Свет во мраке

Новичок послушно выполнял приказ и раздевался, не дожидаясь, пока охранники сорвут с него штаны. Гебауэр в таких случаях ограничивался 25 «лёгкими» ударами, причём от первого же удара трескалась кожа. Более страшными были воскресные развлечения душителя. Обычно уже с утра он разгуливал по лагерю, отыскивая жертвы среди тех, кто был занят тяжёлой работой. Найти «провинившегося» было не мудрено. Одного заставал, когда тот, опершись на лопату, выпрямлял усталые плечи. Другого узника ловил на «симуляции»: он не мог поднять десять кирпичей сразу.

Часто Гебауэру с балкона своей виллы помогала находить проштрафившихся Отилия Вильгауз — маленькая, худенькая блондинка с пышными волосами — жена шефа лагеря. Она показывала стэком на какую-нибудь жертву, и Гебауэр, галантно откозыряв надушённой фрау, тихонько крался между бараками в указанном направлении. С триумфом вёл он пойманного на месте «преступления» в механический цех лагерной фабрики «Дейтшеаусринстунгверке». Почти в каждом из концентрационных лагерей была такая фабрика, принадлежавшая лично Гиммлеру.

Обычно местом наказания служил самый большой строгальный станок в механическом цехе. Охранники лагеря принуждали «виновного» раздеться и лечь голым на гладкую и скользкую от эмульсии поверхность станка. Сперва они сами били несчастного, а потом к станку с плетью в руке подскакивал их шеф. Гебауэр быстро зверел. Широкие ноздри его острого и тонкого носа раздувались. Он дышал всё тяжелее и с каждым новым ударом сатанел всё больше. Элегантный с виду офицер упивался самим видом окровавленного, вздрагивающего тела. По его лакированным сапогам и по нарядным брюкам стекала кровь, но он не прекращал избиения, пока не утомлялся совсем. Потный, красный, Гебауэр шёл во двор, постепенно «приходил в форму», переодевался в своей вилле во всё чистое и, взяв на поводок Булли, ехал в город — то ли в ресторан «Люкс», то ли в казино гестапо на Майской улице играть в бридж вместе с Бено Паппе, Вурмом и другими эсэсовцами.

Те, кто увидел Гебауэра и Вильгауза за оградой в гетто в часы проведения «меховой акции», думали, что они будут расправляться с задержанными тут же, на плацу. Предположения не оправдались. Желая усыпить бдительность евреев, оставшихся ждать своей участи в северных кварталах Львова, оба ляйтера Яновского лагеря были на этот раз лишь наблюдателями. Правда, когда первый эшелон ушёл по направлению к Лычакову, Гебауэр заволновался и вскоре, не выдержав, уехал за ним вдогонку на своей малолитражке.

Возвратился он в Яновский лагерь к вечеру, после окончания акции. На его одежде не было сухого места: брюки, мундир, погоны и даже фуражка с высокой тульёй — всё стало бурого цвета, а белые перчатки побагровели так, будто Гебауэр выгружал в них железную руду.

Март 1942 года ознаменовался акцией на безработных.

Глубокой ночью, когда, измученные за день непосильной работой, все обитатели гетто спали, гестаповцы нагрянули в северные кварталы города. Оцепляя дом за домом, они забирали из квартир тех, у кого не было удостоверения из отдела труда — «арбайтсамта». Возглавлял арбайтсамт Вебер, его заместителем был фон Барвински. Оба чиновника, выдавая «аусвайсы» (удостоверения), за крупные взятки сколотили себе огромные состояния в деньгах и драгоценностях. Кто не мог купить аусвайс заблаговременно, в мартовскую акцию на безработных обрекался на смерть.

Акция поразила в первую очередь бедноту. Тех, у кого не было аусвайса, забирали по ночам, зачастую тихо и бесшумно. С вечера соседи видели, как человек заходил в своё жилище, а утром они заставали там ободранные обои на стенах, рухлядь в углах.

После уничтожения безработных население северных кварталов уменьшилось до 84 тысяч человек. Оставленные в живых получили нарукавные повязки — «опаски» с буквой «А» и свой порядковый номер. Было роздано свыше пятидесяти тысяч номеров работающим. Кроме того, каждый еврей имел возможность получить удостоверение — «хаусхальт» на одного иждивенца.

