Страница 2 из 9
Больше всего на свете люди обожают играть с шариком
в стволе — ведь и пуля прежде была круглой.
Ну, а затем с большим шаром, на котором мы живем —
по сути дела без квартплаты и домохозяина.
Он необыкновенно терпелив, этот шар,
добрый и снисходительный, точно старая кобыла к детям.
Возит нас на себе
и делает все, что может,
чтобы мы не свалились.
Так будем держаться, дети!
солнышко
Дети — создания маленькие и любят все уменьшительное.
Чтобы казаться больше, каждый ребенок хочет чего-то совсем крошечного.
Солнце дети называют солнышком,
и это так трогательно:
одно солнечное пятно во много раз больше,
чем вся наша смешная планета.
Однажды одна японская девочка посмотрела в небо и сказала:
— Мама, смотри! Грибочек!
дороги
Не знаю: это уже случилось? Или только случится?
Был один человек, который думал, что все дороги ведут
в Рим. Один из многих справедливых, что живут среди нас
и пословицы понимают не образно, а буквально.
И вот он шел и шел, а в Рим никак не мог попасть.
И все же верил, что дороги созданы для того,
чтобы прийти туда, куда захочешь.
И вот он шел и шел, но каждый раз оказывался там,
где вовсе не хотел быть.
Уж и не знал бедняга, что делать…
Однажды в одной свежеоккупированной стране он вышел из строя,
брякнул оземь каску, вылил ром из походной фляги,
низко поклонился женщине, что стояла рядом,
и помог ей нести ребенка, и сказал:
— Простите, сударыня, но то, что я здесь —
это по недоразумению. Вы бы не могли посмотреть на меня
хоть чуточку приветливей? Между прочим,
я ведь хотел в Рим. И без винтовки…
Эта история могла окончиться грандиозным международным скандалом.
К счастью командир взвода сержант Цайтгаммель сразу же нашелся
и вовремя выстрелил, и срочно велел закопать труп.
И все были дико злы за ром, вылитый на дорогу.
герр профессор
Что за чертовщина, почему это мой пулемет не стреляет?
Вчера я его начистил до блеска, весь промазал,
и утром он стрелял, точно соловей, пускающий трели.
Что за ерунда? Ну и жизнь!
Полевая почта не работает, повар ворует, а тут еще
этот дурацкий пулемет.
Это все проклятые оружейники, даже не дадут пострелять
как следует.
Ужасно люблю палить из пулемета. Сразу вспоминаю,
как поливал наш сад.
Человек, он тоже вроде цветка.
Его тоже можно полить. Свинцом.
Наконец-то! Заработал!
ну и что ж?.
Жил-был один швейцарец.
Вот чудак — математик.
На электронной машине
он подсчитал,
что за последних
5559 лет
было 14 513 войн,
в которых погибло
31,4 миллиарда человек.
Оказалось,
что он не учел:
двух евреев, пять армян,
шесть кочующих цыган,
десять сартов, семь парфян,
триста тридцать шесть римлян,
сто без имени солдат,
шесть внебрачных цезарят,
лонгобардского барона,
треть от войска фараона,
двадцать восемь сарацинов,
тридцать восемь капуцинов,
таборитку, мушкетера,
гугенота, гренадера,
восемнадцать бомбардиров,
двадцать тысяч мародеров,
двести тысяч дезертиров,
сто путчистов,
двух танкистов,
пять матросов с Гибралтара,
да еще гражданских пара.
Ну и что ж?..
оккупация
Дорогой мой потомок, еще не появившийся на свет,
сейчас я тебе объясню, что означала оккупация.
Они нахлынули в фургонах, грузовиках и танках;
с неба спустилось несколько тысяч отборных
дюжих молодчиков. Их парашюты были из шелка,
из которого выходят такие красивые шуршащие блузочки.
Генерал посмотрел в бинокль и отдал приказ:
— Земля эта, молоком и медом изобилующая,
впредь до особого распоряжения изымается! Молоко —
на переработку, мед в интендантство,
оружие сдать в ратушу, евреев — на стадион,
регистрация рабочей силы производится в школах.
Полы выскоблить, винные погреба открыть,
сменить постельное белье.
И объявляю чрезвычайное положение!
Между тем господа офицеры с оккупированных балконов
любовались закатом солнца.
И поздравляли друг друга, говоря:
— Как мы могли забыть эту прекрасную страну в своих
военных планах?! Клянусь, она того не заслужила!
протезы
Это меня под Смоленском так,
и Фриц еще спросил: — Эй, Ганс, где твоя нога?
Глянь-ка, вон та штука — это не твоя нога,
тот черный обрубок на белом снегу?
Ладно, говорит, но где же тогда вторая?
Чудак-человек, от тебя обалдеешь,
твои ноги разлетелись на север и на юг!
Хочешь капельку теплого супа?
Потом он сходил за железной ложкой,
что торчала за голенищем моей ноги,
и кормил меня, как родная мать,
и белые снежные пушинки падали между нами.
— Ганс, — сказал он, — не плачь, старина,
ноги теперь совсем не играют роли,
и, между прочим, Ганс, протез никогда не будет болеть.
А я ему говорю: — Куда она идет, эта нога?
Глянь-ка, Фриц, как она марширует!
Ты уже видел когда-нибудь такое?!
Может, она обиделась?
Эй, нога! Halt! Я не хотел тебя обидеть…
Она уже теряется вдали, в синеющих сугробах.
Этот снег, Фриц, отчего он лежит такими волнами?
Крикни ей: «Нога-a, Halt! Кругом!»
Может, тебя она послушается. Меня она слушалась всегда,
а теперь вот рассердилась.
дыши, дыши!
Так вылезай, осторожно, не торопись, не бойся,
сдалась тебе эта канализация!
Канализация — для крыс, а не для такого красивого жидочка, как ты.
Дыши, дыши!
Легкие у тебя хорошие?
Такой красивый парень, а прячется в канализации…
Как тебя зовут? Коган или Кац? Или Хаймович?
Дыши, дыши,
еще немножко можешь подышать.
барашек
Ты еще не умеешь ходить?
Говорить умеешь? А ходить нет?
Я тебя научу.
Смотри, как надо ходить.
В субботу нам уже шагать в трубу,
в которой немцы сделают из нас барашков.
Посмотри вверх. Видишь, вон… маленькое, розовое!
То облачко, что убегает вдаль…
Это мой товарищ Яша Винер. Он уже не живет.
Ты что плачешь? Хочешь стать барашком? Вон там, высоко-высоко!
Но что с тобой делать, когда ты не умеешь ходить?
Ладно, не плачь, я тебя научу, чтобы в субботу
ты сам дотопал.
Начальник лагеря говорил: «Эй вы, большие дурни,
вы должны быть этим маленьким балбесам
вместо тателе и мамеле!
Зарубите себе на носу, вы, большие балбесы!»