Незабываемые дни

Мысли светлые, как детские мечты, тешили, успокаивали. С потолка свисали гирлянды каких-то трав, стеблей, прошлогодних колосьев. И все это в пышном убранстве инея, искрившегося, когда на него изредка попадал солнечный луч. От этих морозных гирлянд словно теплей и уютнее стало на сердце.

— Как на елке…

Подумала и улыбнулась. А мысли мчались роем, обгоняя друг друга. Вспомнилась мать. А сама она, Майка, еще совсем маленькая. Мать заплетает ей косу розовой лентой. В школу идет Майка, а мороз так и кусается, щиплет и подгоняет. Новогодняя елка в школе переливается феерическими огнями. Майка читает сказку про Мороз-Красный нос…

Мороз-Красный нос…

За морозами весны, лето… Идут чередой Майкины весны. Майка — пионерка… Вот она получает комсомольский билет. Майка Светлик внушает подругам:

— Мы не дети теперь.

Учителя. Школа. Товарищи. Шефство над колхозными фермами. Электрификация. Севообороты. «Комсомольцы, выше урожай!». Сколько дел, сколько захватывающих интересов! И мир раскрывается все шире, шире, и жизнь, кажется, с каждым днем ускоряет свой ход.

— Кого мы выберем в секретари?

— Майку Светлик!

Даже растерялась, вспыхнули щеки.

— Майка Светлик!

Вздрогнула, оглянулась. В раскрытые настежь ворота виднеется кусок холодного неба. Багряные, — видно, вечерело, — низко плыли по небу зимние тучи.

— Майка Светлик! — голос грубый, настойчивый. Встрепенулась: перекличка! С трудом поднялась.

— Ты что, шельма, не откликаешься, когда тебя зовут?

Майка молчит. Тяжело оторваться от светлых видений.

— Ты кто? — спрашивает ее какой-то незнакомый. Это Гниб, начальник полиции.

Медленно отвечает:

— Я работница совхоза.

— Работница? — И его дряблое лицо с синяком под глазом перекашивается от злобы, брызгает слюной и бранью:

— Я не об этом спрашиваю, мерзавка! Ты была секретаршей у комсомольцев? Тебя спрашиваю!

Он орет так, что на его шее синеют жилы и судорожно дергаются морщинистые щеки и скулы:

— Зарежу, если не будешь отвечать!

Рядом с ним стоит пан Ярыга, розовощекий старик. Он уже пришел в себя после ночного переполоха. Стоит, причмокивает, облизывает синие губы.

— Девонька! — говорит он тихо, вкрадчиво, и в голосе его слышится легкая дрожь. — Ну чего ты вызверилась на меня, я тебя не съем. Раз начальник спрашивает, отвечай ему ласково, уважительно. Ему на то и право дано, чтобы спрашивать. Мы и так знаем, кто ты такая. Охота ли тебя расстреливать, такую молоденькую? Ласковой будь, расскажи обо всем, пошлем мы тебя тогда в Германию. Ты ученая: будешь там коровок доить, за козами ухаживать, свинок кормить. Ты скажи нам, по какой такой нужде ты с наганом бродишь? Кто посылал тебя и куда? Ты зачем, зачем, спрашиваю, — тут его тихий говор перешел на крик, — человека моего убила? А?

Облизал синие губы, неслышными шагами подкрался ближе:

— А хочешь, девчонка ты неразумная, пошлем тебя к панам офицерам! В паненках будешь ходить, ах боже мой, боже! — сипло бормочет он по-стариковски.

— Довольно, пан бургомистр! Я развяжу ей язык!

И Гниб тяжелым подкованным сапогом нацеливается в грудь Майки.

— Стой, душегуб! — сливаются в крик гневные голоса.

Десятки рук подхватывают Майку, оттягивают назад. Десятки людей заслоняют ее. Гниб видит их глаза, их побелевшие лица, их стиснутые кулаки. Они поднимаются, эти кулаки. Люди с решительным видом надвигаются на него. Откуда-то летят камни, кирпичи, обломки досок.

Вобрав голову в плечи, пятится назад Ярыга. А Гниб кричит, и в голосе его слышится смертельный страх:

— Автоматчики, сюда!

Вооруженные полицаи появляются у ворот. Они оттесняют людей к стене, отталкивают ногами больных, лежачих. Раздаются стоны, вопли.

В этой сутолоке слышится чей-то спокойный, настойчивый голос:

— Где бургомистр? Где начальник полиции?

Это спрашивает немецкий лейтенант.

Гниб выходит вспотевший, красный. За ним плетется Ярыга.

— Командир специального отряда — полковник — требует вас к себе! — говорит лейтенант и еле заметно кивает головой на льстивое приветствие Гниба и Ярыги.

