Падение Стоуна

— Еще одна? Вы меня пугаете.

— О, она достаточно безобидна. На удивление. Естественно, я учуял клиентку, когда впервые встретился с ней. Но меня ждало разочарование. Вы увидите, что, за исключением некоторых категоричных высказываний, она совершенно нормальна.

— И это означает…

— Совершенно четко, что она сумасшедшая. Только вопрос времени, прежде чем безумие вырвется наружу и станет более очевидным. Пока же она совершенно нормальна в поведении. Не считая духов, конечно. Вас, полагаю, на каком-нибудь этапе пригласят участвовать в сеансе. Как всех. Но у вас не будет никакого предлога, чтобы не участвовать. Так что вам придется пойти. Вы верите в духов? В привидения? Ауры? В существа, которые стучат по ночам или под столом?

— Да нет, — сказал я.

— Жаль. Но она ничего против иметь не будет. Если вы выражаете сомнения, она только улыбается вам сочувственной улыбкой. Слепые глупцы, которые не верят очевидному, даже когда оно у них перед глазами. Это ваша потеря, а не ее, если вы отгораживаетесь от всех астральных наслаждений и высшей мудрости, которую они даруют.

— Немножко смахивает на психиатров, — сказал я с некоторым облегчением.

— Абсолютно на психиатров, — сказал он благодушно. — Более того, маркиза говорит не так, как некоторые шарлатаны. Это и делает ее такой завлекательной. Ее сумасшествие абсолютно логично и разумно. Настолько, что она очень убедительна. Например, миссис Корт как будто попала под ее чары. Слово «чары» я употребляю метафорически, вы понимаете.

— Вы считаете всех женщин сумасшедшими? Но вы же должны знать и не таких?

Мараньони взвесил вопрос, затем покачал головой.

— Учитывая всё, нет. Все женщины помешаны на том или ином уровне. Вопрос лишь в том, когда (или если) помешательство даст о себе знать.

— То есть если я встречу женщину абсолютно нормальную и уравновешенную…

— Значит, она всего лишь не проявила симптомы сумасшествия. Чем дольше она останется в состоянии видимой нормальности, тем более буйно скрытое безумие. У меня ими набиты палаты. Некоторые женщины, очевидно, прячут симптомы всю свою жизнь. И сумасшествие так и не выходит наружу. Но оно всегда латентно.

— Значит, здравый рассудок — признак помешательства? То есть у женщин, я имею в виду.

— Боюсь, что так, увы. Однако я не догматик в этом вопросе в отличие от некоторых моих коллег… Скажите мне, — потребовал он, внезапно сменив тему, — деньги все еще ваше главное занятие в жизни?

— Почему вы так говорите?

Он пожал плечами.

— С самого начала было очевидно, что вы не намерены быть одним из бедняков в этом мире, — ответил он с улыбкой. — Вы всегда настороже. Если бы я сказал «рассчитываете», вы приняли бы это за оскорбление, которого я вовсе не подразумевал. А потому давайте скажем: слишком чутки и слишком умны.

— Да. Давайте скажем так. У меня действительно есть некоторые финансовые интересы.

— Которыми здесь вы не заняты?

— Нет.

— Так-так. — Он снова улыбнулся, что меня уязвляло. Есть что-то крайне раздражающее в людях, чьи высказывания претендуют на всезнание, кто притворяется, будто способен читать чужие мысли. — Я никогда не видел вас как человека, ищущего праздников.

— Значит, пора поглядеть снова. Хотя в целом вы правы. Моя бездеятельность меня, правда, чуть угнетает.

— Однако вы остаетесь здесь.

Я кивнул.

— Возможно, в Венеции есть и другие занятия, кроме как глазеть на здания.

— Например?

Я пожал плечами. Я начинал находить его невыносимым.

— Строить их.

— Вижу, вы не склонны что-нибудь добавить, — сказал он после нескольких секунд вглядывания в мое лицо. — Вы предоставляете мне самому разобраться.

— Вот именно.

— Очень хорошо. Дайте мне неделю и несколько трапез вместе, и мы посмотрим. Если я угадаю вашу цель, вы угостите меня обедом. Если потерплю неудачу, угощаю я.

