Оккультные силы СССР

"Не помню, при каких условиях я познакомился с Карелиным, — писал режиссер, — кто и когда меня к нему привел, знаю только, что он мне представлялся человеком, принятым Советской властью и вполне лояльным. Он жил в 1-м Доме Советов (гостиница «Националь». — А. Н.) и сам мне рассказывал о своих хороших отношениях с А. С. Енукидзе, которому, в свою очередь, я как-то рассказал о своем знакомстве с Карелиным… В те времена, воспитанный моим учителем по театру Е. Б. Вахтанговым в большой мере идеалистически, я интересовался всевозможными философскими и мистическими проблемами. Карелин меня тогда заинтересовал своей философией — я сейчас совершенно не в силах восстановить в памяти (так это для меня далеко сейчас) подробное содержание его взглядов, но помню только, что они были очень отвлеченными и туманными, касались главным образом проблем подсознательной работы, проблем душевных и духовных сущностей и т. д.

У Карелина я встречал Смышляева, жену Солоновича, мою сестру — В. А. Завадскую, Аренского и ряд лиц, которые, промелькнув, вовсе не остались в моей памяти. Белая роза — его любимый цветок — часто стояла у него на столе. Карелин рассказывал легенды, потом слушатели задавали вопросы и беседовали… Иногда вместо Карелина у него в квартире вел с нами так,ие беседы Солонович…"

И наконец, в показаниях А. С. Поля содержится прямое утверждение, что возникновение «Ордена Света» связано с возвращением из Франции в Россию Карелина, который во время вынужденной эмиграции был посвящен в тайны ордена, достиг известных степеней и принес в Москву его легенды и структуру.

Но кто такой Карелин? Вопрос этот, как мне представляется, занимал тогда многих людей, и в первую очередь следователей ОГПУ, почему-то с особой настойчивостью расспрашивавших, кто присутствовал на похоронах Карелина, какие цветы лежали на его гробе, какая музыка исполнялась и почему пели «не наш гимн» и на каком-то другом языке… Создавалось впечатление, что, по мере того как увеличивалось пространство времени, отделявшее смерть Карелина в марте 1926 года от последующих событий, интерес к этой фигуре у следователей возрастал, причем уже чисто профессиональный, хотя о покойном вожде анархо-коммунистов ничего порочащего вроде бы сказано не было.

Поэтому ответ на вопросы о Карелине приходилось искать в других источниках. На этот раз — у анархистов.

История русского анархизма, очень разнообразного по своим лозунгам и целям, вряд ли будет написана в ближайшее время. Препятствием служит как бедность документальных материалов, так и традиционный взгляд на анархизм как на политическое учение. Я полагаю, что это — скорее одно из религиозно-мистических движений нового времени, задрапированное в политические лозунги для оправдания своего крайнего радикализма.

В самом деле, несмотря на ярко выраженную антисоциальную (и даже террористическую) деятельность, на конспирацию, группировки, союзы и прочие признаки политической организации, анархисты — даже их «левое» крыло — не выработали позитивной программы развития общества. Они выступали против всего, что обеспечивает его развитие, — против государственной организации, централизованного управления и прочее. Что же касается их призывов и обещаний, то последние принадлежат скорее области религиозно-этических учений, а не социальных реформ.

Задумаемся над "идеями «безвластия», «экспроприации экспроприаторов», «уничтожения частной собственности», «свободы, равенства, братства и справедливости», несущих в себе несовместимые требования («равенство» исключает «справедливость» и наоборот). За этими идеями — чаяния ранних христиан и наивная вера крестьян и ремесленников средневековья во всеобщую «уравниловку», вековечная мечта о «царствии Божием» на земле.

Фундаментом становилась не борьба за конкретные реформы, а протест против «социальной несправедливости», «абсолютного зла», предстающего в виде «государства», «собственности» или «эксплуатации». Анархисты считали, что действительность — это не результат общественной эволюции, а лишь арена деятельности злоумышленников («властников»), которые в ущерб обездоленным и бесправным массам пользуются преступной склонностью людей к богатству.

Знакомство с биографиями рядовых анархистов показывает, что обычно это были люди легко возбудимые, готовые на подвиг во имя «идеи», однако не привыкшие задумываться над последствиями своих поступков. Они происходили чаще всего из малообеспеченных слоев городского и сельского населения: уже в юности они оказывались свидетелями или жертвами социальной несправедливости. Она ассоциировалась в их сознании не столько с конкретными личностями, сколько со всей социально-политической системой общества. Склонные к гипертрофическим обобщениям и болезненной чувствительности, к переоценке собственной личности, анархисты возлагали всю ответственность за происходящее на окружающий мир, обличая его так же страстно, как обвиняли когда-то Рим и Вавилон иудейские пророки и христианские проповедники.

Говорят, что революции делают молодые. Это подходит и к анархистам. Активной политической деятельностью занималась обычно «зеленая» молодежь, которая не успела получить систематического образования и не определила свою дорогу в жизни. Не потому ли с годами революционное движение покидало большинство его участников? Они находили свое место в обществе, оставляя не только свои заблуждения, но и тех соратников, которые не нашли в себе силы принять вызов жизни. За ее бортом оставались люди с неустойчивой психикой, неудачники, а также «профессионалы», которые объявляли свой образ жизни «борьбой за счастье человечества». Впрочем, были и исключения из правила.

По мере того как в анархическом движении прошлого века происходила смена поколений, в нем (и несколько в стороне от него) появлялись фигуры людей зрелых, широко образованных, которые приступали к теоретическому осмыслению анархизма. Как правило, такие люди не запятнали себя кровью жертв террористических актов, не принимали участия в вооруженных конфликтах с правительством. Душевная ранимость, чувство личной ответственности за несовершенство социального устройства, умение сострадать человечеству, стремление к его просвещению и освобождению от бед материальной нужды, сословных и национальных проблем — все это выводило их далеко за пределы анархистского движения. Прежде такие люди обычно становились религиозными реформаторами. Но во второй половине XIX века в России и в Европе все, связанное с церковью, казалось образованному большинству полностью скомпрометированным. Сама мысль о тождестве требований «апостолов анархизма» с идеями христианства казалась молодежи кощунственной.

То, что «программа» анархистского обустройства общества в основном совпадает с евангельскими заветами, открылось много позже. Стало ясно, что идеалы будущего — лишь идеализируемое прошлое. Их творцы были романтиками, а романтический ум склонен искать в прошлом ответы на загадки настоящего. П.-Ж. Прудон, М. Штирнер, П. А. Кропоткин, Л. Н. Толстой, даже М. А. Бакунин, единственный из них практик революции, — все они, в конечном счете, строили свои теории общественного переустройства не на политико-экономических предпосылках, а исключительно на постулатах

Нагорной проповеди. Удачные опыты «натуральной» организации общества они усматривали в «вольных городах» и городских цехах европейского средневековья, в общинах ессеев, в жизни первобытных народов, даже у «общественных насекомых» — пчел, муравьев и термитов. Столь резкий антиисторизм подчеркивает утопичность теоретиков анархизма, чаяния которых были разбиты революцией 1917 года и последующими событиями.

Анархисты оказались полезны для большевиков, когда требовалось экспроприировать и пустить по ветру накопленное предшествующими поколениями, отбиваться от «белой армии». Именно тогда ярко проявилась неспособность анархистов к созидательной деятельности, их нежелание и неумение работать. С этим согласились даже их теоретики, которые поняли бесплодность своего движения в новой жизни.