— Ну, слава богу! Слава богу! Я сегодня сколько раз уже звонил в комендатуру, чтобы выслали отряд, нам трудно справиться с пересылкой людей на станцию, — с облегчением говорит Гниб.

Около волостной управы стоял спешившийся немецкий отряд. Опытный глаз Гниба сразу отметил: целый эскадрон, если не больше. Косматые от инея кони пофыркивали, дергали поводья. Солдаты притопывали, похлопывали рукавицами, старались как-нибудь согреться, размять закоченевшие ноги. На десятках саней можно было увидеть пулеметы. Их дула, как хищные клювы, высовывались кое-где из-под брезентов, которыми были прикрыты сани.

— Скорее, скорее, двигаетесь, как сонные тетери! — торопил лейтенант Гниба и Ярыгу.

«Видать, эсэсовцы!» — подумал начальник полиции, заметив черные шинели солдат.

— Где учился?

— На курсах в Гданске, пан полковник.

— Где служил раньше?

— Был вахмистром в польской жандармерии.

— Ты, негодяй, совсем распустил полицаев, помогаешь партизанам.

— Пан полковник! — взмолился Гниб.

— Молчать! Где это видано: часовой стоит у въезда в село и не спрашивает ни пропусков, ни пароля?

— Боже мой, кто будет спрашивать пароль у наших… героических германских войск? — вмешался Ярыга, чтобы как-нибудь выгородить своего собрата. — Мы так вас ждали, так ждали, чтобы вы конвоировали на станцию мобилизованных в Германию.

— Полковник не занимается такими пустяками. Полковник — командир отряда особого назначения по борьбе с партизанами и их агентурой, проникшей в полицию, в администрацию, — оборвал бургомистра лейтенант. — Полковник проводит инспекцию всех полицейских войск.

Ярыга почтительно посмотрел на полковника и, потирая — не то от радости, не то с перепугу — дрожащие руки, начал торопливо сыпать словами:

— Ах как это хорошо! Это нам такая помощь. Сил у нас особенных нет, чтобы серьезно защищаться, если, скажем, боже сохрани, какой-нибудь крупный отряд, простите, партизан вздумает напасть на нас. Но нас бог миловал. У нас тихо, совсем тихо, если не считать там каких-нибудь… — тут он неуверенно взглянул на Гнибу, — мелких фактов. Так тихо, что к нам бегут из соседних районов, где, простите, бесчинствуют эти партизаны. И полицаи к нам бегут, и старосты, и бургомистры и, извините меня, имели честь проследовать и соседние коменданты.

— Поклеп! — гневно крикнул тут лейтенант. — Немецкая армия никогда не бежит.

— Простите… они просто, видите, меняли дислокацию… — Ярыга даже вспотел от волнения и уже не рад был, что ввязался в этот разговор.

Затем полковник через лейтенанта-переводчика подробно расспросил Гниба и Ярыгу, как они борются с партизанами, как выявляют подозрительных, недовольных, справляется ли полиция со своими обязанностями. Просматривали разные списки, приказы. Интересовались людьми, помогающими полиции. Проверили все секретные дела. Наконец, полковник заинтересовался строевой учебой полиции.

— Всех выстроить. Даже дневальных. Наши солдаты сменят караульных, — оборвал лейтенант начальника полиции, пытавшегося возразить, и тут же сказал Ярыге:

— Пан полковник приказал вам вывести на площадь все население. Дети пусть остаются по домам.

Через несколько минут все наличные полицейские силы были выстроены на площади. Полковник почему-то обошелся без «хайля» и сразу приступил к делу. Проворный лейтенант уже распекал на чем свет стоит неуклюжего полицая за то, что у него затвор винтовки совсем примерз, не открывался.

— Распустились, лодыри! Вишь, ряшку раскормил, только щенят бить такой мордой. — И тут же передал приказ полковника: — Осмотреть у всех оружие.

К строю полицаев подошли автоматчики, взяли у них винтовки, щелкали затворами.

— Смирно! Проверку на время отставить, будет говорить господин полковник! Бургомистр, ближе людей!

Жители, согнанные на площадь, сначала равнодушно поглядывали на упражнения, которые проделывали полицаи под команду немецкого полковника. Но постепенно их нахмуренные лица стали оживляться, в глазах появилось выражение заинтересованности: очень досаждал полицаям лейтенант-переводчик, издевался над ними и высмеивал. Чем все это кончится? Разумеется, и полицаи и эсэсовцы — одного болота черти, но хорошо, когда они начинают поносить друг друга. «Еще чего доброго, начнут потчевать друг дружку зуботычинами…»