Лихорадка в крови

Виллему глубоко вздохнула, пытаясь избавиться от комка, застрявшего в горле.

— Я согласна на ваши условия, — с трудом проговорила она.

3

За два часа до полуночи Виллему впустили в особняк полковника Кроне. К тому времени она успела перекусить и вымыться в доме для приезжих. Она надела нарядное платье, уложила волосы в красивую прическу и даже надушилась дорогими духами, которые получила в подарок от матери в последний день рождения.

Сердце у нее отчаянно колотилось.

Слуга молча встретил ее и проводил в покои полковника. Они вошли в комнату, обставленную скромно, по-военному, за исключением кровати. Большая великолепная кровать занимала всю середину комнаты и была скрыта тяжелым бархатным пологом.

Комнату слабо освещал один напольный канделябр.

Виллему с удивлением подняла глаза на слугу.

— Мой господин приказал, чтобы вы легли в кровать…

Виллему хотела возразить, но слуга жестом остановил ее:

— Мой господин сказал, что вам нечего бояться. Вы будете здесь одна. Я покину комнату. Мой господин сейчас войдет и увидит вас.

В груди у Виллему шевельнулся страх. Что-то тут было не так.

— Увидит меня?

— Да. Я неправильно выразился, не бойтесь, он войдет не сюда. Он будет смотреть на вас из соседней комнаты. Он хочет, чтобы вы разделись.

Виллему догадывалась, что от нее потребуется нечто подобное, тем не менее ее охватило омерзение. Ей не было присуще бесстыдство Суль.

— Но вы должны раздеваться медленно, чувственно, волнующе.

— Упаси Боже… — начала Виллему, от возмущения ее сотрясала дрожь. Она с трудом взяла себя в руки. — Хорошо, я разденусь. Но ваш господин говорил о каких-то невинных услугах. В чем они состоят?

Оказывается, даже в натопленной комнате зубы могут стучать от озноба! Виллему еще никогда не было так страшно, хотя она помнила, как однажды за ней подглядывали на сеновале. Однако здесь все было гораздо хуже.

— Эти услуги действительно самого невинного свойства. Когда все будет кончено, мой господин хотел бы получить локон ваших прекрасных волос. И ваше слово, что вы никогда никому не расскажете о том, что здесь было.

— Тут часто происходит такое?

— В последний год очень редко. Прежде случалось чаще. Но не тогда, когда мой господин был моложе.

— Я никому не скажу об этом, я тоже не хочу огласки. Но у него останется мой локон… он сможет выдать меня, если когда-нибудь ему это будет выгодно.

Слуга выпрямился.

— Об этом не может быть и речи! Мой господин — рыцарь!

— Хорошо! Я разденусь, а что я должна буду делать потом? Я смогу сразу же одеться?

— Я войду в тамбур и оттуда дам вам дальнейшие указания. Все будет очень пристойно, и ваша скромность не пострадает. Но, имейте в виду, мой господин хочет, чтобы вы проявили чувственность, однако без вульгарности.

— Понимаю. Я должна вести себя как дама, а не как уличная девка. Вы это хотите сказать?

— Совершенно верно.

Слуга ушел и оставил ее одну.

— О Господи, помоги мне! — в отчаянии прошептала Виллему. — Как я попала в такое положение? Смогу ли я после этого сохранить чувство собственного достоинства, не презирать себя? Но ведь от меня сейчас зависит судьба Доминика! От того, как я сыграю этот спектакль. Счастье, что я всегда умела хорошо притворяться!

Она глубоко вздохнула, чтобы подавить подступавшую тошноту, и откинула полог.

Кровать оказалась гораздо больше, чем она предполагала. Под пологом по обеим сторонам кровати горели еще два канделябра, на столике стояло блюдо с фруктами и графин с вином. Виллему очень хотелось подкрепиться вином, но она не смела. Изнутри балдахин был украшен изящными маленькими херувимами.

