Незабываемые дни

— Эх, беда с вами! Ну, прямо дети, хоть пеленай их!

— Мне можно итти, товарищ секретарь? — чувствуя себя как-то неловко, спросил Комаров.

— Иди, браток, иди, спасайся от Майки, пока не поздно. Найдешь там Дудика, скажи, чтобы позаботился по-хозяйству, про ночлег и все такое. А Надя будет ночевать в землянке Майки. Ну, давай теперь, радист, твои записи, да вперед будь поаккуратней.

Ощущая на себе взгляды присутствующих, — если бы только своих, то ничего, но так неудобно перед незнакомыми, — Майка передала Василию Ивановичу исписанный листок бумаги:

— Читайте сами!

— Как я тут разберу твои каракули?

— Прошу вас, товарищ секретарь, хватит уже насмехаться. Тут все разборчиво написано.

Василий Иванович углубился в чтение. И чем дальше читал, тем светлее и светлее становилось его лицо. Он даже заерзал на лавке, нетерпеливо скользя глазами по записи, наконец встал и, размахивая листком, взволнованно проговорил:

— Ура, товарищи! Живем теперь, как все хорошие люди.

— Что случилось, Василий Иванович?

— Да то, что и должно было случиться. Пришли наши посланцы в Москву, теперь мы имеем связь, братцы. Читайте… Ну, радист, выношу благодарность от всех нас!

В сообщении Советского Информбюро коротко рассказывалось об основных операциях партизанских отрядов Василия Ивановича, или товарища В., как он именовался в сводке. Записи прочли вслух несколько раз.

— Все точно до последней цифры. Как было в нашем отчете, так и подано. А меня, знаете, не на шутку тревожило это дело. Как-никак, живые люди пошли, славные парни. Неприятно, знаете, если там, скажем, никаких сведений о нас: делаем мы тут что-нибудь или не делаем, можно на нас надеяться или вообще и след наш простыл.

Листок переходил из рук в руки, и, когда он снова очутился у Василия Ивановича, тот, взглянув на него еще раз, неожиданно удивился:

— Однако что это означает? И вы от радости не заметили, и я проворонил. Тут в конце говорится о наших операциях за последние два месяца. Разгром гарнизонов, волостных управ, и спущенные под откос эшелоны, и взорванные мосты… все подсчитано и, признаться, очень точно. Но не это меня удивляет. Кто мог такие сведения переслать через линию фронта?

— Тут, батенька, нечему удивляться, — заметил Александр Демьянович. — Разведка наша работает и работает хорошо.

Беседа затянулась далеко за полночь. Надя и Майка давно ушли из землянки.

Александр Демьянович рассказывал об отряде батьки Мирона, о железнодорожниках, о минских новостях, о полуденных из ЦК указаниях.

— Про Минск ты нам не рассказывай, у нас ежедневно свежая информация: каждый день оттуда приходят люди. И теперь там работает группа наших товарищей. Ты скажи лучше, что нам делать с тобой, уважаемый бригадный комиссар?

— А тут, как говорится, воля командования…

— Да, воля командования! — задумавшись, проговорил Василий Иванович. Взъерошив рукой густые волосы, словно сгоняя усталость, которая ощущалась и в запавших глазах, и в замедленных движениях, и во всей ссутулившейся фигуре, Василий Иванович заговорил уже официально:

— Завтра мы окончательно оформим наш штаб. Об этом мы уже не раз говорили, об этом напоминали нам и некоторые товарищи на сегодняшнем совещании. Была у нас заминка с начальником штаба, не находилось подходящей кандидатуры. Теперь и этот вопрос разрешается как нельзя лучше в наших условиях. Назначим начальником нашего штаба бригадного комиссара Андреева.

Все единодушно поддержали это предложение, шумно поздравляли Александра Демьяновича.

— Погодите, погодите, — отбивался тот, — что вы хотите от инвалида… это раз. А во-вторых, какой из меня начальник штаба, когда я политработник.

