Чудовище

— Да. Все остальные погибли.

Врач снова вздохнул и посмотрел на лежащего в постели доходягу. Глаза человека были закрыты, он был похож на скелет.

— Пусть остается здесь, пока не освободится место в доме отдыха, — сказал врач. — С такими, у кого нет родственников, дело безнадежно… Ведь должен быть такой закон, который…

Не закончив предложения, он направился дальше. Взгляд диакониссы стал очень строгим, потому что она хорошо понимала, что имел в виду доктор.

В ее обязанности входило присматривать за этим бедным мужчиной. За женщиной тоже, но та была не в своем уме, и ее можно было поместить в соответствующее заведение. Куда хуже было с этим красивым мужчиной…

Снова голоса!

Он давно уже слышал голоса, но был не в состоянии ответить. Иногда ему казалось, что он отвечает, но с губ его не срывалось ни звука. Он чувствовал себя таким усталым, таким усталым, ему хотелось только спать.

Эти люди, иногда приходившие, чтобы засунуть ему что-то в рот… Он злился на них, но ничего не мог поделать. Его рот заполнялся какой-то жидкой кашей, и он вынужден был глотать. Каша была невкусной, клейкой и вязкой, ему совершенно не хотелось ее есть, но они настаивали. Они не уходили, пока он не проглатывал несколько ложек. Эта каша застревала в горле.

Что произошло, где он находился, почему мозг его отказывался работать? Стоило ему о чем-то подумать, как мысли улетучивались, словно туман на ветру.

Он даже не помнил, кто он такой, и никак не мог понять это. Временами в его сознании всплывали какие-то лица и имена, но, прежде чем он успевал разобраться, что это было, они исчезали.

Это был кто-то… кто должен был получить от него известие?

Нет, нет, все ускользало от него.

Однажды среди обычных голосов послышался новый. Какой-то властный голос, которого он раньше не слышал. Он вообще с большим трудом понимал, что говорилось вокруг него, он различал только отдельные слова и тут же забывал их. Ему казалось, что окружающие его в пустом пространстве голоса говорят слишком быстро и неразборчиво.

Но этот новый голос говорил громко и ясно, на каком-то странном языке. Но теперь он начал понимать этот язык лучше.

Человек с властным голосом говорил что-то о плохом лечении. Здесь нужно было то-то и то-то, еда была плохой, а от этих слабеньких лекарств никто никогда не поправится. А впрочем, это неплохая больница, успокаивал громкий голос, но что можно ожидать от провинции, в которой нет того-то и того-то…

Прошло какое-то время, и он стал замечать, что ему стало намного лучше. Возможно, еда стала лучше? Он уже не чувствовал такой смертельной усталости, веки уже не были так налиты свинцом. И вот наступил день, когда он смог поднять руку. Но она показалась ему какой-то странной, что-то было с ней не в порядке. Часть руки отсутствовала?

Он напряг свою память. Слабые, слабые воспоминания. И на первом плане здесь был страх — страх по ту сторону всякого понимания. Страх за кого-то другого, человека, который был ему дорог. И страх за того, который должен был получить от него известие. Этот человек так близок был его сердцу, он испытывал к нему столько теплых чувств, к этому… маленькому?.. Нет, воспоминания снова ускользали от него.

Как тяжелы его веки…

Кто-то крикнул возле него:

— Позовите доктора! Он открыл глаза! Шум и гам вокруг него. Какой-то голос сказал:

— Ты слышишь меня? Ты что-нибудь слышишь?

Он снова попытался открыть глаза, но это ему не удалось. Он попробовал пошевелить пальцами, но пальцев у него не было.

— Смотрите, он шевелит губами, он пытается что-то сказать!

— Сестра, принесите что-нибудь покрепче! Принесите вина!

Во рту у него стало горячо. Но это было приятное ощущение, он помнил этот вкус. И, внезапно вспомнив, что это было ему запрещено, он попытался отвернуть голову в сторону.

Но несколько капель попало в горло, и он закашлялся. И пришел в себя.

Теперь ему было легче открыть глаза.

