Незабываемые дни

— Ну, знаешь… Не лезь, пожалуйста, не в свои дела.

— Вильгельм, не сердись… Ну, посиди немного вместе со мной. Отбрось все эти неприятности. Мне так больно смотреть на тебя, когда ты нервничаешь, беспокоишься. Это такая ужасная страна, где наших людей постоянно ждут неприятности. Мне так жалко, так жалко уважаемого полковника, командира дивизии… да и все офицеры погибли там. Говорят, они остались на поле боя.

— Брось ты свою болтовню, наконец!

— Боже мой, боже мой! Я забочусь о тебе, о детях, а ты… Тебя словно подменили тут! Ты посмотри на себя, на кого ты стал похож, постоянно озираешься по сторонам, ночью боишься лишний раз пройти по квартире, кричишь во сне… Я говорила со своей приятельницей, она мне дала чудесное средство, универсальное — это настоящий талисман счастья. Я и детям сделала специальные медальоны, пусть их бог милует от всякой неожиданности. И тебе. Прошу тебя, надень его!

Кубе посмотрел на жестяную ладанку на шелковом шнурке и, чтобы сделать приятное Аните, — она действительно в вечных заботах о нем, о его здоровье, — взял ладанку, спрятал в карман. Спросил с улыбкой:

— Что это за талисман?

— Это не секрет, Вилли. Там клочок от веревки повешенного. Люди говорят, что это приносит большое счастье. У моей приятельницы несколько таких целых веревок, она рассылает талисманы многим своим знакомым в Германию.

— И они стали счастливыми людьми?

— Ты не смейся, Вилли. Сам бог подсказывает людям мудрые мысли. Бог, понимаешь, Вилли, бог!

— Ну, тут уж ничего против не скажешь. Но твоя приятельница, между нами говоря, разворовывает государственное имущество гестапо.

Анита не в силах была разобраться: шутит ее Вилли или говорит серьезно. Вздохнула, мечтательно произнесла:

— Не говори так, Вилли. Все от бога, все от бога. Каждая такая веревка — это счастье и счастье для сотен и сотен немцев, наших знакомых.

— Ты, пожалуй, говоришь святую правду, Анита. Ты у меня бываешь порой большой умницей.

— Я всегда такая, мой Вилли.

— Что ж, пойдем обедать, мне пора на совещание.

24

Специальное совещание состоялось в генеральном комиссариате у самого Кубе. Были тут руководители гестапо, СД, начальники эсэсовских войск полиции, генерал Герф, начальники укрепленных районов, шеф-фюрер фашистских профсоюзов, руководитель биржи труда, начальники основных трех отделов комиссариата: политического, административного и хозяйственного, и другие высокопоставленные чины.

Докладывали вызванные на совещание коменданты крупнейших районов, местные руководители гестапо, СД, зондерфюреры. Особняком держалась довольно значительная группа разных осиротевших фюреров: комендантов, зондерфюреров, разных штурмфюреров СС, которым удалось сбежать из занятых партизанами районов. Они с опаской поглядывали на хмурое лицо господина гаулейтера, ожидая суровых нагоняев за свои неудачи. Докладчики старались изо всех сил обойти всякие неприятные моменты и доказать, что в их районах тишь да гладь, да божья благодать, что партизаны — плод больного воображения или, в худшем случае, результат халатности руководителей. Стоит только нажать, и от партизан не останется следа.

Кубе слушал, хмурился, а на языке вертелось все одно и то же слово «идиоты». Он даже выкрикнул его, когда один из докладчиков попытался представить свой район не более, не менее сак цитаделью империи, чуть ли не опорой всей фашистской Германии. Докладчик поперхнулся от этой реплики и, скомкав все выступление, так гаркнул «хайль Гитлер», что у Кубе зазвенело в ушах. Он даже поморщился, но привстал на мгновение, и все участники совещания без особого энтузиазма ответили а салют.

Докладывал и комендант Вейс. Его выступление было коротким. В самом деле, о чем говорить господину Вейсу? Крамола городе уничтожена вплоть до последнего человека, преступники из депо скрылись, и пока в пределах района о них ничего не слышно. А если они окажутся снова в подведомственном ему районе, он нагонит на них такого страху, такого…

— Что вы останетесь, господин комендант, без штанов! — сухо оборвал его гаулейтер.

Вейс запнулся и, поправляя свой рыбий хвост, часто заморгал белесыми ресницами.