— Мы все, комиссар, политработники, и если хочешь, так еще хуже… — смеясь, сказал Василий Иванович. — Я, например, и в строю никогда не был. А теперь вот командир, командую целым боевым соединением. Гудима сельским хозяйством занимался, а сейчас будет моим заместителем. Слышаня транспортными делами заправлял, но какой тут у нас транспорт? И приказали мы ему взять на себя руководство агитацией и пропагандой. Бохану разведку и контрразведку поручили, а Ельскому — всю организационную партийную работу. Если с честью носишь партийный билет, то выполнишь любое задание. А ты тем более: сколько лет служил в армии да и на строевой был.

— Есть, товарищ командир, возглавить штаб соединения. Будем стараться! — Комиссар приподнялся за столом, и в глазах его мелькнули веселые огоньки. Только когда садился на лавку, тяжело опираясь на стол одной рукой, глаза на миг словно угасли и по лицу промелькнула не то тень печали, не то неуловимый след какой-то болезненной гримасы. Василий Иванович заметил это и тихо сказал:

— Это, брат, не преграда, И думать об этой особенно не надо.

— О чем вы, Василий Иванович?

— Я думаю, понимаешь… Вот какие дела… А с завтрашнего дня приступай к работе… Теперь о наших планах на ближайшие месяцы. Мы за это время продумали все почти до последней мелочи. Оставаться на зимовку в лесах — до известной степени рискованно, это свяжет наши силы, обезоружит. Станут и гитлеровцы досаждать, если будем сидеть сложа руки, да и мороз не обойдет нас своей милостью, надо считаться с нехваткой теплой одежды. Нужно двигаться. И не как-нибудь, а всем соединением, всеми нашими силами. Двигаться на конях, на санях. И народ наш поднимем, и на гитлеровцев страх нагоним, и мороз над нами не будет потешаться. Мы за зиму умножим свои ряды. Где ступит наша нога, там увязнет фашист.

Свой поход мы начнем в ближайшее время. А предварительно проведем небольшую объединенную операцию. Я имею в виду некоторые ближайшие к Минску объекты. Надо отвлечь внимание гитлеровцев от самого Минска, где они теперь бесчинствуют, творят разные зверства. Да, в конце концов, надо нагнать на них такой панический страх, чтобы они вынуждены были отозвать крупные части с фронта. Мы здесь с товарищами продумали во всех деталях план этой операции. Александр Демьянович поможет довести ее до конца. Операция эта будет, если хотите, генеральной репетицией перед нашим большим рейдом. А теперь, уважаемые, спать, спать, официальная часть закончена!

Но долго еще не спали в землянке, вспоминая довоенные дни, былые встречи, общих знакомых.

12

Долго не ложились спать и в землянке Майки. Тетка Палашка все потчевала Надю отменными яствами, расспрашивала, что там теперь творится в городе и дают ли наши люди отпор фашистам. Слушала, ужасалась:

— Вот слушаю я тебя, Надечка, и дивлюсь, как это могут наши люди такую издевку переносить, такое глумление?

И сама себе отвечала:

— Конечно, не могут. А городскому человеку еще тяжелее, чем нашему брату колхознику. У нас еще и картошка своя, и хлеб, и наконец, в случае чего, мы и в лес можем податься, нас голыми руками не возьмешь. Да что я говорю, не очень мы испугались и его пулеметов… А куда же рабочему человеку деваться, в квартире не спрячешься от этих злыдней фашистов.

— А они и не прячутся, тетка. Тоже немца бьют, крепко бьют.

— Боже мой, какое страховище навалилось на нашу жизнь. Вот гляжу я на вас, девочки, и глазам своим не верю. В ваши ли годы такими делами заниматься, когда, можно сказать, в самый раз про житье думать. Да и житье какое было у вас! Только бы им любоваться и тешиться. А она вот, — тетка повела бровью в сторону Майки, — эта девченочка, еще подросток, только-только к жизни подбирается, так она двух фашистов со света сжила.

— Тетечка, кто вас спрашивает? — упрекнула ее Майка. Надя с любопытством посмотрела на худощавую фигуру Майки, на ее лицо, по которому промелькнула не то тень стыдливой улыбки, не то вспышка гневного укора, так что загорелись и поблескивали ее глаза.

— А чего ты возмущаешься? Вот и я говорю: кабы мне раньше приказали перебыть ночь под одной крышей с человеком, что погубил две души людские, так я бы за сто километров удрала от этого дома.