Человек без собаки

Пьянеющий с каждым бокалом секретарь из страсбургской конторы ЕС в Брюсселе горячо утверждал, что собственными глазами видел убийцу из Хёрбю[62] в середине девяностых. И это был вовсе не Ульссон. Женщина рядом с ним, очевидно старая знакомая, порекомендовала ему окунуться в ближайший канал — может, протрезвеет. Чтобы доказать подлинность своего неудовольствия поведением соседа, она отняла у него бокал поданного к десерту крепкого сладкого вина и осушила одним глотком, чем вызвала аплодисменты соседей по столу.

Гуннар не расслышал имя этой решительной дамы — рыжая, в водолазке, немного моложе его самого, — но ее карточка лежала как раз между ними, и он украдкой прочитал имя.

Анника Вильниус.

Вильниус? В голове у него что-то щелкнуло, но вспомнил он не сразу. Еще два бокала, и все встало на свои места.

Якоб Вильниус. Не вчера это было. Именно так его и зовут — мужа Кристины Германссон.

И правда, не вчера… он посчитал — прошло больше девяти месяцев с того дня, когда он говорил с ним в красивой вилле в Старом Эншеде. А может быть, однофамильцы? Нет, вряд ли, фамилия очень необычная — должны состоять в каком-то родстве.

И за несколько секунд, пока он, откинувшись на стуле, смаковал сладкое вино, все это дело выплыло из омута памяти. Вернее, полдела — мрачная история Роберта Германссона уже нашла свое место в полицейском архиве.

Оставался Хенрик Грундт. С Хенриком Грундтом надо было начать и кончить. Барбаротти вздохнул и отпил еще глоток. Формально дело еще не закрыто, но, как всегда бывает, занимались им вполсилы, а то и в четверть. Или в одну восьмую. С августа не было никаких подвижек; вся следовательская активность выражалась в том, что инспектор Барбаротти и инспектор Бакман пару раз в неделю поднимали этот вопрос в частных беседах.

Беседы заключались в следующем: инспектор Барбаротти (или инспектор Бакман) поднимал глаза от бумаг и спрашивал:

— Ну как?

А инспектор Бакман (или инспектор Барбаротти) отвечал:

— Все так же.

Правда, Эва Бакман иногда замечала, что ничего иного, кроме как «все так же», и не может произойти со следствием, которым никто не занимается. На что мы надеемся? На очередное дорожное происшествие в Осло?

Эти мысли изрядно подпортили ему настроение. Даже не сами мысли, а то, что они упрямо лезли в голову. Сидеть и размышлять над нерешенным делом за праздничным столом? Это, может быть, вдохновило бы его в годы учения, но для следователя уголовного розыска в зрелом возрасте это было непрофессионально. Надо уметь отключаться. Он допил свой стакан и вспомнил золотое правило: алкоголь действует на организм положительно только тогда, когда концентрация его в крови повышается. А когда понижается — все наоборот. Тогда алкоголь действует на организм отрицательно. Негативно, как теперь говорят.

Теперь тост произносил энергичный приятель жениха — на таком же неразборчивом датском, как и его сосед по столу. Как бы то ни было, в конце он предложил осушить бокалы. Эту часть тоста Барбаротти понял без переводчика. Он поднял пустой бокал, посмотрел, как полагалось по традиции, налево, потом направо (таким образом, очевидно, утверждалась неразрывная общность всех присутствующих) под конец прямо, встретился взглядом с рыжеволосой дамой напротив. Она улыбнулась и подмигнула.

Надо ее спросить, решил он. Спросить — и все. Надо только улучить удобный момент.

— Как хорошо на свежем воздухе!

Она произнесла это, выпустив густое облако табачного дыма, что несколько девальвировало несомненную истинность ее слов. Они стояли на большом балконе. Дело шло к полуночи. В зале разбирали стол и уносили стулья — сейчас должны были начаться танцы. Дождь прекратился. Инспектор Барбаротти оперся локтями на высокую балюстраду и посмотрел вниз — на хорошо знакомую улицу, желтые фонари в ореоле тумана… даже в ноябре бывают красивые вечера. Печальные, но красивые. Марианн заняла очередь в туалет, а он взял в только что открывшемся баре бутылку пива.

— Без сомнения, — сказал он, машинально отстраняясь от дыма. — Но и там, внутри, тоже было неплохо.

Она кивнула.

— Я должен спросить вас об одной вещи. Вас ведь зовут Анника Вильниус, не так ли?