Все тот же был он, господин Вейс, что и прежде: аккуратно одетый, чисто выбритый, подтянутый, со спокойными, сдержанными манерами, полный собственного достоинства и величия, готовый вот-вот произнести неизменное «чудесно». Но вместе с тем это был уже и не тот Вейс. Синие льдинки его глаз порой уже не могли выдержать взгляда человека, и в них часто виднелась самая обыкновенная печаль, самая обыкновенная тревога одолевала господина Вейса. Конечно, он держался по мере сил, господин Вейс, он старался уверять самого себя, что все идет хорошо, что все идет к лучшему. Но это не всегда удавалось. И вот он стоит перед этими людьми, растерянный, сбитый с толку. А господин гаулейтер над ним иронизирует:

— Вы лучше рассказали бы нам, почтеннейший господин комендант, как вы повесили самых преданных наших работников, как вы разгромили полицию… Так разгромили, что даже в соседних районах начались массовые побеги из нашей службы порядка. Вы бы рассказали, чудеснейший Вейс, как вы довели, как говорят русские, до ручки депо! Вы бы рассказали нам, милейший, как вы писали доносы на самого преданного нам работника Ганса Коха, который и погиб из-за вашей неосмотрительности, из-за вашей слепоты! Вы бы еще, может быть, рассказали нам, симпатичный Вейс, как русские, как партизаны обвели вас, как это они говорят, вокруг пальца… Да-да-да, вокруг пальца! А вы начинаете тут рассказывать сказки. Вы не воин, не солдат, вы… вы — экзальтированный дуралей, вы просто теленок, слюнтяй! Садитесь!

— Хайль… — раскрыл было рот Вейс.

— Сесть вам приказано! — оборвал его гаулейтер и тяжелым насупленным взглядом из-под опухших век обвел весь зал.

Вейс сидел ни жив ни мертв.

— Я должен довести до вашего сведения, — сказал Кубе, — последний приказ фюрера: десять комендантов и зондерфюреров, которые проявили себя как последние трусы и удрали из своих районов, бросив на произвол судьбы своих подчиненных, сегодня…

Вперив свой взгляд в кучку сбежавших фюреров, оставшихся без постов и без районов, Кубе сделал многозначительную паузу:

— …будут расстреляны! — не сказал, а гаркнул гаулейтер.

Зал весь замер, слышно было, как переливается вода в калориферах отопления, как тяжело дышат, посапывая, горемычные фюреры, думая, не их ли имеет в виду приказ сурового фюрера. И как бы в подтверждение их мысли по паркету зацокали подкованные сапоги. Проворные эсэсовцы уже выводили под руки десять комендантов и зондерфюреров.

Все было подготовлено загодя, фамилии жертв даже не назывались. Оставшиеся в зале с облегчением вздохнули — гроза как будто миновала.

А гаулейтер все читал грозный приказ фюрера. Еще вывели человек двадцать, волей фюрера лишенных всех чинов, орденов и отличий, которые должны были тотчас же отправиться на фронт, под Москву, рядовыми солдатами.

Вейс ощущал, как липнет к его телу рубашка, как воротник мундира стал сразу совсем узким.

А из приказа неустанно сыпались и сыпались разные кары, взыскания, выговора. И малые фюреры, и важные сановники, и даже бригаденфюреры СС, — все сидели красные, взволнованные, вспотевшие.

Наконец, гаулейтер закончил чтение приказа и, взглянув исподлобья на собравшихся, сказал уже более спокойно:

— Приказ фюрера — закон! Мы его выполним. Но этого мало. Идите и работайте, как надлежит представителям великой Германии: быстро, точно, успешно. И главное — никакой пощады, никакой жалости, никакого сочувствия местному населению. Не ваше дело, что оно будет голодать, — германский солдат должен быть сыт. Не ваша забота, что оно может остаться без одежды, — гитлеровский солдат должен иметь теплую обувь, теплый ватник под шинель. Не ваша забота, если оно будет вымирать от болезней. Чем больше их умрет, чем больше мы уничтожим их, тем легче будет нам, тем легче будет армии фюрера. И помните: как можно меньше нахлебников! Мы будем кормить только тех, кто работает на нас. У нас перегружены лагеря, тюрьмы всякого рода нетрудоспособными. Немедленно составить на них списки и направить всех в СД в порядке зондэрбегандлюнг[3]. Сурово наказывать всякое проявление саботажа со стороны рабочих. Для саботажников оборудовать специальные витрины, в которых и выставлять их напоказ. Злостных — безотлагательно на виселицы. Весь излишек рабочей силы без промедления направлять в Германию. Сельскохозяйственным комендантам сейчас же подумать о весне.

3

Зондэрбегандлюнг — условная отметка вроде шифра, которая ставилась на списках людей, передаваемых в СД для умерщвления.