборнского колледжа, в отличие от многих сокурсников, примкнул не к авангардным экспериментам — поп-арту, гиперреализму, новому конструктивизму, — а, поработав какое-то время в рекламных агентствах, нашел для себя особую нишу: стал книжным иллюстратором. Это давало, с одной стороны, устойчивый заработок, а с другой — никак не сдерживало творческих поисков, поскольку все лондонские издательства той поры также уловили новизну, витавшую в воздухе, и не стесняли свободы желавших самовыражения художников.
Первой книжной обложкой Брюса Пеннингтона, кстати, была «Защита Лужина» Набокова, вышедшая в лондонском издательстве «Panther Books». В то время это было одно из крупнейших издательств, специализировавшихся на выпуске книг в мягких обложках. Каждый, кому пришлось собирать библиотечку научно-фантастических книг на английском, вероятно, согласится с автором этих строк: «пантеровские» издания 60—70-х годов не шли ни в какое сравнение с откровенно китчевыми и аляповатыми американскими.
Вскоре, правда, у издательства «Panther Books» появился конкурент на родине — «New English Library» (или сокращенно NEL), где и раскрылся в полной мере талант Пеннингтона-фантаста. Его дебютом на этом поприще стала обложка к «Чужаку в чужой стране» Р.Хайнлайна. Хотя это отнюдь не лучшая визуальная интерпретация знаменитого романа (впрочем, подавляющее большинство обложек в science fiction вообще никак не соотносятся с сюжетами книг), она, безусловно, фантастична и выдает руку настоящего мастера.