Ненасытность

— Советник Густавсен… Я обещаю сделать для Бернта все, что в моих силах, даю вам слово. Но только ради самого юноши. И ради вас, его родственников. Но не из-за экономических соображений…

Он хотел было сказать «экономического давления», но сдержался.

— Я могу прекратить всякую помощь больнице! Кристоффер отвернулся, чтобы вымыть руки.

— У меня и самого есть средства, советник, и я незамедлительно использую их по назначению. А теперь извините, мне пора за дело. Чем скорее я закончу операцию на слепой кишке, тем скорее я смогу заняться Бернтом. Нет, Лиза-Мерета, не касайся меня, я должен быть, по возможности, стерильным.

Говоря это, он улыбнулся своей возлюбленной, но она резко повернулась и вышла. Ее отец молча последовал за ней.

Кристоффер тяжело вздохнул. Эта стычка настолько возмутила его, что у него теперь дрожали руки. А этого бы не должно было быть.

Плохо было и то, что он не спал всю ночь, ему не мешало бы теперь прилечь.

Сделав кое-какие распоряжения относительно ухода за Бернтом, он отправился в операционную.

Он никогда не оперировал таких худых людей. Он с тревогой смотрел на это жалкое подобие человеческого тела, состоящего, казалось, из одних костей. Но слепая кишка была по-прежнему целой, и он не понимал, как такое могло быть. Он не решался давать ей наркоз. В этом, собственно, и не было необходимости, поскольку она и так лежала без сознания. Но что, если она проснется?..

Это было бы катастрофой.

Он не был уверен в том, что ее изможденное тело выдержит действие эфира, а это было лучшее наркотическое средство, имевшееся в его распоряжении. Этот наркотик действовал наверняка и подавался прямо в рот. В те времена еще не было известно, что эфир плохо действует на печень и на мозг, хотя в качестве одноразового наркотического средства он был относительно безопасен. Кристоффер был как раз обеспокоен побочными действиями этого наркотика. Эфир обычно вызывал потом сильную тошноту, а этого в случае с Марит из Свельтена допускать было нельзя. Рана могла открыться и…

Но тут его мысли переключились на другое.

Едва он прикоснулся к воспаленной слепой кишке, как она лопнула между его пальцами и все ее содержимое вылилось в открытую рану.

— Черт возьми! — пробормотал он. — Сестра, скорее, надо все это вычистить, пока кишка не опорожнилась!

Они долго и лихорадочно возились с истощенным телом бедной Марит. «Господи, — все время повторял про себя Кристоффер. — Господи, Ты ведь помнишь, о чем я просил Тебя? Пусть эта молодая женщина получит право прожить свой земной срок счастливо. Не перекладывай все на мои плечи, помоги хоть немного, будь добр! Говорят, ни одна пташка не погибнет без твоего ведома. Нет, надо говорить не так: Ты видишь всякую смерть, хотя это и звучит не слишком утешительно. Или: „Ты знаешь о каждой смерти“. Нет, это тоже не годится. Пошевели же хоть пальцем, сделай что-нибудь! Сотвори маленькое чудо, это же Тебе ничего не стоит сделать!»

Взяв себя в руки, он попросил у Господа прощения за свои непочтительные слова. «Я слишком устал и раздражен, я сам не знаю, что говорю», — пробовал он оправдать себя.

Наконец, тщательно проверив, все ли на месте, он снова зашил тело бедной Марит. И в который уже раз спросил: «Она еще жива?» И в ответ ему снова кивали. И каждый раз этот кивок был озабоченным, неуверенным.

Операция была закончена. Предоставив все остальное медсестрам, он пошел мыться.

Господи, как он устал! И его ждала еще одна операция, возможно, более сложная, чем первая. Ему никогда не нравилось оперировать переломы ног, по ходу дела возникал ряд непредсказуемых факторов. Операция никогда не проходила без изъяна, в любом случае на ноге оставалась шишка или искривление, которое невозможно было потом выправить.

Когда он вышел в приемное отделение, навстречу ему тут же поднялись Лиза-Мерета и ее отец.

— Что-то слишком долго… — недовольно произнес советник.

— Были осложнения… — пробормотал Кристоффер, торопливо пожимая руку Лизе-Мерете.

— Осложнения? Это может стоить жизни моему сыну!

