Страница 93 из 165
«Собрания были двоякого рода, — свидетельствовал Шишко на допросе 1 октября 1930 года, — 1) собрания, на которых рассказывались легенды, и 2) деловые. Деловые собрания касались вопросов устройства литературно-музыкальных вечеров за небольшую входную плату, сбор с которых поступал в пользу наиболее нуждающихся, не обязательно принадлежащих к рыцарям „Храма Искусств“».
Хотя из поименованных Полем лиц признался в своей причастности к ордену только Шишко, у меня нет никаких сомнений в реальности существования братства: его задачей было служение людям, а это соответствовало задачам ордена.
Сейчас я понимаю, что все они жили по заветам ордена — по тем же заветам, по которым жили и действовали члены московского кружка Новикова и Шварца в конце XVIII века, «работавшие над камнем» — над собственной личностью, чтобы освободить от уз невежества, себялюбия и других пороков ту божественную искру, которая должна указывать каждому дорогу к свету истинного знания и любви, помочь противостоять распаду личности.
Собственно говоря, это и было самым важным в том деле, которое начиналось на «воскресниках» у Никитиных на Арбате разговорами о культурных и духовных ценностях, с катастрофической быстротой выпадавших из крута тогдашней жизни, с ее варварской идеологией «обостряющейся классовой борьбы». На собраниях в кружках не только читали легенды, о которых мы еще будем говорить. Здесь велись беседы о самовоспитании, борьбе с собственными недостатками, о необходимости овладения знаниями и мастерством в избранной сфере деятельности, чтобы через нее преобразовывать к лучшему окружающий мир, воспитывать нравственное чувство.
Характерно, что на вопрос, почему члены этих кружков именуются «рыцарями», мой отец, по свидетельству Е. А. Поль, ответил: члены кружка должны иметь те же качества, что и средневековые рыцари, «с той только разницей,, что тогда эти качества реализовались в плане физическом, тогда как теперь они должны проявляться в плане духовном».
21 сентября 1930 года во время третьего допроса «преподаватель различных вузов Москвы», как его характеризовал следователь Кирре, А. С. Поль в своих показаниях написал:
«Сообщаю, что я состоял в рыцарском „Ордене Света“ приблизительно с осени 1924 и до конца 1927 года, причем я принимал участие в собраниях Ордена, ведя в нем работу. Орден представлял собой мистическую организацию, ставящую своей задачей сообщением легенд способствовать внутреннему перерождению и духовному подъему рыцарей. <…> Он предоставлял самую широкую свободу всем входящим в него членам в смысле их убеждений и жизни, совершенно ее не затрагивая. В него не было входа лишь членам ВКП(б) и членам белогвардейских организаций, равно как и монархистам…»
Несмотря на то что за несколько дней до этого следствие уже получило «откровенные показания» Ф. Ф. Гиршфельда, который тоже признал свое членство в орденской организации, признания Поля были, по-видимому, особенно важны. Во-первых, он подтверждал предшествующие показания и значительно их расширял, будучи «рыцарем 3-й степени ордена», тогда как Гиршфельд был посвящен только в 1-ю степень. Во-вторых, занимал вполне определенное положение среди московской творческой интеллигенции как активный член и сотрудник Государственной академии художественных наук. Наконец, это были действительно «откровенные показания», которые не так легко получить от арестованных.
Часть из них — А. А. Солонович, Н. И. Преферансов, И. Н. Уйт-тенховен-Иловайская — категорически отказывалась сообщать какие-либо сведения о других людях, кроме себя, и признавать существование ордена и его кружков. Другие, например Е. Г. Адамова, Н. А. Леонтьева, В. Н. Любимова, моя мать и сестра отца, категорически отрицали не только свое участие в ордене, но и то, что когда-либо слышали о нем. Ю. А. Завадский настаивал на том, что никогда организационно не был с ним связан, а если что и слышал, то все давно позабыл, увлеченный непосредственной работой в театре. Мой отец, понимавший, что на нем лежит ответственность за судьбы арестованных, отстаивал преимущественно «игровой момент» по «системе Станиславского», точно так же отказываясь признавать существование каких-либо организационных форм.
