Королевский выбор

«Еще немного — и королевский совет примет решение», — отстраненно подумал Рамиро, ловя предназначенную ему насыщенную улыбку. Еще немного — и старички в мантиях выберут жениха, который приедет и, несмотря на возражения, истерики и холодную ярость, увезет Леокадию далеко отсюда. Королевских семей в Европе осталось не так много. Возможно, удастся породниться с Габсбургами. Пожалуй, что с ними. Пока Европа воюет, Австрия женится… м-да.

— Ты снова где-то далеко, — попеняла ему Леокадия.

Рамиро не хотелось говорить, что он думал о ее замужестве, и потому он сказал другое:

— Ты прелестна. Эти кавалеры, что жадно смотрят на тебя, — у них есть шансы?

— Ни одного, — она смахнула невидимую пылинку с его плеча.

— Ты гордячка, Леокадия. Ты влюблялась когда-нибудь?

— Однажды, — созналась она, отведя взгляд.

— И что же он?

— Он не понял моего чувства.

— Значит, он его не стоил.

— Он стоил! — горячо возразила Леокадия и тут же одернула себя, словно бы поводья натянула. — Не хочу говорить об этом, Рамиро. С каких пор тебя стал интересовать трепет моей души? Ты никогда не трогал мои тайны.

— Я не думал, что у тебя есть тайны. — Он и вправду не знал, что у сестры случалась сердечная привязанность.

— А почему нет? Мне уже двадцать пять. Я должна была влюбиться хоть однажды.

— Да, конечно.

— А ты? Я созналась тебе. Ты влюблялся, Рамиро?

— Кажется, нет. — Танец закончился, и музыканты тут же заиграли следующий. — Опиши мне, как это бывает.

— Как… — Она усмехнулась и запрокинула голову, а потом, резко опустив подбородок, ожгла Рамиро взглядом. — Ты хочешь часто его видеть, того человека, в которого влюбляешься. Хочешь быть с ним, чем ближе, тем лучше. Желаешь разделить с ним жизнь. Каждый его жест, каждое слово важны. Вот так влюбляются. Что?

— Тогда со мной такого не случалось.

Она скривилась.

— Конечно, ты у нас известный сухарь.

— Кажется, ты мне говорила об этом сегодня.

— Иногда не грешно и повториться. Может, ты размягчишься. Разве тебе не хочется просто насладиться жизнью, хоть иногда?

— Я знаю, чего это стоит, такое наслаждение, — холодно ответил Рамиро.

— Разумеется. Я все понимаю, и я знаю тоже. — Леокадия глубоко вздохнула; щеки у нее раскраснелись от танца. — Возвращайся скорее, Рамиро, возвращайся скорее в Фасинадо!

— Как я могу не вернуться? — мягко произнес он. — Здесь мой дом.

Глава 3

Палаццо Веккьо сиял, словно вернулись времена Медичи. Ничто не могло умерить это вызывающее, великолепное сияние. Чарити в нетерпении высунулась из окна кареты, чем вызвала добродушное порицание от отца.

— Милая, не надо так суетиться, иначе высокомерные французишки решат, что я тебя в первый раз вывез в свет.

— Ах, папа, можно подумать, что кто-то способен предположить такую глупость о Мартине Эверетте!

— Кто знает этих вконец офранцузившихся итальянцев!

Чарити не стала спорить с отцом, но и не вернулась на место, продолжая всматриваться вдаль.

— Если мы будем продвигаться все так же медленно, то можем пропустить самое интересное.

— Не пропустим.

Чарити вздохнула и все же вернулась на место. Сиденье кареты, обитое лучшей итальянской кожей, тихо скрипнуло. Чарити поправила сползший с плеч палантин из сибирских соболей и скромно сложила руки на коленях. Белое, белое, снова белое… Чарити уже ненавидела этот цвет. Дома, в Дорсете, можно было надевать любые цвета, никто бы и глазом не моргнул; континентальные европейцы же оказались настолько привержены правилам и традициям, что Чарити пришлось отправить обратно в Англию свой сундук и закупить в Париже огромное количество белых платьев: шелк, бумазея, бархат, муслин… И все, до последней ниточки, белоснежное. Нельзя сказать, что этот цвет совсем ей не шел: Чарити, хоть и блондинка, имела здоровый, чуть золотистый оттенок кожи, яркие синие глаза и нежно-розовые губы, не нуждающиеся в помаде. Четкие черты лица, плавная линия плеч, высокая грудь — в общем, можно сказать, что нынешние моды ей вполне к лицу, но вот бесконечное белое, предписанное незамужним девушкам…

Сегодняшнее платье было из гладкого шелка с отделкой из искусно вырезанных из бархата роз и больших настоящих жемчужин. Еще более крупный жемчуг сверкал в волосах; пара десятков шпилек, удерживающих длинные волосы цвета льна, заканчивались безупречными овальными жемчужинами. Вот еще одно, что отличает ее от континентальных девушек: волосы.

