Страница 2 из 53
…Ночевал в древнем, давно покинутом староверами доме с бригадой связистов, которые ремонтировали важную телефонную линию. Простившись с ними утром, я встал на лыжи и пошел завершать свой долгий маршрут на экспедиционной базе, где предстояла встреча с коллегами.
Две собаки, бог весть почему постоянно жившие возле того дома, еще с вечера почуяли во мне охотника и теперь, радостно задрав хвосты и взвизгивая, помчались вперед. Я хотел было вернуть их, потому что не люблю случайного знакомства с песьей породой на лесной тропе, да куда там! Да и связисты успокоили: побегают и вернутся. Ну что же, решил я, пусть разомнутся.
Было уже светло и прохладно, блекло желтели остатки зари, мороз хватал в цепкие клещи сначала лицо, потом руки, затем пробирал тело. Порывами налетал ветер, шумел жесткими дубовыми листьями, неприкаянно метался в кедровых вершинах, шевелил снега. И чем выше в небо вскарабкивалась льдинка солнца, тем сильнее он задувал, будто встречая короткий день своей удалью.
Псы сразу же умчались по своим интересам. Я на это даже внимания не обратил, ведь в начале таежного охотничьего дня собаки от избытка накопленных за ночь сил иногда покидают даже хозяина, как бы преданны ни были ему. Словно эта сверхсила, сидящая внутри, мешает им работать спокойно и серьезно.
От дома я прошел по заснеженной, но хорошо видимой тропе не более четырехсот метров, как вдруг увидел мчавшихся ко мне псов. Впереди бежал здоровенный полкан, за ним — некое подобие дворняги. По телосложению и окрасу шерсти были они совершенно разными, это я видел издали, но когда собаки подбежали ближе, сначала с любопытством, а несколькими секундами позже с настороженностью заметил общее для обоих: уши были плотно прижаты, шерсть по хребту стояла торчком, хвосты же загнулись между ног и улеглись вдоль брюха. Вид чрезвычайно жалкий. Улыбнувшись, я сказал:
— Ну и охотнички. Мотайте-ка до хаты!
Но нет, это я сгоряча отказал в крепости духа моим случайным попутчикам. Рослый, крепкий, лобастый полкан из тех настоящих зверовиков, какие и на медведя хаживают… Присев перед собаками, я начал с ними доверительную беседу, поглаживая рукавицей их морды:
— Кого испугались? Почему так дрожите? Может, пойдем и разберемся? — полкан ответил поскуливанием, дворняга же нервно глядела в сторону тропы.
— И не стыдно вам, таежникам? Ай-яй-яй! Ну идем же, идем.
На всякий случай я снял с плеча карабин и понес его в руке, внимательно глядя вокруг. Собаки сначала недоуменно взирали на меня, потом замотали головами то в одну, то в другую сторону, как бы решая трудную задачу — куда лучше бежать? Но увидев, что я спокойно пошел вперед, робко пристроились сзади. Наступая на лыжи, они мешали мне идти, я пытался пустить их перед собой, да куда там! На их мордах отчетливо читалось: ни за какие куски наисвежайшего жирного мяса!
А все оказалось просто: на тропе пропечатались свежие следы крупного тигра. Чуть подальше, рядом с лежкой, снег на которой еще не смерзся, виднелась черная «веревка» помета, скрученная из кабаньей шерсти. «Веревка» тоже была мягкой.
Судя по всему, амба был здесь не более получаса назад. И собак, трясущихся теперь у моих ног, не стоило упрекать в трусости, потому что я сам, вооруженный человек, почувствовав, что могучий грозный хищник где-то близко, стал вдруг уж очень серьезным и не расположенным к шутливым разговорам со своими случайными четвероногими попутчиками.
От места лежки следы тигра уходили вперед по тропе. Мелькнула мысль: не лучше ли вернуться назад и отложить переход на день? Но тут же стало стыдно за свою трусость, к тому же на базе меня ждали. И я решительно зашагал вперед, мысленно напевая: «Мне не страшен полосатый суперкот, суперкот…»
Лес просматривался не далее сотни метров. На белом фоне пологого склона горы отчетливо чернели стволы старых дубов, искореженных временем, морозами, тайфунами и сыростью. Серели припудренные снегом кустарники. Разогнавшееся над сопками чуть разогревшееся солнце радостно обливало светом всех и вся. Искрился снег, искрились тигриные следы, и собачьи глаза искрились. Эта искристость подбадривала меня, а уверенность в себе чуточку усмиряла животный страх в собаках.
