Айронкестль

Явной угрозы еще не было. Смутный инстинкт влек питона к добыче, однако хищник не привык видеть высоких двуногих существ. Но ноги Мюриэль подкосились, она споткнулась о сухую ветвь, упала на колени и казалась меньше.

Возбужденный падением, питон быстро скользнул, обвился огромным телом вокруг молодой девушки, и прелестное существо стало добычей гада… Снова она хотела крикнуть, но страх сжимал горло; голова питона поднялась над бледным лицом и прекрасными, угасающими глазами; мускулы гигантского червя сдавливали кости, останавливали дыхание. Сознание меркло; смерть витала над ней; дух погрузился во тьму…

Сэр Джордж и Филипп шагали вместе по краю болота.

Травы, вода, тростник, кустарник — все кишело жизнью.

— Здесь страшная плодовитость! — заметил сэр Джордж, — особенно насекомые…

— Насекомые — бич мира! — подхватил Филипп. — Взгляните на эту мошкару… ни одного уголка, куда бы они ни проникли. Они всюду, все готовы уничтожить и пожрать. Они нас съедят, сэр Джордж.

Не успел он произнести этих слов, как сэр Джордж, обогнувший островок папируса, испустил хриплый крик; глаза его расширились от страха.

— Какой ужас! — вскрикнул он.

В ту же секунду страх объял и Филиппа.

На выдававшейся полоске земли питон продолжал обвивать Мюриэль, сжимая ее своими страшными кольцами.

Голова со сверкающими глазами склонилась на плечо, страшные чары исходили от обволакивающей грации чудовища.

Филипп инстинктивно схватился за карабин, но сэр Джордж воскликнул:

— Револьвер и нож!

В один прыжок они были на мысу… Нельзя было угадать, видит ли их чудовище. Оно трепетало, извивалось, готовое пожрать свою добычу. Сэр Джордж и Филипп одновременно выстрелили из револьверов, изрешетив голову животного, и принялись кромсать громадное тело. Кольца подались и распались. Филипп выхватил девушку и опустил ее на траву… Она уже приходила в себя, с блуждающей улыбкой на своем лице нимфы.

— Не нужно говорить моему отцу!

— Не скажем ничего, — пообещал сэр Джордж.

Она поднялась, тихо смеясь; к радости жизни примешивались еще страх и отвращение.

— Такая смерть была бы слишком чудовищной… Вы мне вдвойне спасли жизнь!

Взгляд ее упал на жуткий труп питона, она отвратила взор.

Гютри тоже шел по берегу болота. Этот пугающий мир, неустанно претворяющий мертвую материю в живую, по-своему приводил его в восхищение. Насколько мог видеть глаз, простирались болотные растения, питаемые водой, и сказочная жизнь кишела на глубине.

— Если бы всюду была вода и на земле, вся планета стала бы живой, — пробурчал Гютри. — Да для нее одной воды почти бы хватило… Одно Саргассово море — какая прорва!.. — Я думал, нашему пароходу никогда не выбраться. И какой неведомый мир живет на глубине — все эти кашалоты, зоофиты, акулы и аргонавты!.. А животные дна морской бездны, живущие на глубине пяти-десяти тысяч метров!.. Поистине, если бы, как говорит Библия, воды вверху и воды внизу наполняли пространство, — все пространство ожило бы. Великолепно и отвратительно!

Его разглагольствования были прерваны каким-то хрюканьем. Он достиг фантасмагорической бухты, заполненной растениями, кочками и твердой землей, в которой могли укрыться десятка два стад. Ярдах в ста вырисовывалось фантастическое животное, вроде кабана, на длинных ногах, с огромной головой, толстой мордой, усеянной бородавками, темным хоботком, вооруженным выгнутыми клыками, острыми и массивными, голой кожей и длинной гривой на спине.

«Клянусь старым Ником,[9] это вепрь, и адски красивый в своем роде», — подумал молодой человек.

Хрюканье продолжалось. Тупое, свирепое и воинственное животное привыкло отступать лишь перед носорогом, слоном и львом. Но когда выхода не было, оно и с ними вступало в бой, и сколько львов пало в сумраке тысячелетнего леса под ударами искривленных клыков!.. Однако, всегда готовый принять бой, вепрь сам не нападает. Это бывает лишь в часы безумья, часы дикого упоения любви, или когда им овладевает бешенство, порождаемое страхом, или же для того, чтоб расчистить себе путь.

Этот испускал враждебное хрюканье, потому что опасался нападения. Маленькие глазки меж волосатых пучков сверкали, покрытые бородавками щеки дрожали.

