Лилипут

Когда шок от неожиданного смеха прошел, Гэл, с трудом ворочая головой, осмотрелся и… никого не увидел.

— Лучше тебе остаться дома, Гэл!

Голос звучал слабо, словно доносился из прихожей или гостиной, но Хокинс готов был поклясться, что говоривший находится у него под носом. Вот только… где? В кухне, хоть она и была просторной, спрятаться было негде. Гэл схватился рукой за сердце, моргая расширенными от ужаса глазами.

— Тебе плохо, Гэл? — вновь послышался тот же противный слабенький голос.

Голос старика, смех старика. Миранда Абинери, Пит Андерсон. Эта ассоциация заставила Гэла собрать все свои силы. Рывком он поднялся, но о быстром бегстве из кухни пришлось забыть — сейчас ему необходимо отдышаться, прежде чем сделать первый шаг.

— Не торопись, Гэл! Не торопись. — Старик не собирался прерывать свою речь. — Тебе надо подкрепиться, Гэл. Иначе ты умрешь с голоду! Покушай, Гэл, и тебе станет легче.

— О Господи, — пробормотал Хокинс. — Я схожу с ума!

— Нет, Гэл! Нет. Ты сойдешь с ума, если попытаешься выйти из дома. Вот тогда тебя действительно ждут неприятности. А здесь я позабочусь о тебе, Гэл. Скушай заварное пирожное, Гэл. Оно очень вкусное. Скушай заварное пирожное. Скушай!

— Кто ты? — тихо, с каким-то благоговейным ужасом спросил Хокинс.

— Скушай пирожное, Гэл. Или у тебя заболит живот.

— Почему я не вижу тебя? — прошептал констебль, теряя последнюю уверенность. Старик словно бы не слышал его вопроса, снова засмеявшись своим отвратительным скрипучим смехом. — Кто ты?

— Я — твой лучший друг, Гэл! — заявил голос — Скушай сандвич, три сандвича, или умрешь! Скушай, скушай, скушай, скушай…

— Замолчи! — выкрикнул Гэл. — Замолчи, пожалуйста! — Он закрыл уши ладонями. Но сидеть вот так — подняв руки — он уже не мог, и руки бессильно упали.

— Гэл! Не вздумай выйти из дома! — В голосе старика послышалось зловещее шипение. — Ты умрешь от голода. Тебя никто не накормит, кроме меня. Не вздумай уходить! — Старик зашелся приступом смеха. — Ты все равно не пролезешь в дверь!

— Кто ты? Что тебе надо?

— Кто я? Ха-ха, Гэл, ты слишком туп, чтобы понять. Это выше твоего понимания!

— Что ты хочешь от меня?

— Я? Ничего такого, Гэл, что повредит тебе. Я забочусь о тебе, никто не позаботится о тебе лучше, чем я! Ты только слушайся меня. Скушай сандвич, Гэл. Вкусный сандвич.

— Я хочу выйти отсюда. Я хочу к людям, я… — Гэл говорил, с трудом преодолевая одышку.

— Я лучше знаю, что тебе надо, Гэл. Тебе полезно скушать сандвич. Видишь, как ты похудел, пока спорил со мной. — Старик засмеялся.

Гэл не поверил своим ушам. Эта тварь издевается над ним! Он скосил глаза вниз, на свой живот, выпиравший так, что не видно было ног, и выругался.

— Как тебе не стыдно, Гэл! — насмешливо заметил старик. — Поносить такими словами меня! Я столько сделал для тебя. Скушай сандвич, Гэл! Или заварное пирожное! Тебе нужно подкрепиться!

Хокинс еще раз окинул кухню взглядом, решив, что сходит с ума Он слышал голос, но не видел обладателя этого голоса. Верный признак того, что с ним не все в порядке. Тем более нужно выбираться, если он не хочет окончательно свихнуться. Он решительно направился к двери.

— Дурак! — гаркнул старик и зашелся смехом. — Ты же не пролезешь в дверь! Ха-ха! Съешь сандвич и оставайся со мной.

Но Хокинс не обращал внимания на этот голос, несомненно, мерещившийся ему и, казалось, шедший из-под земли. Гэл открыл кухонную дверь и остановился, чтобы отдышаться. Голоса он больше не слышал, смех прекратился. «Уже лучше, — подумал Хокинс, — уже лучше. Теперь в прихожую попытаться протиснуться». В прошлый раз, отправляясь в туалет, он вышел из кухни довольно свободно. Сейчас пришлось повернуться боком. Констебль сделал шаг… и живот застрял. Мужчина, бывший совсем недавно средней комплекции, не мог протиснуться сквозь проем кухонной двери. Обливаясь потом, отдуваясь и размазывая соленые капли по лицу, он застыл на месте. Страх сковал душу ледяными клещами. Проход в холл казался щелью между досок в заборе. Гэл вздохнул и втянул живот, насколько было возможно. Еще одна попытка. Гэл почувствовал давящую боль, нехватку воздуха и отпрянул, испугавшись, что попросту застрянет и задохнется. Из глаз непроизвольно полились слезы, смешиваясь с потом.

