Страница 90 из 168
Отдельный разговор – из чего предстояло эту армию организовывать. Обстановка на Восточном фронте летом 1918 года была невообразима и неописуема. Великолепное описание того, что представляла собой эта война, оставил сам Тухачевский.
«Когда 27 июня я прибыл на ст. Инза для вступления в командование 1-й армией, штаб армии состоял только из пяти человек: начальника штаба Шимупича, начальника оперативного отдела Шабича, комиссара штаба Мазо, начальника снабжения Штейнгауза и казначея Разумова. Никаких аппаратов управления еще не существовало; боевой состав армии никому не был известен; снабжались части только благодаря необычной энергии и изобретательности Штейнгауза, который перехватывал все грузы, шедшие через район армии, как-то сортировал их и всегда вовремя доставлял в части.
Сами части, почти без исключения, жили в эшелонах и вели так называемую «эшелонную войну». Эти отряды представляли собой единицы чрезвычайно спаянные, с боевыми традициями, несмотря на короткое свое существование. И начальники, и красноармейцы страдали необычайным эгоцентризмом. Операцию или бой они признавали лишь постольку, поскольку участие в них отряда было обеспечено всевозможными удобствами и безопасностью. Ни о какой серьезной дисциплине не было и речи. Эти отряды, вылезая из вагонов, непосредственно и смело вступали в бой, но слабая дисциплина и невыдержанность делали то, что при малейшей неудаче или даже при одном случае отхода эти отряды бросались в эшелоны и сплошной эшелонной «кишкой» удирали иногда по нескольку сотен верст… Были и такие части (особенно некоторые бронепоезда и бронеотряды), которых нашему командованию приходилось бояться чуть ли не так же, как и противника».
Это был тот материал, из которого предстояло создавать воинские части. О профессионализме этой публики и речи не было, это была партизанская вольница, и Тухачевский, первым в Советской России, 4 июля 1918 года издает приказ о мобилизации офицеров.
Уже к началу июля ему удалось наловить достаточно народу, чтобы получилось три дивизии, которыми он и стал командовать. Дивизии были вполне боеспособны – 13 сентября 1-я армия форсировала Волгу по мосту под непрерывным обстрелом, и уж коль скоро бойцы туда пошли, значит, дисциплина у них к тому времени была превыше «эгоцентризма». Добивался ее новый командующий всеми способами, от патетических приказов до военно-полевых судов. И еще кстати: одним из первых, если не первым, он стал перевербовывать пленных белогвардейцев – причем не только рядовых, но и офицеров. Позднее это делали почти все, но летом восемнадцатого такая практика была далеко не повсеместной. Он сколачивал свое войско, как молодая овчарка сгоняет стадо, – может быть, и без должного опыта, но на хороших рефлексах.
В общем, с армией все обстояло прилично. Хуже было с личными отношениями. Вообще Михаил Николаевич отличался тем еще характером – на любого, кто, по его мнению, мешал ему воевать, он обрушивался всеми видами оружия – от ехидных замечаний до гневных рапортов «наверх». Хотя и ему приходилось нелегко – в свои двадцать пять лет командарм-1 выглядел еще моложе, совсем мальчишкой, и место в сообществе «красных генералов» приходилось брать лихой кавалерийской атакой.
Во главе Восточного фронта был в то время поставлен подполковник царской армии, левый эсер, лихой командир матросской братвы и отчаянный авантюрист М. А. Муравьев – тот самый, который единолично объявил войну Германии. Отношения нового командарма и его комфронта продолжались всего две недели, однако успели «не сложиться». Позднее Тухачевский дал Муравьеву совершенно убийственную характеристику: «…Теоретически Муравьев был очень слаб в военном деле, почти безграмотен… Мысль сделаться Наполеоном преследовала его, и это определенно сквозило во всех его манерах, разговорах и поступках. Обстановки он не умел оценить. Его задачи бывали совершенно безжизненны. Управлять он не умел. Вмешивался в мелочи, командовал даже ротами. У красноармейцев он заискивал… Был чрезвычайно жесток. В общем, способности Муравьева во много раз уступали масштабу его притязаний».
