Скрытые следы

– Мне действительно пора идти, – сказала она. Он поставил свой локоть по другую сторону от нее, фактически прикрыв ее своим телом.

– Божья коровка! – воскликнула Карине. – Убери руку, ты ее раздавишь!

– Плевать на божью коровку, – стиснув зубы, проговорил он.

Но Карине успела вывернуться от него, пока он стоял на коленях и приводил себя в боевую готовность, она принялась искать божью коровку, ползая на четвереньках и не понимая, какой опасности себя подвергает.

И уже в следующий момент он поймал ее сзади и рывком сорвал с нее рейтузы. Она закричала, выскользнула у него из рук и бросилась бежать. Но он снова настиг ее и прижал к своему обнаженному паху. Карине завизжала от страха, не понимая, что происходит, все это было омерзительно, гадко, ей не хотелось чувствовать его прикосновения, теперь он ей совершенно не нравился.

– Тихо, ты, проклятая девчонка, – прошипел он.

Ей удалось отскочить от него на несколько шагов, и она отчаянно просила прощения у всех фиалок за то, что придавила их к земле. Но он оказался проворнее ее, он снова настиг ее и взял в железные тиски.

– Нет! Нет! – кричала она.

Мужчина закрыл ей одной рукой рот. Его хватка немного ослабела, и ей удалось повернуться. Но этого ей делать не следовало, потому что как раз этого он от нее и хотел. Она в страхе уставилась в его дикие, безжалостные в своей решимости глаза.

– Не убивай меня, – жалобно произнесла она.

– Я и не собираюсь убивать тебя, – огрызнулся он.

В ее памяти образовался провал. То, что произошло, было для Карине такой душевной травмой, таким шоком, что память ее просто отказывалась фиксировать это. Она помнила только о том, что божья коровка куда-то пропала, что она лежала одна на цветущей поляне, вся в крови, ощущая невыносимую боль в нижней части живота. Она совершенно не помнила того, что произошло.

Поэтому дома она ничего не сказала. Она была слишком стыдлива, чтобы сказать, где у нее болит. Она помнила только, как пыталась вытереть рейтузами то, что было внизу, кровь и какую-то слизь, и она испытывала такой стыд и такую растерянность, что вернулась домой только к ночи.

В силу сопротивления ее памяти и ее неведения она так и не поняла, что с ней произошло.

Куда хуже был случай, происшедший с ней, когда ей исполнилось двенадцать.

Все школьники должны были идти к фотографу. Но Карине была в плохом настроении, потому что мама заставила ее надеть платье, которое ей не нравилось. В отместку за это она в то же утро надела брюки из грубой материи и свою любимую обтрепанную голубую блузу.

Все еще кипя от возмущения по поводу навязанного ей платья, она уселась на склоне холма, обхватив руками колени. Она просто задыхалась от возмущения! Разве она не может быть самой собой? Неужели она должна надевать это бабское платье только из-за того, чтобы сходить к фотографу? Чтобы потом на вечные времена остаться на этой фотографии под стеклом в совершенно жутком платье, которое, к тому же, было чужим! Это так глупо, так глупо!

– Привет, Карине!

Это был отец одной из ее одноклассниц. Спустившись с холма, он подошел и стал рядом с ней. Пробормотав что-то в ответ, она спрятала лицо в колени.

– Что тебя огорчает? – спросил он.

Она только фыркнула, не желая отвечать. Ей хотелось уйти, но это было невежливо. Вспомнив кое-что, она спросила:

– Вы уже переехали? Лизен сказала, что вы должны были переехать еще позавчера.

– Да, мы уже переехали. Но мне захотелось попрощаться с этими местами и к тому же мне нужно забрать оставшиеся там вещи. Но по дороге я увидел тебя.

Карине не стала спрашивать, почему он пошел за ней следом. Ее это не интересовало.

– Кто-нибудь дурно поступил с тобой? – тихо спросил он.

– Нет, – нехотя ответила она и добавила: – Вам этого не понять.

– Дома?.. – осторожно спросил он.

– Меня никто не обижал, просто у мамы иногда появляются странные идеи.

