Ночная радуга

— Вот и вырос ты, — хвалила бабушка, расположившись чередить птицу.

Я был горд собой и рад, что семья будет есть мясо.

— Иди-ка, Вася, иди сюда, — позвала бабушка, — погляди-ка, что у копалухи-то внутри.

Я посмотрел. Там было яйцо и несколько зародышей, один меньше другого.

— Вот сколько глухарей бы выросло, — сказала бабушка.

Я перестал чувствовать себя героем. Выходит, я не дал тем глухарям родиться.

С тех пор я никогда не стрелял ни в копалух, ни в тетерок.

ЗА КОЗЛАМИ

Была война. Отец ушел на фронт. Я остался в семье из мужчин старшим. Мне было двенадцать лет. Мы жили в лесу. Приходилось трудно. А когда у нас замерзла картошка, то и совсем тяжело. И тогда однажды я пошел в Березовую гору с намерением чего-нибудь добыть. Снегу в тот год было очень много. Следы трех косуль привели к остаткам стога. Завидев меня, звери ушли за гриву. Под гору я их стал догонять, так как на лыжах я не проваливался, а они ныряли в снег почти с головой.

Тут они разделились: один козел пошел вниз, другой с козой — в гору. Одного я стал настигать, но вокруг стояли толстые сосны, и боязнь врезаться в них помешала прицелиться — я сделал два промаха. При втором выстреле нажал посильнее на одну лыжу и зарылся в снег. Пока вылез, вытряс снег из валенок, прочистил ствол ружья — козел ушел. Пошел он хребтами, и я его потерял. Съел кусок хлеба и чуть живой потащился к дому. У родничка решил напиться. Обмял снег и полез вниз головой к воде. Напился. Вылез, поднял голову и глазам не верю: два козла стоят и смотрят на меня с бугра. Видимо, они вышли, когда я пил. Но только я потянулся к ружью, они исчезли. И снова началась гонка. Бегут впереди, выбирают дорогу, в панику не кидаются и на выстрел не подпускают. Встану, они остановятся, пойду и они идут. Хребтами идут, не спускаясь в низину. Мне бы домой повернуть, а я все надеялся столкнуть их вниз. Опомнился поздно. Мороз около тридцати. Сил нет. До дома километров десять. И хоть бы крошка хлеба.

С этого момента начались настоящие испытания. Прислонюсь к сосне, а они там здоровенные, в голове — звон. На груди «борода» от инея. В сон клонит. Тут я вспомнил рассказы покойного деда, как замерзают люди, и то, что если человек хочет жить, ни в коем случае не должен садиться. И я шел, тихо, медленно, с остановками, но все-таки шел. Знал, если сяду, уже не встать. Усну и замерзну.

Но я не этого боялся. Жаль было матери и братишек, когда они по следам пойдут меня искать. В глазах круги, в голове звон. Десять шагов — остановка, снова десять — и снова остановка.

Когда увидел огонек своего дома, сил уже не было совсем. Хотел выстрелить, да жалко стало патрона — каждый заряд был на счету. Остаток пути не помню. Не помню, как пришел и лыжи сам снять не мог. Дома, как напахнуло теплом, повалился в угол на скамеечку, на которой когда-то обувался дед. Сказать ничего не мог и только смеялся, должно быть, очень глупо, потому что мама не на шутку забеспокоилась, не сошел ли я с ума. За этот день я очень похудел. Я никогда так не уставал больше ни на охоте, ни на лыжных гонках.

А козлы, что ж, остались жить, о чем я нисколько теперь не жалею.

ВИНА

Один охотник еще в детстве мне рассказывал, что вредных зверей и птиц нет и зря никого стрелять не следует. Мне этот разговор запомнился, и я не поднимал ружья ни на сорок, ни на ворон, ни на других непромысловых зверей и птиц. Но если быть честным перед собой и говорить только правду, то нельзя умолчать об одном случае, который произошел по моей вине.

В конце войны вели новую цепь электропередач. Разрубали трассу, вязали и ставили опоры. Рабочие жили в больших палатках с железными печками. Я возвращался после неудачной охоты через их стан. Один из монтеров стал надо мной подтрунивать, что я, наверное, и стрелять не умею и что вместо ружья мне можно носить кочергу. «А что, Васька, тебе ведь не попасть в того беркута», — в разговор вступил второй.