Скорее всего, во многом так оно и было. А уж что касается притязаний комфронта и его жестокости – однозначно. Страшноватая, по правде говоря, была личность. Однако все же Муравьев был подполковником царской армии, прошел всю мировую войну и считался в то время одним из лучших командиров. Впрочем, понять ситуацию можно: два Наполеона на один фронт – это уже многовато.
Субординации Тухачевский не признавал в принципе, ему ничего не стоило «поправить» приказ – мол, мне на месте виднее. (Лишь командующий Восточным фронтом Ольдерогге сумел его взнуздать – но Ольдерогге был все-таки генералом царской армии с опытом японской и Первой мировой войны, тут уж весовые категории были слишком неравными.)
Конфликт «бонапартов» разрешился сам собой. 10 июля 1918 года произошло восстание левых эсеров в Москве. Муравьев пошел против правительства и был убит во время переговоров в здании Симбирского губкома. Попутно едва не закончилась раньше времени и карьера командира 1-й армии. Отчего они поругались на этот раз – непонятно: то ли из-за строптивости Тухачевского, то ли из-за того, что он отказался поддержать восстание. Как бы то ни было, Муравьев решил вопрос по-своему – приказал арестовать надоевшего ему командарма. А красноармейцы, судившие обо всем по-простому, вознамерились тут же арестованного и расстрелять. По счастью, перед тем, как поставить к стенке, его все-таки спросили, за что арестован. «За то, что большевик!» – ответил Тухачевский. Ошалевший от такого заявления конвой предпочел его отпустить.
…После убийства Муравьева Тухачевский стал исполняющим обязанности командующего фронтом. Это был тот самый шанс, о котором мечтает любой честолюбивый молодой человек.
Впрочем, надо сказать, что Тулона не получилось, да и получиться не могло. Измена и убийство Муравьева, которого бойцы любили, шквал противоречивых приказов и полное непонимание того, кто на самом деле кого предал, дезорганизовали фронт. За десять дней белые взяли Сызрань, Бугульму, Мелекес, Сенгилей и сам Симбирск. Приехавший новый комфронта, бывший полковник Вацетис, тоже положения не улучшил.
Дела были катастрофически плохи. И тогда на Восточный фронт, к тому времени объявленный главным фронтом Республики, отправился наводить порядок сам наркомвоен Троцкий. По ходу наведения этого самого порядка он обругал практически весь руководящий состав, командиров и комиссаров. Понравился ему один Тухачевский, и нарком обещал ему всемерную помощь и поддержку, впоследствии даже писал письма. Чем так приглянулся ему этот «задумчивый, почти рассеянный юноша в тужурке хаки» (так спустя несколько лет охарактеризовал его Михаил Кольцов)? Чем бы ни приглянулся, но Тухачевский стал одним из любимцев Троцкого, и с этим многие связывают его дальнейшую карьеру. Связывают справедливо: пиар Михаилу Николаевичу был сделан отменный, и с назначениями ему явно помогали, отправляя туда, где он мог с наибольшим блеском проявить себя.
Хотя все это несколько однобоко… Армия того времени все же отличалась от советского учреждения 70-х годов, где главное, действительно, было понравиться шефу. Отличалась она тем, что ее командующие не только выстраивали свои отношения с партийными начальниками, но все-таки еще и воевали. И если человек воевал плохо, то никакие связи ему бы не помогли. Разжаловали бы, а то и расстреляли – тогда с этим было легко.
Выяснять, кто воевал лучше на той войне, а кто хуже, как надо было и как не надо – это все гнилые военные разборки, поскольку на самом-то деле никто толком не знает, как надо было маршировать по тому болоту, которое представлял собой в военном отношении восемнадцатый год. В теоретическом плане русская армия попала в сложное положение: сначала одна война, какой еще не бывало, и тут же, без передышки, – другая, совсем уже безумная. А практически каждый справлялся, как умел, и Тухачевский командовал не хуже прочих. Ну, правда, характер был сильно не подарок – что есть, то есть…