Цветок виселицы

Сначала казалось, что их усилия тщетны. Чего только Ингрид не проделывала! Она могла, к примеру, выпустить лошадей в овес, чтобы они угостились на славу, или сказать приехавшей к ним важной даме из прихода, что Берит нет дома, если знала, что мать гостью недолюбливает. Сколько раз Берит приходилось выкручиваться из неловкого положения, когда она внезапно сталкивалась с дамой нос к носу в прихожей.

Однако со временем родители поняли, что проделки Ингрид продиктованы ее сердцем. Она пылко любила всех людей и животных, которые окружали ее. Проявления так называемого скверного характера, объяснялись обидой и разочарованием, были своеобразной самозащитой. Ингрид глубоко ранили попытки ее наказать, силой заставить подчиниться, и в таких случаях она норовила отомстить. У нее не укладывалось в голове, как могут люди, которых она горячо любила, сознательно причинять ей боль.

Она даже не могла бы объяснить, почему внушила однажды матери, будто в каше у нее полно червей. То ли хотела отплатить ей за наказание. То ли, обиженная, стремилась привлечь к себе ее внимание. Она изрезала тканину по детскому недомыслию и из ревности — ей не нравилось, что мать столько времени отдавала тканью. Этот и многие другие поступки показывали, что она еще не усвоила простой истины: во все предметы, которые окружают ее в повседневной жизни, вложены труд и чувства людей. У нее была одна цель — уничтожить своего соперника, олицетворением которого были кросна. Она не думала, что причинит матери горе, уничтожив ее работу, сделанную с такой любовью.

Когда желание буйствовать особенно одолевало Ингрид, она брала в конюшне лошадь и, как ураган, носилась по окрестностям. «Бес снова вселился во фрекен из Гростенсхольма», — говорили люди.

Между этими приступами неистовства Ингрид была доброй, милой и любящей девочкой, родители гордились ею и надеялись, что со временем она поутихнет.

Так бывало до следующей ее проделки.

Ингрид была вылитая Суль, но они этого не знали, потому что никогда не видели Суль.

С Виллему, которая была похожа на них обеих, дело обстояло проще. Она относилась к избранным рода, а не к тем, кто был отмечен его проклятием, и потому ее образ мыслей был близок образу мыслей обычных людей, тогда как рассуждения Ингрид и Суль часто не поддавались законам расхожего здравого смысла.

Слуги и работники в Гростенсхольме быстро сообразили, что с юной госпожой следует обращаться по-хорошему. И она отвечала на их доброту нежной привязанностью. Ингрид росла, окруженная сердечными людьми, и потому, вопреки тяжкой наследственности, ее детство не омрачалось ничем.

(Не стоит вспоминать о том случае, когда новый работник, расхрабрившись, похлопал красивую барышню пониже спины. В тот же миг он уже лежал в грязи позади свинарника. Как он туда угодил, он так и не понял, но вспоминал об этом всю жизнь. А через два дня его и вовсе прогнали из Гростенсхольма.)

К сожалению, редкая способность Ингрид к наукам могла погибнуть втуне. Поначалу Йон из Элистранда исправно передавал ей свои знания, но быстро сам отстал от нее и уже ничего не мог ей дать.

Все имеющиеся в Гростенсхольме книги она прочитала от корки до корки, изучила все карты. Единственный ученый человек в приходе, пастор, обходил ее стороной, утверждая, что у него уши вянут от ее глупых вопросов. Пастор лукавил: порой его учености не хватало на то, чтобы удовлетворить любознательность Ингрид, и он не хотел в этом признаться!

В семнадцать лет Ингрид была нетерпелива и тяготилась своей жизнью. Неужели все люди так глупы? Неужели никто никогда не раскроет ей всех загадок, над которыми она ломает голову?

Вечная неудовлетворенность сделала ее вспыльчивой и капризной, она снова стала неуправляемой и даже начала заниматься колдовством, чтобы дать выход своей неуемной тяге к знаниям.

Тогда-то Альв и решился на смелый шаг — он рассказал ей о тайном сокровище Людей Льда. Он сделал это не без трепета, зная, какой огонь мог вспыхнуть в сердце человека, отмеченного дьявольской печатью.