— Гэл, не плачь! Ты уже большой мальчик! — послышался забытый мерзкий голосок. — Лучше скушай сандвич! На улице тебя никто не накормит.

— Что же это? — вслух спросил себя Хокинс — Неужели я сошел с ума? — Он попытался понять, действительно ли он слышит голос или это — следствие его состояния.

— Еще нет, Гэл. Еще нет. Но сойдешь, если выйдешь из кухни. Там тебе нечего будет кушать, и ты сойдешь с ума. Никуда не ходи, Гэл, или умрешь. Тебе будет очень больно…

— Заткнись, тварь! — взревел Гэл, и от внезапного напряжения сердце подпрыгнуло, наполнив грудь болью. — Замолчи, или я выпотрошу тебе кишки!

— Ой ли? — Старик засмеялся громче обычного.

Смех, казалось, шел отовсюду — Хокинс тщетно закрывал уши. Он понял, что, как бы ни старался, все равно будет слышать смех старика.

— Гэл! Ты слишком жирный, чтобы за мной угнаться. Ты умрешь, не пробежав и двух футов. Ха-ха! Лучше скушай сандвич и ложись спать. Вкусный сандвич.

— Где ты? Выходи, слышишь? Хватит прятаться, тварь!

— Я не прячусь, Гэл. Я никогда не прячусь. Это ты хочешь от меня спрятаться.

Послышался странный шум, тихий и далекий, словно трепет флага на ветру.

— Выхо… — Хокинс запнулся на полуслове.

Он случайно бросил взгляд на тарелку с двумя ненавистными сандвичами (хотя голод давал о себе знать в полную силу) и… увидел… увидел того, кто разговаривал с ним все это время. От увиденного у Гэла потемнело в глазах. Старик действительно оказался стариком… только роста в нем было не больше шести дюймов. Странный звук был ничем иным, как трепыханием его черного плащика. Старичок болтал ножками. Полы плащика развевались наподобие Веселого Роджера. Хокинс протер глаза, но видение не исчезло. Потому что это было не видение.

— Не может… нет… нет, нет, нет, этого не может быть, — бессвязно шептал Хокинс.

— Скушай сандвич, Гэл! — Карлик улыбался всей своей сморщенной мордочкой. — Они твои, Гэл. Вкусные сандвичи. Скушай. Ты хочешь кушать? Ведь хочешь?

— Сгинь, сгинь, уродец, — проговорил умоляюще Гэл. — Ты не существуешь…

— Еще как существую, Гэл, — перебил его Лилипут. — Неужели ты не видишь, что я реален?

— Сгинь, оставь меня в покое. Сгинь.

— Нет, Гэл. Нет, я буду с тобой до самой твоей смерти, — процедил Лилипут, сделав ударение на слове «твоей». — Ведь должен же я позаботиться о тебе, Гэл. Кто же, как не я, позаботится о тебе? Скушай сандвич! Вкусный сандвич, Гэл.

— Уйди, уродец, или я…

— Гэл, посмотри на себя, — невозмутимо возразил Лилипут. — Так кто из нас уродец?

— Оставь меня… — Хокинс стал опять протискиваться сквозь дверной проем. Он отталкивался от пола ногами, втягивал живот, стараясь уменьшиться в размерах. Тщетно. В голове гудело, словно били в колокола, пот лился ручьями, а от смеха Лилипута болели уши. Совершенно обессилевший, он сполз на пол.

— Гэл, ты зря стараешься! Пойми, ты должен оставаться здесь. Скушай сандвич, или умрешь! Тебе надо подкрепиться.

Гэл попытался открыть рот, но сердце в очередной раз пронзило болью. Он схватился обеими руками за левую часть груди. Боль усиливалась, отдаваясь уколами в висках. Дышать стало очень трудно. Остекленевшими глазами Хокинс смотрел на малюсенького человечка, бегавшего по столу вокруг тарелки с сандвичами. Описывая круги, тот кричал во все свое маленькое горло:

— Ты — жирный труп, Гэл! И все потому, что не слушался меня. Я заботился о тебе, но ты оказался неблагодарной тварью. Я предлагал тебе сандвич, но ты был настолько глуп, что отказался. Ха-ха-ха! Отказаться от сандвича! Ты умрешь, Гэл, умрешь, умрешь, умрешь, умрешь…