Свадьбы

Баязид умер в плену, у Тумурленга в клетке, но его завет - слава аллаху! - живет. Султаны душат своих братьев, а детей содержат в гаремах, как в тюрьмах.

Государственные думы хана Инайет Гирея прервал гонец.. Он был в пыли - одни глаза сверкают.

- Великий хан! - гонец поцеловал прах ног повелителя. - Великий хан! Казаки осадили Азов.

Инайет Гирей от неожиданности хлопнул ладонью о ладонь. И захохотал, закатился, упал на подушки в изнеможении.

Испуганным слугам указал на гонца.

- Дайте ему сто грушей!

За дурную весть неслыханно щедрая награда? В уме ли хан?

Э, нет! Хан с ума не сошел. А вот быть ли в здравии Мураду, когда ему донесут: турецкая крепость Азов в осаде, хан Крыма взял Кафу, в Венгрии Ракоци разбил Будского пашу, персидский шах Сефи I прогнал турецкие войска из-под Еревана, турецкий гарнизон, оставленный в Ереване, уничтожен?

Глава вторая

Рабы стали отставать от повозок. Черное небо ночи посерело. Хозяин рабов и повозок татарин Абдул показал на ближний лесок, потом сложил ладони подушечкой, и положил на эту подушечку голову, и всхрапнул. И засмеялся! И ударил ладонью по крупу своей лошади.

- Скорей! Скорей! Чем скорее придете к лесу, тем скорее будет вам отдых.

По всему было видно, Абдул себе на уме. Вместо того чтобы продать рабов в Кафе, где он и отнял их у грека- купца, почему-то гонит прочь от моря, в свое хозяйство, должно быть.

Рабы были прикованы один к другому цепью. Десять молодых русских мужиков. Высоки, русы, плечисты. Абдул встанет на коне в сторонке, поглядит на них, пропуская, и головой от удовольствия крутит, в седле ерзает: уж так ему по душе его полон. А потом сорвет коня с места вскачь - и к первой двухколесной повозке. Там среди тряпок - дева. Тоже русская, но такая русская - польской пани ни в чем не уступит: ни ростом, ни станом, ни блеском синих глаз. Для ножек такой царицы терлики73 нужно расшивать морским жемчугом.

Абдул вокруг повозки этой так и вьется. Там шубу оправит, чтоб ветерком холодным, ночным, красавицу не охватило, там в подстилку кулаком ткнет: мягко ли? По всему видно, не для себя везет деву. Такая не для Абдула, такой в самую пору в ханский дворец, а то и в Истамбул, к Порогу Счастья74, в гарем повелителя народов.

- Скорей! Скорей! - машет рабам Абдул рукой.

На небо поглядывает - светлеет небо. На лесок впереди. На коне до леса близко, а надо пешком идти.

Всю ночь на пустой желудок по каменистой дороге - тяжкая участь, а все же ни разу плеть не свистела.

Побежали.

Раб, шагающий первым, обернулся к своим:

- Никогда еще такого не видел, чтоб татарин христиан почитал за людей. Ему, чую, в лесу нужно скрыть нас до солнца.

Абдул от радости в ладоши бьет.

- Карашо, урусы!

Остановились на опушке. Абдул разрешил запалить костер. Бог весть от каких щедрот, бросил рабам тушку целого барана. А сам и руками показывает, и словами по-своему говорит. Ешьте, мол! Чего лучше сытого живота. И молите за меня вашего бога! Я человек хороший!

- Пока не врет, - согласился вожатый.

- А ты что, по-ихнему кумекаешь? - спросили его.

- Кумекаю.

- Узнай, куда он ведет нас. От кого прячет?

- Спросил бы, да вот беда, по кнуту не скучаю.

Абдул разговор услыхал, подошел к вожатому, в глаза

ему смотрит: о чем, мол, договариваетесь? На лице тревога, на саблю показывает, на кинжал. Делать нечего, заговорил вожатый по-татарски.

- Прости, господин, и не сердись! О побеге мы не помышляем.

Обрадовался Абдул, услыхав татарскую речь, а никак не успокоится.

- Знаю я русских. Дурные люди. Как их ни корми, как ни возвышай, все одно о побеге думают. Оттого и дают за них цену куда меньшую, чем за поляков. А ведь такие сильные, смекалистые люди.

Вожатый свое.

-*- Говорю тебе, господин, не о побеге думали. Просили меня товарищи мои спросить у тебя, почему ты нас в Кафе не продал, а тайным обычаем ведешь неведомо куда. А я, господин, отвечал им, что не смею отворять рта, покуда тобою не спрошен буду.