Мрачный, закопченный потолок. Он и раньше видел его, поскольку время от времени приходил в сознание. Вокруг него были чьи-то лица. Совершенно незнакомые лица; он остановил взгляд на одном строгом, но дружелюбном женском лице. Лицо было немолодым, но он знал, что эта женщина поймет его. Она испытывала симпатию к нему. Женщины здесь были одеты в униформу сестер милосердия. Или это была одежда диаконисе?

Он попытался что-то сказать, но из горла у него вырвался только хрип. В конце концов, не отрывая глаз от женщины строгого вида, он сумел выдавить из себя:

— Где я?

Она тут же ответила:

— Ты находишься в Тистеде, в Дании. Ты норвежец?

Подумав, он ответил:

— Думаю, что да.

Они смотрели друг на друга.

— Ты-то норвежец! Но другая говорит на совершенно непонятном языке.

«Какая еще другая?» — хотелось спросить ему. Но силы у него уже иссякли. Он снова впал в забытье, совершенно не замечая, как они трясли его, чтобы снова привести в чувство.

Прошло двое суток, прежде чем он снова открыл глаза, на этот раз на более длительный срок. Строгая, но дружелюбная диаконисса время от времени подходила к нему и пыталась установить с ним контакт, но он чувствовал себя слишком усталым и обессилевшим.

Но однажды утром, когда она подошла к нему, он заметил, что его спутанные мысли начинают выстраиваться в какую-то последовательность.

Ему надо было что-то спросить у нее.

— Та… другая… — хрипло произнес он.

— Какая другая? — спросила она.

Но он уже потерял ход мысли.

Медленно к нему возвращались картины. И в них неизменно присутствовал страх. Страх не за себя, а за того, кого он держал в своих руках, кто был уже на грани смерти. Он должен был оберегать этого человека. День и ночь он пытался это делать…

Холод, жажда…

Он промерз до костей.

В памяти возникла страшная картина: вода! Вода, вода, повсюду эта холодная, соленая вода! Он ненавидел эту воду, потому что она хотела отнять у него того, кого он любил.

Но ненависть была не самым сильным чувством. Еще более сильным было чувство ответственности за другого. Ответственности за ту, кого он держал в своих руках.

— Белинда! — произнес он вслух. Диаконисса, стоявшая рядом, тут же повернулась к нему.

— Что ты сказал?

— Белинда. Ее зовут Белинда.

— Кого?

— Мою жену. Которую я держал на руках. Где она? Если она жива, я должен…

Он вдруг почувствовал страшное беспокойство, которое было ему во вред.

— Ну, ну, успокойся, — сказала диаконисса, поудобнее укладывая его в постель.

— Вы говорили о другой, — сбивчиво шептал он, чувствуя, что силы опять покидают его. Ему нужно было все узнать, пока он снова не провалился в небытие.

Сев на край его постели, она решительно прислонила его к подушке.

— Сейчас я тебе все расскажу, молодой человек…

Он не чувствовал себя особенно молодым, но все-таки немного успокоился. Он наконец понял, что так лучше для него.

И она спокойно сказала:

— Ты приплыл сюда на маленькой шлюпке, на крохотном ялике. Рыбаки заметили шлюпку недалеко от берега. В шлюпке было четверо. Двое были мертвы. Ты и еще одна женщина выжили. Вот и все.

— Она была у меня на руках? — перебил он ее.

— Об этом я ничего не знаю. Я знаю только, что она теперь находится в этой больнице и что разум ее помутился. Что же касается тех бед, которые вы пережили, то об этом я ничего не знаю.

Белинда? Разум ее никогда не отличался особой силой, особой одаренности никто в ней не замечал. Но она всегда была в здравом уме.

— Мне нужно увидеть ее! Диаконисса колебалась.

— Я попробую уладить это, — сказала она наконец. — Но не надейся на многое! Может быть, это вовсе не она, или же ты будешь совершенно разочарован, увидев ее душевное состояние.

Он горячо кивнул ей. Главное для него было узнать все. Сердце его готово было выскочить из груди, он понимал, что такое напряжение для него теперь вредно, но ничего не мог поделать с собой. Ему бы только не потерять сознание, остальное не так важно.