Чарити поправила прядь волос, спускающуюся из прически на плечо, и снова выглянула в окно. На сей раз увиденное ее обрадовало.

— О, папа, вон там карета Черутти. И Фризоны уже здесь. И Месса.

Мартин Эверетт пожал плечами:

— Надо думать, что на прием свеженазначенного Бонапартом короля приедут все влиятельные лица. — Перечисленные Чарити семьи принадлежали к цвету флорентийского общества, они были банкирами.

— Папа, сейчас все короли в Европе назначаются Бонапартом, Людовик I — не исключение.

— Ну, милая, пока что еще не все. И это радует, иначе наш семейный бизнес мог бы сильно пострадать.

Чарити снова поправила непокорно сползающие соболя.

— Да, я помню, что ты тут по делу, но ведь ты обещал показать мне всю Флоренцию! Микеланджело, Вазари, Гирландайо! Брунелески! Донателло!

— Чарити, милая, ты уже объехала весь город со своими подружками. Что ты еще хочешь?

— Я хочу все! Да каждый завалящий юноша в Англии едет после Оксфорда или Кембриджа в путешествие по Европе! Любой из этих оболтусов может увидеть все это своими глазами!

— Будь уверена, милая, они заняты в путешествии совсем другим.

— А чем? — встрепенулась Чарити. — Чем можно заниматься в Италии, кроме как восхищаться титанами Возрождения?

— Гм… — Лорд Мартин поморщился. — Не думаю, что это тема для разговора между отцом и дочерью.

— Папа! Можно подумать, налоговая система или залоговые векселя — это самая обычная тема для семейных разговоров! — фыркнула Чарити.

— Э-м-м… Мы уже, кажется, приехали.

Действительно, карета остановилась, и ливрейный лакей распахнул дверцу, помогая гостям выйти.

Палаццо Веккьо блистал. Внутри — еще ярче, чем снаружи. Чарити затаила дыхание. Хотя она действительно уже провела во Флоренции больше месяца и успела посетить почти все достопримечательности, в палаццо Веккьо она пока что не была ни разу.

Старинное здание казалось Чарити настоящей драгоценностью. Какие только имена оно не сменило на своем веку! Этот дом назывался Новым дворцом и Палаццо дела Синьория — когда правители коммуны во Флоренции объявили себя синьорами, — и Палаццо Дукале — резиденцией герцога, и лишь после этого, кажется, в шестнадцатом веке, когда герцог предпочел переехать в палаццо Питти, стал называться Старым дворцом — палаццо Веккьо. Это безупречное творение Арнольфо ди Камбио по-прежнему поражало своим величием.

— Какой интересный казус, — прошептал на ухо дочери лорд Эверетт, пока они стояли на лестнице в толпе гостей, ожидая, пока назовут их имена и представят новому королю. — Людовик Бурбон, принявший корону из рук Бонапарта, празднует свое воцарение в зале Пятисот, где заседало Народное Собрание.

— Папа, я отлично знаю историю. И сейчас я просто не хочу об этом думать.

Зал Пятисот, ярко освещенный тысячами свечей, ослеплял. Бесценные фрески, повествующие о славной истории Флоренции, казались совершенно живыми, а великолепный мраморный пол сверкал, словно водная гладь в тихое утро. Ровно напротив входа восседал разряженный, как петух, Людовик I Бурбон. Двадцатисемилетний правитель только что придуманного королевства Этрурия, брошенного ему под ноги, как кость собаке; женатый на своей кузине Марии-Луизе, дочери Карла IV, которому, можно сказать, духовно наследовал — в основном, в отсутствии духа, — этот молодой человек не производил особого впечатления. Несмотря на ухищрения придворных куаферов, его соломенно-рыжие волосы торчали в разные стороны, а выражение вытянутого лица (вялый подбородок, пухлые губы, крупный нос и глаза чуть навыкате) было растерянным. Людовик не блистал умом и никогда ничем особенным не выделялся. И тем не менее сегодня он стал хозяином праздника — самого большого праздника Флоренции.