Игнатий Кригер получил хаусхальт на свою жену, а детей он прятал. Казалось, всё было устроено, а затишье, наступившее после акции на безработных, понемногу успокаивало даже самых отъявленных пессимистов.

Приближается буря

В первых числах мая на улицах львовского гетто появился беглец из Бракова Израиль Хутфер. Он выдавал себя за доктора, быстро перезнакомился со многими семьями, ссужал деньгами кое-кого из неимущих и ни у кого из обречённых не вызывал подозрений. Его семитская внешность и хорошие европейские манеры, а главное — множество новостей, которые он привёз из Кракова вместе с номерами выходившей в Кракове «Газеты жидовской», открывали перед ним не только сердца единоплеменников, но и многие их потайные бункеры.

Как-никак краковское гетто существовало дольше львовского. У евреев Кракова был больший опыт в сооружении бункеров — тайных убежищ для детей и женщин на случай акций. Израиль Хутфер охотно делился этим опытом, советовал строить бункеры в дымоходах, на чердаках, в капитальных стенах.

Львовские евреи открыто распахивали перед ним тайные дверцы секретных убежищ, показывали норы, вырытые в подвалах. Он либо браковал их, либо советовал переделать. И никто не знал, что уединяясь в уборных после посещения той или другой квартиры, Хутфер торопливо записывал в блокнот всё увиденное и замеченное им. И ещё советовал он ни в коем случае не приобретать оружие, не сопротивляться гитлеровцам. Чем больше евреи будут покорны гитлеровскому режиму, тем гораздо скорее, по словам Хутфера, окончатся массовые репрессии, и фашисты дадут возможность спокойно существовать еврейскому населению в пределах особых районов, либо переселят их на остров Мадагаскар.

Зашёл однажды Хутфер и в квартиру Кригера. Пепа была на работе. Чуя недоброе, прежде чем открыть дверь, Кригер затолкал своих детей в бункер и велел им сидеть тихо.

Хутфер осведомился у Кригера, не родственник ли он его друга — врача Менделя Кригера из Кракова. Кригер ответил, что нет, но повод для продолжения разговора был найден. По словам Хутфера выходило, что он бежал во Львов, надеясь найти в его окрестностях советских партизан, которые смогли бы переправить его дальше, в Москву. Нужных людей, которые могли бы связать его с партизанами, он во Львове не нашёл и, задержанный полицейскими, за большую взятку был выпущен под одним условием: ему разрешили пристроиться к колонне евреев-штукатуров, которые возвращались в гетто.

Кригер выслушал эту версию, не возражая пришельцу, но почувствовал в ней что-то неискреннее, лживое, что заставило хозяина квартиры внутренне насторожиться против непрошенного визитёра. Хутфер полюбопытствовал — приготовил ли Кригер себе на всякий случай бункер. «А зачем он мне? — прикинулся дурачком Кригер. — Я верю в милосердие гитлеровцев, думаю, что рано или поздно они образумятся и полезных для них работников оставят в покое».

После этого Хутфер засуетился, собрался уходить, а на прощание спросил, верно ли, что по соседству с Кригером живёт доктор Флек, изобретатель прививки против сыпного тифа. Игнатий Кригер ответил на вопрос гостя утвердительно, Да, доктор Флек славился своими смелыми опытами, направленными к тому, чтобы найти прививку от сыпного тифа. И если львовские врачи Беринг, Вайгль и другие, мобилизованные немцами для изготовления прививки из желудочков вшей, заражённых сыпным тифом, подходили к решению задачи слишком сложными, дорогостоящими методами, то доктор Флек как будто бы изобрёл куда более лёгкий способ предохранять людей от заражения страшной болезнью.

Израиль Хутфер живо заинтересовался тем, что рассказал ему Кригер относительно «коллеги Флека» и ушёл.

Больше никто в гетто «краковского доктора» не видел. Прошёл слух, что во время одной из ночных облав гестапо «накрыло» его без аусвайса, вывезло на Пески и расстреляло. Проверить, насколько соответствует правде этот слух, ни у кого не было возможности, так как выход за пределы гетто отдельным лицам без служебной надобности был запрещён.