Он осторожно положил ей руку на плечо.

– Ты не хочешь рассказать мне?

Карине никогда не нравился телесный контакт с другими людьми. И за последние годы ее отношение к этому стало еще более нетерпимым. Почему, она не знала.

– Я понимаю, что тебе не хочется говорить о своей семье, – с теплотой и пониманием в голосе произнес он. – Но ты можешь считать меня своим другом. Мне всегда казалось, что ты необычная девочка, Карине.

Его слова пришлись ей по душе, но ей было неприятно то, что, произнося их, он неотрывно смотрел на ее грудь. За последние месяцы она развивалась пугающе быстро, она уже начала пользоваться бритвой, к ужасу матери. Карине была ребенком, имеющим женские формы, и это было довольно опасное сочетание. Всегда находятся мужчины, которым нравятся такие девочки. Отец Лизен был одним из них. Он был электриком, черты лица у него были грубыми, но не безобразными, и все считали его хорошим парнем. Его жене были известны его похождения с другими женщинами, но она понятия не имела о его болезненном вожделении по отношению к таким девочкам, как Карине.

А Карине ничего не смыслила в подобных вещах, забыв устрашающие переживания двухлетней давности, к тому же родители Лизен всегда были приветливы с ней. Она знала их не очень хорошо, но остальные девочки в классе считали отца Лизен самым привлекательным из всех. Карине это не казалось, папа Ветле был для нее лучше всех.

И тут все ее проблемы с фотографом и платьем показались ей сущей чепухой. Ей страшно захотелось поскорее попасть домой.

Но отец Лизен продолжал крайне любезно похлопывать ее по плечу и говорить, как хорошо он ее понимает.

Что он должен был понимать? Она ведь ничего не говорила ему. У нее не было ни малейшего желания выдавать семейные тайны.

Он был так любезен, что она никак не могла решиться прервать его монолог, которому, казалось, не было конца. Он болтал всякую чепуху, о том, как он смотрел на нее, когда она шла по дороге или гуляла в саду. Они жили по соседству с домом Вольденов, но теперь переехали. Куда-то далеко, Карине точно не знала, куда.

Внезапно она поняла, что нуждается теперь в чьем-то внимании. И она осторожно положила голову ему на плечо. Дома ее мало ласкали; Ветле и Ханне относились к своим детям скорее по-товарищески. Но рядом с отцом Лизен она чувствовала себя четырехлетней, избалованной девочкой.

Это продолжалось до тех пор, пока он не начал гладить ее грудь, что вселило в нее смутное беспокойство. За последние два года Карине, разумеется, лучше узнала жизнь, но случай на поляне полностью выветрился из ее памяти. Теперь же у нее появилось смутное ощущение того, что что-то не так, в голове пронеслись обрывки воспоминаний о чем-то жутком, о чем нельзя было даже думать, потому что от этого можно было просто сойти с ума. Но эти воспоминания были настолько туманными, что она не предприняла никаких решительных действий, она просто застыла на месте, позволяя большим мужским ладоням гладить себя.

И когда он стал приподнимать ее свитер, чтобы снять его через голову, что-то проснулось в Карине.

Это был страх перед тем, что она когда-то пережила и что пыталась скрыть от самой себя. Она теперь не помнила, что тогда с ней произошло, она запомнила лишь безграничный страх и ужас.

Она закричала и вырвалась у него из рук, а он так и остался сидеть, держа в руках ее свитер. Но он тут же вскочил и поймал ее. Поскользнувшись на плоском камне, Карине ухватилась за корни дерева, чтобы не упасть. И тут он настиг ее. Насев на нее, он стащил с нее брюки. Она пыталась вывернуться, но он крепко держал ее и вторгся в нее сзади. Она извивалась, пиналась, кусалась, разбрасывая во все стороны мох и комья земли. Свалиться с обрыва они не могли, до него было далеко, но лежать плашмя на каменистой почве было не слишком-то приятно. В волосах у Карине застряли комья земли и кусочки мха, она выплевывала землю прямо ему в лицо, понимая, что происходит, наученная больше рассказами других, чем собственным опытом.