Пока лес еще сносно виднелся, я шел спокойно. Без псов, правда, было бы лучше, ибо если тигр и не боится хлипкого двуногого существа, то во всяком случае и не ищет лобовых встреч с ним. А вот при виде собак амба становится дерзким до наглости. Я смотрел на псов, и сложное побуждение раздваивало меня. Чувство самосохранения подсказывало: «Прогони ты их, на что они тебе, чужие и никчемные!» Но этот голос заглушался уважением к собачьему племени, самоотверженному в дружбе с людьми, в бескорыстной услужливости. Вот эти две, например: чужие и почти незнакомые, а как преданно глядят в мои глаза. О чем-то просят. Разве же можно оставить их в беде! А если тигр, сотворив свою классическую петлю, уже позади? А если на наших следах?.. И я зашагал, позвав за собою псов.
На повороте тропы к заснеженному ключу показался мысок дубняка в густой шубе из бурой листвы. Я поглядел на него с опаской, потому что следы тигра ровной цепочкой по тропе уходили в плотное обрамление ключа и исчезали в нем. Мне же волей-неволей приходилось шагать по ним.
Ветер притих, он теперь осторожно ерошил дубовые листья, оставляя в воздухе невидимые следы и полоски сухого шороха. Я повернулся к дубовому мысочку, и стало еще тише: ветерок тянул в его сторону. Собаки глядели туда же, кончики их хвостов дрожали мелко и густо, уши навострились, носы лихорадочно гоняли воздух. Мне тоже стало не по себе.
И вдруг там зашумело нечто грузное и вместе с тем легкое. Полкан в ужасе бросился мне под ноги, а меньшая ринулась назад, явно потеряв себя и ошалело взвизгивая. В дубняке то самое грузно-легкое нечто сначала замерло, прислушиваясь, затем невидимо зашумело на прыжках в сторону убегающей собаки.
Конечно же, это тигр, наконец-то обозначивший себя.
Бежать дворняге было трудно, ибо лыжня не выдерживала ее на прыжках, а по снежной целине сучонка увязала по брюхо. Было ясно, что если злыдень устремится за ней, погоня не станет долгой. Я пальнул два раза в воздух, надеясь, что вражина образумится и прекратит эту гонку. Но через несколько томительных минут, после того как собачки не стало видно, донесся ее предсмертный визг.
И все стихло. Мир праху твоему, мой мимолетный знакомец. Посидев несколько минут с папиросой, я все же, пересиливая страх, захотел взглянуть на место трагедии… Собачка успела отбежать не более трех сотен метров. Судя по следам, вышедшим со стороны ключа на тропу, тигр настигал ее уверенно. Увидев свою смерть в упор, несчастная рванула в сторону от тропы, и кровавая развязка после этого наступила через несколько мгновений.
Взяв в зубы добычу, хищник ушел назад своим следом. А я ругнул себя: «На кой черт так глупо любопытствовать! Судьбу свою пытать легкомысленно! Куда благоразумнее было бы побыстрее пересечь ключ и поспешить подальше от этого опасного места!»
Зверь, должно быть, решил поймать и другую собаку, а потом уже и съесть обеих, наслаждаясь излюбленным лакомством. Я постоял немного, теперь прислушиваясь к себе, и понял, что страх вошел в меня еще прочнее. Сердце билось учащенно, внимание обострилось до предела, во рту пересохло, руки сжимали карабин. И все же я себя не терял.
Вернулся к тому месту, где услышал тигра, — полкана нет, следы его уходили вперед по тропе. Чувствуя, что грозный хищник, скорее всего, затаился в том дубовом мысочке, метрах в тридцати от тропы на пересечении ключа, я заспешил вниз по склону, но лыжа зацепилась за присыпанную снегом ветку, я упал и порвал ременное крепление. Починка его заняла четверть часа.
Когда я снова заскользил вперед, навстречу ошалело выскочил полкан и все в той же трясучке прижался к моим ногам, озираясь назад. М-да-а… Положеньице…
Держа палец на спусковом крючке, я тихо шел вперед, слушая лес и стук своего сердца. Собака все время наступала на лыжи, я со зла толкнул ее прикладом, она обиженно взвизгнула, отбежала, но тут же вернулась, потому что не хотела повторить участь своей подруги и покорно снесла обиду. Свое спасение она видела во мне.