— Вряд ли. Мне только что сообщили о его состоянии. Оно удовлетворительно. Я только выпью чашечку кофе и…

— Кофе? Может быть, ты собираешься еще и поесть?

— Мне это необходимо, я не спал всю ночь. Стиснув зубы, советник сказал:

— Постарайся, чтобы у Бернта не было никаких осложнений. Иначе тебе придется искать себе работу в другом месте.

— Отец, не надо!

— Помолчи, Лиза-Мерета! Я не встречал еще более небрежного человека, чем этот Кристоффер!

Уйдя в комнату для посетителей, он так хлопнул дверью, что разбудил больных в палатах.

— Не обращай внимания на отца, — мягко сказала Лиза-Мерета. — Он просто вне себя из-за тревоги за Бернта.

— Я хорошо понимаю это, — ответил он, быстро улыбнувшись ей.

Отбросив прядь волос с его лба, она сказала:

— С твоей стороны было тоже очень глупо заниматься сначала тем человеком. Я имею в виду эту женщину с хутора.

— Лиза-Мерета, это на тебя не похоже! Ты всегда была такой понятливой. Эта женщина жила в аду целых двадцать лет. И она заслужила, чтобы с ней обращались как с полноценным человеком.

— И именно ты должен так относиться к ней? В ее мягком голосе снова послышался скрытый холод.

— Я и все те, кто спас ее, именно так и относились к ней. Двое детей нашли ее, сломленную и поверженную голодом и болезнью, возле скал.

— Захватывающая история, — сказала Лиза-Мерета, отходя от него на шаг. Но она тут же вернулась к нему. — Кристоффер, я так горжусь тобой! Все говорят, что я отхватила самого привлекательного в городе парня!

Ее слова озадачили его.

— Мне пора, дорогая, — сказал он. — Скажи своему отцу, что через несколько минут Бернт будет лежать на операционном столе!

Она бегло и заученно поцеловала его, и у него потеплело на сердце, когда он покинул ее.

Переломы ног у Бернта Густавсена оказались более сложными, чем предполагалось, и операция заняла много времени. Кристоффер был способным и ответственным хирургом, но звезд с неба не хватал. Самое главное, на него всегда можно было положиться.

Кристоффер с тревогой думал о том, что Бернт Густавсен слишком долго ожидал операции. Состояние его ран вызывало у него озабоченность. И если началось заражение, ничего поделать уже было нельзя. В их распоряжении был только йод.

Он хорошо знал Бернта. Младшему брату Лизы-Мереты было восемнадцать лет, и в детстве, как говорили, он был бестолковым учеником. Кристоффер не мог утверждать, что с возрастом парень поумнел. Избалованный родителями, он вел праздный образ жизни, таскался по ночным заведениям, не раз попадал в полицию за пьянство. Разбить вдребезги автомобиль приятеля — это было в его стиле.

Но, несмотря на это, он должен был получить надлежащий уход. Ведь станет же он когда-нибудь человеком! К тому же он брат Лизы-Мереты, а это кое-что значит.

Обеспечивать одному из больных какой-то особый уход было не в правилах Кристоффера. В глубокой озабоченности складывая по кусочкам сломанную левую ногу, он понял, что, вопреки всему, правильно выбрал первого пациента. Обе эти человеческие жизни были для него равноценны, но Марит из Свельтена имела меньше шансов на выживание.

Операция длилась несколько часов, Бернт находился в глубоком наркотическом сне. Под конец Кристоффер настолько вымотался, что поручил накладывать швы своим помощникам. Самому ему это делать было небезопасно.

Заглянув в палату, где лежала Марит из Свельтена, он узнал от дежурной медсестры, что та по-прежнему находится без сознания, но что жар немного спал.

— Это хорошо, — сказал Кристоффер.

После этого он направился прямо к себе домой. Он жил поблизости от больницы. Объяснение с Лизой-Меретой могло и подождать, теперь он думал только о том, чтобы лечь в постель.

На следующее утро Кристоффер начал делать обход. Отдохнувший, полный энергии, готовый к разговору с Лизой-Меретой. Впрочем, теперь он не совсем понимал, что важного хотел сообщить ей. Она была почти совершенством. И разве хотел он иметь абсолютно совершенную жену? Разве не мог он вытерпеть ее единственную маленькую слабость?

Конец ознакомительного фрагмента.