Свадьбы

Хан Бегадыр нахмурился. Складка подозрительности пересекла лоб, и тогда, осмелев, Амет Эрен сказал:

- Повелитель, мне семнадцать лет, но я убил в одном бою пятерых казаков.

- Ты убил пятерых казаков?

Да, повелитель.

- Как тебя зовут?

- Амет Эрен. Я назван именем святого джигита. Это имя дал мне мой отец Акходжа. Я его последний, семнадцатый сын. Я его надежда.

- Семнадцать лет, семнадцатый сын, убитые казаки - это знамение. Я напишу об этом сонет. А теперь скажи мне - ты видел… там? - Хан указал в гущу сада.

Сердце у Амет Эрена радостно сжалось:

- Видел, повелитель.

- Что это было?

- Белое. Как облако, повелитель.

- Почему ты не погнался… за этим?

- Но меня поставили сюда.

Хан опять посмотрел в лицо мальчика-воина.

- Значит, ты надежда отца. На что же он надеется?

- На то, что скоро наступят славные времена. Он говорит: Крым - наследник Золотой Орды. Пора вернуть утерянное. Астрахань и Казань. Пора поднять зеленое знамя Магомета и превратить русских в рабов, или пусть принимают ислам.

- Что оно сулит, число семнадцать? - Хан спросил самого себя, и Амет Эрен промолчал. - Поезжай завтра домой и привези мне твоего отца. Я хочу с ним поговорить.

- Слушаю и повинуюсь.

*

Хан Бегадыр переходами, мимо безмолвной стражи, прошел в тронную залу. Жестом выслал за двери слуг. Сам потушил светильник. Сам зажег жаровню с благовониями и сел на трон.

Лунные окна лежали у ног повелителя, тянулись к жаровне, к живому красному огню.

Бегадыр никак не мог понять, почему растревожил его Амет Эрен, его странное число семнадцать. Это число связывалось с чем-то очень важным… Аллах! Да ведь турецкий султан Мурад IV - семнадцатый султан дома Османа!

Бегадыр вытащил из-за пояса кинжал, потянулся рукою в сторону окна, поймал клинком лунный луч.

Поднес кинжал к губам и поцеловал клинок: губы обожгло холодом, сверлящий вкус железа прилип к кончику языка. Бегадыр распахнул халат и спрятал кинжал у сердца. Предание Гиреев гласило, что этот кинжал был верным другом Тука-Тимура, удельного князя великой Болгарии - великого волжского царства.

Он, Бегадыр Гирей, сидящий на троне Крыма, - наследник Батыя, наследник Чингисхана? Но где оно, это наследство? У русских. Один жалкий городок Касимов под Рязанью - вот и все, что осталось от Золотой Орды. Да и то! Касимовские ханы - холопы московского царя. Основал это ханство Касим, сын Улуг-Мухаммеда.

Два столетия тому назад Улуг-Мухаммед вернулся на землю отцов и на месте исчезнувшего Болгарского основал царство Казанское. Улуг-Мухаммед пал от руки сына Махмудека, а два его брата бежали к русским. Они верно служили русскому царю, и царь дал Касиму город на Оке. Род Махмудека был недолговечен, он пресекся в 1519 году. А еще через тридцать лет русские взяли Казань.

Кто наследник великой Болгарии? Он, Бегадыр Гирей.

Кто наследник империи Османа?

Он, Бегадыр Гирей, крымский хан.

Судорога сводит челюсти. Он, Бегадыр, наследник царств, будто Кость, получил Крым. А где его Кафа? Кафой владеет турецкий паша.

Да и Крымом владеет ли он, наследник царств? То и дело приезжают чауши султана с приказами, беи пяти родов требуют блюсти их выгоды. И всех надо слушать и слушаться.

Хан вскочил с трона. Промчался по залу, наступая на лунные пятна, словно хотел раздавить этот волшебный огонь. И снова кинулся к трону, встал перед ним на колени, обнял.

“Удержаться на престоле! Ползать перед султаном на коленях, но удержаться, пока этот тиран не захлебнется в милом его сердцу вине. И тогда!”

Бегадыр достал из-за пазухи кинжал Туки-Тимура, баюкал его как ребенка. Ходил вокруг жаровни и баюкал.

Угли разгорелись и были белы, как глаза гнева.