Понравилась Абдуле речь ведущего.

- Как тебя зовут?

Да у нас на Руси каждый второй Иван. Иваном зовут.

- Карашо, Иван! Скажи своим: веду я вас к себе домой. Мне хан землю пожаловал. На той земле хочу я сад посадить и пчел завести. Моя земля неподалеку от аула Османчик. В Османчике все пчеловоды: лучший мед в Крыму. Никому они свой мед не продают, весь отправляют ко двору султана, в Истамбул. Пчеловоды золотые, а люди - глиняные. На каждого нового человека по-волчьи глядят. Разговоров не разговаривают, боятся свои пчелиные секреты выдать…

Я рад, что мне русские достались. Люди вы большие, сильные. И с пчелой обращаться умеете. У русских много меда. Правду говорю?

- Правду.

- А продать вас в Кафе невыгодно было. Мы Кафу взяли и сожгли. Купцов пограбили. Сегодня в Кафе за рабов платят гроши.

Разговорился Абдул, размечтался.

- Коли вы работать будете хорошо, ульи устроите, пчел разведете, я вас кормить хорошо буду… А девицу, хоть и не полячка она и не черкешенка, хану подарю. Он мне за нее еще земли даст. Коли за коня дал, за такую красавицу непременно пожалует или землю, или колодец.

- Если ты к самому хану в дом ходишь, кого ж тогда боишься? От кого прячешь нас?

- В праздники крымский хан любому человеку доступен, знатному и незнатному. Я в сейменах служу.

- Это как у нас - стрельцы, что ли?

- Да, вроде того. Только ваши стрельцы в разных городах живут. Собрать их русский царь быстро не умеет. А у нашего царя войско всегда под рукой. Сегодня скажет, сегодня и в поход пойдем.

- Стало быть, ты не из больно простых?

- Ну, теперь-то у меня земля. На рамазан подарил я хану коня валашского. Сам его добыл, десятерых стоит. Хан меня и пожаловал… Только нас, пожалованных, много. Мурзы дочерей за нас не отдают. Для них это зазорно. А веду я вас тайком потому, что хан из войска теперь никого не отпускает. Он турецкого бейлербея велел задавить. Султан на то разгневается, нового хана пошлет в Крым, а Инайет Гирей собирается его перенять и не пустить… Меня мой юзбаши75 домой тайно послал.

Он взял богатую добычу. Двух купцов ограбил. Пять повозок его, моих две. А возница на первой повозке - это его работник валах. Он у него давно.

- То-то я гляжу, чудно! Семь повозок, а возница один. Оттого и плетемся.

- Лошади наши приучены ходить гуртом. Я поговорил с тобой и теперь верю тебе. Хочу расковать вас. Посажу всех на повозки, гнать будем. Так-то скорее доберемся до дома. А то недолго и до беды. Теперь хан суров. Под горячую

руку попадешь - конец. И за вас боюсь. Казаки Азов осадили. Теперь наши на русских сердиты.

Сказал и язык прикусил, в глаза вожатому смотрит, что, мол, в мыслях у русского. Огонек сверкнет, значит, бежать решит.

Нпчего, выдержал испытание.

Расковал для начала Абдул одного вожатого.

- Пойди, Иван, к девице! Спроси, не надобно ли ей чего. Скажи: баран изжарится - ей лучший кусок.

Подошел Иван к повозке. Спит девушка. Лицо белое как снег. Да не холодна белизна, на щеках зорька. Так солнышко яблоки теплом своим обливает.

И ведь взлетели. И не обожгли. Синее, как лен, полилось по Иванову сердцу.

- Как тебя зовут?

- Надежда. Где мы? Кто ты?

- В лесу. Ночи ждем, чтоб дальше идти. Меня Иваном зовут. Хозяин послал спросить: не надобно ли тебе чего?

- Пить хочу.

А хозяин тут как тут: в глаза обоим заглядывает, экая собачья привычка.

- Пить ей хочется, - сказал ему Иван.

Татарин головой закивал, побежал к одной из повозок. Бурдюк несет. А сам Ивану машет: сделал свое дело, уходи. А Надежда потянулась вслед за ним.

- Из Рязани я. Доведется коли быть в Рязани, поклонись от меня церквам да реченьке нашей, красавице.

Ивану и ответить не пришлось, мужики кричат:

- Готов баран!

- Костер гасите. Поедим и спать. А чтоб сон крепче был, скажу вам: казаки к Азову приступили.