Она опять кивнула и улыбнулась:

— Инспектор угрозыска в действии.

— Ни в коем случае. Просто я сталкивался с неким Якобом Вильниусом. Фамилия не частая, так что я подумал — не родственник ли он вам?

Она вновь глубоко затянулась:

— Мой бывший муж.

— Вот как?

— А что он натворил?

Гуннар засмеялся:

— Ровным счетом ничего. Просто проходил свидетелем по одному делу. У меня такая работа — приходится встречать массу людей.

— Могу представить… Нет, знаете, мы развелись пять лет назад. У нас ничего общего. Он со своей новой живет, насколько мне известно, в Стокгольме, а я со своим новым — в Лондоне. Такова жизнь… или как?

— В двадцать первом веке, — уточнил Гуннар. — Я, собственно, и сам на той же тропинке, — неожиданно для самого себя признался он, должно быть, под влиянием алкоголя. — Тоже разведен.

Она помолчала.

— А фамилию я сохранила. Моя девичья фамилия — Петерссон. А мой новый — Черневски. Как звучит, по-вашему, — Анника Черневски?.. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Что может по этому поводу сказать человек по имени Гуннар Барбаротти?

Они расхохотались. Чудесная штука — алкоголь, подумал он. Все тормоза долой. Если бы у меня был бокал вина, я поднял бы тост как раз за него, за этот бокал. И выпил бы в его же честь. Но бокала вина у него не было, была бутылка с пивом, а вино было у нее.

— Выпьем, — сказала она. — За симпатичных инспекторов полиции.

— За вас… хотя вы, кажется, не инспектор?

— Не совсем. Я работаю в театре. Хотя и за кулисами.

— Понятно.

— Но я должна вам кое о чем сказать. Меня бы не удивило, если бы Якоб перешел границу. Нисколько не удивило.

— Что вы имеете в виду?

Она вновь затянулась и выпустила дым тонкой элегантной струйкой. Он подумал, что, в этой красной водолазке и с сигаретой, она похожа на французскую киноактрису… хотя чему тут удивляться, она же работает в театре. Должно быть, это заразно.

— Я имею в виду вот что: Якоб Вильниус — редкая скотина. Зверь. Причем опасный зверь. Я прожила с ним восемь лет, так что знаю, о чем говорю.

— Хорошо провел время?

Марианн взяла его под руку и, привстав на цыпочки, поцеловала в щеку.

— Ой! Я теперь весь в помаде…

Она послюнявила палец и вытерла красно-лиловый след.

— Замечательно, а ты?

— Превосходно. А кто эта женщина в красном?

— Толком не знаю. Спросил, не родня ли она с одним знакомым. Она сидела напротив меня.

— О’кей. Сейчас танцуют молодые, потом ты должен пригласить соседку по столу. Все остальные танцы — мои. И даже не пытайся.

— Да мне бы и в голову такое не пришло — танцевать с кем-то еще! Кликс!

— Ты сказал «кликс»? Что это значит? Надумал что-нибудь важное?

— Сам не знаю, что бы это могло быть, — признался Барбаротти, обнял ее за талию и повел в зал.

— Привет, — сказал Кристофер Грундт. — Это Олле Римборг?

— Собственной персоной к вашим услугам.

— Что?!

— Да. Это я и есть. Олле Римборг.

— Э-э… хорошо, что я на вас попал. Меня зовут Кристофер Грундт, я звоню из Сундсваля. Это, значит, вы работаете в отеле «Чимлинге»?

— Да. Время от времени. А что вы хотите?

— Тут одна штука… хотя я не очень понимаю…

— Я слушаю.

— Значит, это я — Кристофер Грундт. Я был с семьей в Чимлинге у бабушки с дедушкой в прошлом декабре, и у нас… в общем, пропал мой брат. Хенрик. Дядя тоже пропал, но его нашли и я…

— Теперь я понял, кто ты! — прервал Олле Римборг с внезапным энтузиазмом. — Конечно! Я знаю всю историю! Дрочи… я имею в виду, твоего дядю нашли в августе. А ты, значит, брат…

62

В 1989 году Швецию потрясло убийство на сексуальной почве десятилетней девочки в деревне Хёрбю. Убийца, некий Ульф Ульссон, был найден только через пятнадцать лет. Приговорен к принудительному психиатрическому лечению. Покончил жизнь самоубийством в январе 2010 года, оставив письмо, утверждающее его непричастность к убийству.