— Договорились, — сказал я с легкой улыбкой. — Теперь, если вы меня извините, мне надо упаковаться. Маркиза ожидает меня к шести.

— Охотно. Мне тоже пора. У меня новый пациент, которого доставили утром.

— Интересный?

Он вздохнул.

— Нисколько.

Глава 7

Пока я не съязвил Мараньони про строительство, я серьезно не задумывался о смутных идеях, мелькавших у меня в голове. И только из-за этого случайного разговора они превратились в конкретную цель, в маленький проект, который мог обеспечить мне занятие и покончить с бессмысленными блужданиями, которые начали меня тревожить.

Для начала требовалось найти подходящий участок. Предпочтительнее было бы купить землю в центре города и снести все строения там, расчистив место под современное и надежное здание. Однако я быстро выяснил, что подобный план вряд ли можно осуществить. Для любых работ такого характера требовалось разрешение совета, а местное правительство инстинктивно противилось всему, что отдавало современностью. Получить разрешение снести полдюжины дворцов на Большом Канале (каким великолепным ни сулил стать результат) вряд ли удалось бы, и в любом случае изначальная цена покупки была непомерной.

Тем не менее на следующее утро я нанял гондолу и распорядился, чтобы гребец плыл куда захочет. Достаточно приятное времяпрепровождение скользить по широким каналам и по узким, наблюдать, как водовозы наполняют колодцы, продавцы дров торгуют своим товаром — все странности деловой жизни, которые не могут не развиться в городе, тонущем в воде. Эхо голосов, отражающихся от высоких узких зданий, чуть более резких и смешанных благодаря эффекту воды, начало возвращать мне настроение странной умиротворенности, охватившее меня в мой первый вечер и прямо противоположное моему предполагаемому намерению.

Короче говоря, я предался всевозможным фантазиям. Время от времени такое со мной там случалось. Меня поражало не то, что граждане Венеции были теперь столь ленивыми, а наоборот, что когда-то у них хватило энергии выбраться из лагуны и превратить свои деревянные хибары среди болотистых низин в великий метрополис, некогда правивший всем Средиземноморьем. Походи старинные венецианцы на меня в том моем настроении, они бы и по сей день барахтались по колено в иле.

Я пишу, как мне помнится, и придаю некоторый смысл моему настроению в то солнечное сентябрьское утро, когда гондола медленно обогнула угол и я увидел миссис Корт, идущую вдоль канала, в котором мы оказались. Узнать ее было нетрудно: она держалась и шла так, что могла быть только англичанкой, — более прямо и более подтянуто, чем венецианки, которые не дисциплинируют свои фигуры.

Сверх того, одета она была так же, как когда я с ней познакомился, — отказавшись от мантильи по случаю прекрасной погоды и сохранив только шляпу, чтобы оберегать свою прекрасную белую кожу от солнца. Я окликнул ее и махнул гондольеру, чтобы он причалил к спускающимся к воде ступенькам.

— Я заходила к аптекарю за микстурой от кашля, — сказала она, когда мы поздоровались. То, о чем она говорила, ни малейшего значения не имело. Я заметил, что ее глаза были ясными и встречались с моими, пока мы разговаривали. Она стояла ближе ко мне, чем я ожидал бы от женщины, с которой был едва знаком.

— А это ваш сын? — спросил я, указывая на младенца на руках коренастой крестьянки, стоящей в нескольких шагах от нас. Ребенок выглядел больным и хныкал. Его сиделка или нянюшка покачивала его в своих объятиях и что-то напевала ему на ушко.

— Да, это Генри, — сказала она, почти не глядя. — Он очень похож на отца.

Разговор оборвался. Я обрадовался ей, но сказать мне было нечего. Непринужденная беседа, завязывающаяся между мужчинами или парами давних знакомых, была неуместной. Идти своей дорогой ни ей, ни мне не хотелось, но как продлить встречу мы не знали.

— Вы осматриваете достопримечательности? — сказала она наконец.

— Пожалуй, хотя я уверен, что видел этот канал по крайней мере три раза. А может быть, и нет. Они все вскоре начинают выглядеть одинаково.