— После смерти моего отца, Никласа, это заветное сокровище — чудодейственные снадобья — лежит в укромном месте, о котором сейчас знаю только я, — серьезно сказал он Ингрид. — Считается, что после Никласа сокровище должно было отойти к Ульвхедину, но у него хватило сил отказаться от такого наследства. Он понимал, какое искушение для него, отмеченного печатью, таят эти колдовские снадобья, а ему хотелось спокойно жить со своей Элисой и Йоном.

Альв со страхом заметил, как в глазах Ингрид зажглись жадные огоньки.

— И где же это укромное место? — спросила она.

— Пока тебе еще рано это знать, хотя по законам нашего рода ты имеешь право получить сокровище после Ульвхедина. Видишь ли, когда становится ясно, что очередной наследник не достоин владеть сокровищем, он лишается права на него. Решать, получишь ли ты его, будем мы, взрослые представители рода Людей Льда. Однако, боюсь, у тебя нет никаких надежд получить его.

— Но я хочу владеть им! — испуганно воскликнула Ингрид. — Обещаю быть доброй и доказать, что я достойна владеть сокровищем!

И она сдержала слово. Целый год Ингрид была сущим ангелом, все души в ней не чаяли. Она ни разу даже не заикнулась о своем желании получить образование и вела себя в высшей степени примерно.

Дану Линду, еще одному потомку Людей Льда, жилось в Швеции значительно легче. Он тоже уродился гением, но его способности не пропали впустую. Ему было всего восемнадцать, а он уже беседовал на равных с прославленными учеными мужами Швеции.

Рассудительный, мудрый и прилежный Дан не был склонен к мечтательности. Родители подыскали ему подходящую девушку, и он, трезво все взвесив, согласился с их выбором. Дан был готов жениться на любой девушке, только бы она была добрая, порядочная и не слишком болтливая.

Как раз в то время профессор Улоф Рюдбек-младший попросил Дана заняться изучением горной флоры, сам он был занят другими исследованиями и не мог от них отвлекаться.

Дан спросил, нельзя ли ему начать с изучения норвежской флоры. В незапамятные времена его род жил в норвежских горах, и он хотел совместить научную экспедицию с посещением своих дальних родственников, живших в Норвегии.

Улоф Рюдбек согласился, и Дан получил длинный список растений, которые ему следовало собрать. А если посчастливится — открыть и новые виды растении.

Женитьба пока откладывалась. Дан простился с отцом Тенгелем-Младшим и матерью Сигрид, с дедушкой Домиником и бабушкой Виллему и отправился в путь.

Шел 1715 год, о судьбе Венделя Грипа по-прежнему было ничего неизвестно. Прошло уже много лет, как он затерялся где-то в бескрайней России. Никто не ждал, что он когда-нибудь вернется домой. На самом деле Вендель в ту пору находился в стране самоедов-юраков на севере Сибири, где вел изнурительную духовную борьбу с железной волей шаманки Тун-ши.

Дан Линд не сразу добрался до Норвегии. Он воспользовался случаем и посетил по пути кое-кого из знаменитых ученых, поэтому прошло немало времени, прежде чем он добрался до Гростенсхольма. Он часто с улыбкой вспоминал о своем прощании с бабушкой Виллему. Теперь Виллему была уже пожилая, и он, шутя, попросил ее дождаться его возвращения. Она посмеялась над его просьбой и ответила, что они с Домиником собираются дожить до глубокой старости. А когда сочтут, что их время пришло, умрут в один день. Так они договорились. Ибо ни один из них не сможет жить без другого.

Дану хотелось бы испытать когда-нибудь такую же любовь. Но пока что его интересовали только научные исследования.

Он ехал через Швецию всю зиму. Многие ученые хотели встретиться с ним, и ему тоже хотелось побеседовать со многими из тех, кого он знал. Он сделал круг и заехал в Скару, чтобы навестить своего друга Эмануэля Сведенборга, или Сведберга, как его тогда еще звали. Отец Эмануэля, Еспер Сведберг, епископ Скары, был человек кроткий, но строгий церковник. Эмануэль придерживался более либеральных взглядов, и его идеи о мире духов очень интересовали Дана. Сведенборг утверждал, что вел долгие разговоры с ангелами и духами и что это помогло ему понять Библию совсем не так, как ее понимали все остальные. Он изучал математику, астрономию, медицину, был сведущ во всех областях науки, но многие коллеги завидовали ему, строили против него всевозможные козни и пытались любой ценой очернить его.