В результате только несколько человек — Ф. Ф. Гиршфельд, А. С. Поль и Е. А. Поль, В. Ф. Шишко, Е. Н. Смирнов и К. И. Леонтьев — признали свое участие в орденской организации, именуя ее то «Орденом Света», то «Храмом Искусств». Впрочем, отвечая на вопрос о последнем, Шишко пояснил, что «Храмом Искусств» называлась «ассоциация, в которой члены Ордена могли приложить свои знания и работать по тому или другому отделу искусства».
Стоит отметить, что за исключением Гиршфельда, уже на первом допросе изъявившего готовность подробно рассказать обо всем, что ему известно по поводу «сборищ» и «рыцарских кружков», и И. В. Покровской, которая вообще не была посвящена в орден, остальные, как правило, поначалу отказывались о нем говорить, ссылаясь на свое «незнание». На последующих допросах они уже признавали существование ордена, однако отказывались называть людей и рассказывать о событиях, ссылаясь на данное ими при посвящении слово хранить все в тайне. Но, избрав однажды путь уступок, такие люди в дальнейшем рассказывали все, что им было известно, не отказываясь и от предложения впредь сотрудничать с органами ОГПУ.
Наиболее подробно о своем пути в «рыцарский кружок» рассказал Гиршфельд, человек, как можно судить, чуждый кругу людей, собиравшихся у Никитиных на Арбате, на квартире Леонтьевых или в студии Завадского на Собачьей площадке. Во всех этих местах Гиршфельд бывал благодаря брату моей матери Николаю Робертовичу Лангу. Последнего арестовали как анархиста еще 5 ноября 1929 года, и во время следствия по делу тамплиеров он уже отбывал срок в Верхнеуральском политизоляторе.
Гиршфельд учился с Лангом в гимназии в одном классе. Ланг ввел его и в кружок своих друзей-студентов, которым в то время А. А. Солонович, доцент МВТУ имени Баумана, читал курс лекций по истории философии и общества, противоречащий догмам экономического материализма.
По свидетельству Гиршфельда, на этих лекциях он встречал литератора Э. С. Зеликовича, К. И. Леонтьева и Е. Г. Самарскую, вместе с которой Н. Р. Ланг учился в институте. Прекращение работы кружка (хотя Гиршфельд об этом не пишет) было связано с арестом Солоновича в апреле 1925 года.
Названные люди представляют для нас безусловный интерес: мы можем понять, как отбирали потенциальных членов ордена. Кроме того, подобные свидетельства развеивают миф о конспирации, из-за которой члены «орденских кружков» якобы не знали друг друга. Солонович читал лекции и на квартире своих знакомых, и у себя дома, и в Музее П. А. Кропоткина. Переходя из одной компании в другую, люди вступали в дружеские, а то и родственные связи. Например, Е. Г. Самарская была не только приятельницей Н. Р. Ланга, но вскоре стала и его свойственницей, поскольку ее сестра, В. Г. Пухович, вышла замуж за его младшего брата Юрия, студента МВТУ.
Можно проследить также контакты преподавателей и студентов МВТУ с творческой интеллигенцией Москвы (актерами, литераторами, художниками) и с анархистами из Музея П. А. Кропоткина, а возможно, и с другими научными и учебными заведениями столицы.
Н. Р. Ланг ввел Гиршфельда еще и в «мистический кружок» (выражение Гиршфельда). В чем заключался этот «мистицизм», Гиршфельд, к сожалению, не говорит, сообщая только, что по сравнению с аудиторией, которой читал Солонович, этот кружок был весьма ограничен. Собирался он в Афанасьевском переулке на квартире «профессора Консерватории Григория Петровича», где кроме хозяина Гиршфельд встречал Н. Р. Ланга, Н. А. Никитину и другого профессора Московской консерватории — В. И. Садовникова. Какие-то занятия в этом кружке вел и мой отец. Осенью 1925 года эти собрания по какой-то причине были перенесены в квартиру Леонтьевых, на улицу Станкевича, 11, где помимо уже перечисленных лиц и хозяев квартиры бывали «небольшого роста, худощавый антропософ А. В. Уйттенховен, какая-то старушка Надежда Николаевна и брат Ланга — Юрий».