В ту ночь Бегадыр Гирей сочинял гневные стихи. В стихах его били барабаны побед, поднимались, заслоняя небо, призраки предков. Сам Чингисхан клал свою ледяную руку на голову Бегадыра, благословлял на подвиг.

Под утро хан в жаровне сжег эти свои стихи, как сжигал все прочие, кроме тех, где пели соловьи и цвели розы.

Хан Бегадыр считал себя умнейшим человеком на земле.

Глава вторая

Над ущельем в предутреннем холодном небе таяла последняя звезда. Ночь земли не подменила. Татарская земля была суха и камениста. Воздух над землею этой пах пылью, поднятой табунами лошадей, грязной бараньей шерстью, пресными лепешками и острокислым молоком.

Амет Эрен стоял у могилы своего покровителя, святого джигита Амет Эрена. Здесь, под Бахчисараем, перескочил святой джигит на коне ущелье, не пропастёнку какую-нибудь - ущелье, в котором поместились аул и пышные просторные сады.

Святой джигит, пролетая над ущельем, метнул в расселину между скалами копье. На память! Пусть потомки знают о себе: какого они корня! Сколь были могучи и великолепны батыры прежних времен, каких коней объезжали и как служили те кони всадникам!

Говорят, всякую пятницу в расселине Копья горит зеленый огонь, знак особой милости аллаха. Не всякому только виден святой знак.

- Пора!

Юный Амет Эрен вздрогнул. Оглянулся. Никого. А ведь голос прозвучал явственно. То ли сам он это сказал?

Солнце уже поднялось.

Амет Эрен вскочил на коня. Поднял на дыбы. Развернул. Разворачивая, запрокинул голову, чтобы увидеть над собою оба края ущелья. Увидел небо и птицу.

И, не удержавшись, подумал дерзостно: “Мне бы такого коня, какой был у святого джигита!”

Вспомнилось лицо хана Бегадыра. Узкое, как серп луны. Огромные, остро срезанные костистыми щеками глаза, толстые губы, усы как согнутый лук. И борода - тощая, не шире кошачьей лапки, жесткая, злая. Изогнулась, как поднятый лошадиный хвост.

В спину толкнуло сильным порывом ветра - дорога будет счастливая. Амет Эрен натянул поводья и припал головою к шее коня. Он мчался к Грамата-кая. Там, на скале, затаясь, не отпуская моря от глаз своих, сидел Амет Эрен в былые дни часами. Он так ничего и не углядел в морском просторе, но глаза его, привыкшие к далям, были отточены, как сталь благословенного Дамаска.

От богатых ковров, покрывающих стены и пол сакли, было душно и багрово.

Два одинаковых старика неподвижно сидели супротив, за низеньким татарским столом, в вершок от пола. К еде не притрагивались. Молчали и смотрели друг другу в глаза. Без гнева и радости, без любви и без ненависти, без равнодушия, но и без любопытства.

Их молодость минула в незапамятные времена. Глаза их, которые когда-то бросались черными дьяволами, чтобы сломить, выпотрошить и бросить к ногам своим, теперь эти глаза - старческие заплесневелые колодцы - были трясинами. Они заглатывали все, ничего не возвращая, ничего не суля, не оставляя ни одной надежды.

Безмолвное сидение конца не имело. Старики были так неподвижны и так похожи, что со стороны почудилось бы: сидит один, второй - зеркало.

- Это наша последняя встреча, Акходжа.

Слова прозвучали нежданно, как нежданна молния зимой, но огня в них не было. В них не было ни горечи, ни смирения. В них зияла пустота.

- Не гневи аллаха лжепророчеством, Караходжа. Я не видал тебя столько лет, что забыл твое лицо и твой голос, но, видно, в книге судеб было написано, что мы встретимся, и ты сидишь передо мной.

- Сколько же лет я не был на родной земле? Теперь не вспомнить, пожалуй.

- Когда ты, Караходжа, опозорил имя отца нашего, меня, твоего брата, и моих детей, когда ты отступился от веры пророка…

- Я не оспариваю твоих слов, Акходжа, только потому, что в них нет правды.

- Когда ты, Караходжа, переступил законы шариата и, спасаясь от святого суда, бежал, я дал клятву смыть позор рода нашего кровью неверных. Я ходил в походы, моя сабля не просыхала… Я ходил жечь городки черкесов. Брал в полон запорожцев, и в награду бог дал мне семнадцатого сына. Я назвал его Амет Эрен. Я поклялся вырастить из него меч Магомета.

- Сколько лет твоему младшему?