— У нас как раз недостает провизии, — пробурчал Гютри.

Но он еще колебался, привыкши щадить хорошо сложенных животных. Этот самец в расцвете сил мог бы породить еще сотни грозных вепрей. А Гютри, как Теодор Рузвельт, был за сохранение на долгие времена породистых животных, будь они красивы или чудовищны, если только они обладали большой силой, живостью и хитростью.

Пока он размышлял, второй вепрь выскочил из болота и вслед за ним еще десяток великолепных, страшных животных.

Охваченные беспокойством, все они издавали тревожное хрюканье и вдруг, разбежавшись, устремились на Гютри. Он отскочил влево, стадо промчалось, но первый самец слепо лез на него. Гютри не имел времени ни прицелиться, ни вытащить нож. Длинные клыки готовились его растерзать, когда страшный удар кулака со всего маха обрушился на голову животного за ушами. Вепрь покачнулся и отступил, издавая хриплый рев; глаза его метали искры…

Сидней дико и весело хохотал, гордясь тем, что от его удара зашатался столь мощный зверь.

— Алло! Пора! Подходи! — кричал он.

Вепрь снова бросился на него, но янки отскочил влево, и его кулаки, как молотом, застучали по затылку, бокам и рылу зверя. Животное вертелось, извивалось, устремлялось вперед, задыхалось. Противники очутились у рва. Тогда Сидней внезапно схватил лапу вепря руками и, толкая его в плечо, свалил его в ил… Животное забилось, затем перевернулось и пошло на другую сторону. А Сидней в большем ликовании, чем Геркулес, победивший Эвриманфского вепря, кричал ему вслед:

— Дарю тебе пощаду, болотное чудище!

Глава VI

ПЕЩЕРА ДИКИХ ЗВЕРЕЙ

Лес становился гуще, листва — чаще, кустарники — непроходимее. Стало трудно идти. Пришлось податься в саванну. Здесь на красноземе росли тощие травы, чередуясь с голым скалистым пространством, лиловые змеи ускользали в расселины, голубые ящерицы грелись на скалах; там и сям всполошенный страус шагал по пустыне… И опять ничего кроме скал да лишаев, из века в век пожирающих камень… Наконец показалась цепь холмов, выставляющих свои ребра и зубцы.

Гютри, забравшись на одну из вершин, закричал от восторга. Затерянное меж тысячелетним лесом, степью и пустыней, озеро простирало за ней свои неиссякающие волны.

Лес, заполняющий восточную часть различными породами деревьев, отделялся от степи красными и бесплодными песками, в которых чахли даже лишаи. За кустарниками западной частью всецело овладевала степь.

В силу смежности столь разнообразных областей озеро видело на своих берегах всех диковинных зверей пустыни, степных хищников и бесчисленных гостей леса. Сюда приходили страусы и жирафы, и уродливый вепрь, и колоссальный носорог, гиппопотам и кабан, леопард и пантера, шакал, гиена, волк, антилопа, зебра, дромадер, макака, павиан, горилла, генон и резвун, слон и буйвол, приползали питон и крокодил, прилетали орлы и коршуны, цапли, ибисы, журавли, фламинго и дрозды-рыболовы…

— Восхитительное убежище, созданное для всех животных Ноева ковчега! — воскликнул Гютри. — Сколько тысячелетий существовало это озеро? Сколько поколений кишащих здесь зверей, которых люди истребят или покорят себе еще до исхода двадцатого века, видело оно?!

— Вы думаете, что истребят? — возразил Фарнгем. — Если Богу будет угодно. Я же думаю, что Он этого не допустит!

— Почему? Разве не оказывает Он явного покровительства цивилизации в течение последних трех веков — в особенности англо-саксонской? Не сказано ли в Писании: «…наполняйте землю и владычествуйте над птицами небесными и рыбами морскими, и над всякими зверями и гадами, ползающими по земле».

— Но там не написано: «Истребляйте!» А мы все истребляли без пощады, без милосердия, Сидней. Творение Божества оказывается в бренных руках человека. Нам кажется, что нужно сделать только жест. Мы сделаем этот жест, и он послужит нашей гибели, а свободные создания вновь будут процветать. Я не могу допустить мысли, чтобы все виды, до австралийских двуутробок и утконосов, могли сохраняться долгие века для того только, чтобы погибнуть от руки человека. Я ясно вижу разверзающуюся бездну, вижу, как народы вновь превращаются в народности, народности в племена, племена в кланы… Не подлежит сомнению, Сидней, что цивилизация умрет и возродится дикая жизнь!

9

Горный дух в скандинавской мифологии.