Над головой кружила большая птица. Я вскинул ружье и выстрелил. Беркут дернулся, завалился на бок и упал неподалеку. Строители подбежали к нему, хотели взять, но он не давался в руки. Клевался и хватал когтями.

Все же эти двое ухватили его за крылья и повели, как водят за руки ребенка, еще не умеющего ходить. Он всячески пытался достать клювом и лапами обидчиков, но это ему никак не удавалось. Наконец, он зацепил лапой штаны одного и словно ножом распорол. Тогда тот мужик со злости облил орла соляркой из ведра, стоявшего неподалеку, и поджег. Беркут, словно огненный мяч, подпрыгивал, потом упал, подергался и затих.

Я был потрясен этой жестокостью, но ничего не мог поделать, ведь виноват был сам. Вернулся домой, должно быть, бледным, потому что бабушка спросила, не захворал ли. Очень долго на душе было скверно. Вот и жизнь доживаю, а и теперь тяжело вспоминать.

КРАПИВНИЧКИ В «БУТЫЛКЕ»

Старый друг лучше новых двух — говорится, и это верно. Встреча с давним приятелем — большая радость. А их среди птичьего народа у меня много. Звени лес хоть в ото голосов сразу, а ухо выберет одну песенку. И вспомнится первая встреча. Расскажу об одном знакомстве.

Был теплый, не очень солнечный, тихий день. Корова, набив утробу сочной травой, сыто вздыхала. Овцы пятнами белели в густом пырее. Я ползал под мелкими елками и сковыривал упругие шляпки сыроежек. Вдруг уколол лоб и вздрогнул — прямо перед глазами, на нижней стороне еловой лапы, висело круглое, похожее на вытянутую дыньку или бутылку без горлышка, гнездо. Может быть, тут жили осы, шмели или другие кусачие твари? Но они, потревоженные, обычно гудят и немедленно вылетают из гнезда — и тут не спасут тебя никакие ноги, в чем мне пришлось уже убедиться. Но нет, все было спокойно. Значит, внутри этой бутылки укрывалось что-то другое. Да и не станут насекомые делать себе гнездо из сухой травы, мха, еловых веточек. А тут был вплетен даже стебель татарника — его-то колючки и испугали меня.

Я заглянул в отверстие и ничего не увидел. Тогда подставил ладонь, наклонил ветку с гнездом и легонько постучал по донышку. В ладошку посыпалось что-то мягкое, теплое и немного липкое. Мне захотелось немедленно стряхнуть эту копошащую красную массу и вытереть руки. Но любопытство взяло верх. Я насчитал в ладошке шесть слепых, голых, беспомощный: существ, величиной с крупного домашнего таракана. После некоторых сомнений я решил, что это птенцы, и водворил их осторожно обратно. Неподалеку беспокойно летала маленькая бурая с волнистыми пестринами птичка.

Дома я рассказал дедушке о своей находке. «Слепышки», — ответил он. Название мне понравилось, очень уж оно подходило к птенчикам.

Слепышки росли быстро. Через три дня превратились в пуховые комочки, еще через три уже глядели на меня, широко раскрыв клюв, потом у них появились перышки. А всего через две недели после первой встречи гнездо оказалось пустым.

Неподалеку от него я увидел несколько чудесных птичек, похожих на шарики с торчащими вверх, едва заметными хвостиками. Потом я часто встречал слепышков в лесу и научился узнавать их по чистой прерывистой прекрасной песне.

И только в школе узнал, что настоящее имя этой крошечной певуньи — крапивник.

ЗОЛОТОЙ КРОТ

Однажды на покосе к нам подошел охотник. Мама напоила его молоком. Он, возможно, в благодарность пригласил меня с собой ставить капканы на кротов.

Мы шли по тропе, и он рассказывал, как добывают земляных зверушек, ценных своей шкуркой.

Крот живет всю жизнь в земле, чувствует себя там по-хозяйски и продвигается довольно быстро, однако, встретив твердый грунт, старается выйти наверх, перебежать его и снова спрятаться в землю. Все рыть да рыть устанешь, поэтому кроты гуляют по готовым тоннелям. Вот охотник и ставит ловушки по обе стороны тропы — на вход и на выход, а сверху затыкает норки травой.