Виллему бросила быстрый взгляд на стену за кроватью.

Гирлянды, завитушки — найти среди них отверстие для подглядывания было трудно. Но Виллему не сомневалась, что оно находится именно там.

На секунду она закрыла глаза. Потом не спеша сняла туфли.

«Не забудь, — сказала она себе, — ты должна быть чувственной, но не вульгарной! Ты благородная дама, и никто не должен в этом усомниться.

Но как мне разыгрывать из себя чувственную даму, если я знаю, что этот грязный старик наблюдает за мной?

А если бы там стоял Доминик? У меня хватит воображения представить себе, что это он стоит за стеной».

Ей сразу стало легче. «Это Доминик, он один видит меня. И никто больше. А его я не стыжусь».

Виллему сняла туфли и забралась на низкую кровать. Стоя на кровати, она медленно и задумчиво сняла чулки. Начала расшнуровывать корсаж.

Она никогда не была застенчивой барышней, но на этот раз ей пришлось трудно. Она еще не забыла, как мужчины подглядывали за ней на сеновале. Но ведь тогда она была в платье!

Виллему с трудом внушила себе, что откуда-то за ней наблюдает Доминик, и в то же время ее мысли были заняты другим.

Конечно, все могло обернуться и хуже. Полковник мог попытаться овладеть ею, а этого она ни за что не допустила бы. Никогда! И навсегда потеряла бы Доминика. То, чего от нее потребовали, было достаточно невинно, хотя и вызывало отвращение.

Корсаж был расшнурован. Виллему медленно спустила рукава.

Она не собиралась возвращаться в Габриэльсхюс. Ей хотелось отправиться с Домиником в Швецию. Он нуждался в ней. У него не было сейчас ни единого близкого человека.

Трудно учиться на собственных ошибках. Виллему опять была готова совершить ту же глупость, какую совершила, последовав за Эльдаром Свартскугеном, чтобы спасти его. Опять считала, что ее избранник не может обойтись без нее. Безграничная преданность Доминику заставляла Виллему стремиться к тому, чтобы быть рядом с ним. На это были свои причины.

Несостоявшееся прощание с Домиником причиняло боль. Она так надеялась хотя бы один раз очутиться в его объятиях. Ради этого она согласна была не видеть его все то время, что они гостили в Габриэльсхюсе. Никто не посмел бы отказать им в этом прощании. Они бы дали выход своим чувствам: это была бы их последняя встреча, последнее невинное объятие, которое не грозило теми последствиями, которых так страшились их родные.

Виллему была глубоко разочарована тем, что Доминик уехал, не простившись, сердце у нее разрывалось от горя. Ее лихорадило. Она должна снова увидеть его. Это ее право. Право спасти его, помочь ему в трудную минуту.

Но в глубине души Виллему лелеяла лишь одно желание: он должен принадлежать ей! На какое-то время она совершенно забыла о том, что должна делать, и думала только о будущей встрече с Домиником. Наконец она опомнилась.

Платье упало на кровать. Виллему изящно подняла его и аккуратно повесила на спинку стула.

Прежде чем снять рубашку, она скинула панталоны и сняла через голову нижнюю юбку.

Наконец она была нагая.

За стеной стоял Доминик. И никто другой.

Только Доминик имел право там находиться.

Она подняла руки, как будто протягивала их к солнцу, ее молодое тело вытянулось и напряглось. На губах играла таинственная улыбка, словно она ждала возлюбленного. Несколько секунд она стояла так перед стеной, в которой было не видимое ей отверстие.

Потом руки ее упали, и она одним легким движением опустилась на кровать, приняв изящную безмятежную позу.

Больше она ничего не могла сделать. И не хотела. Всему есть предел.

Слуга вошел в большой тамбур и предупредительно покашлял.

— Мой господин очень доволен. Вы проделали все с большим вкусом и тактом. Ни малейшего преувеличения, ни одного сознательно дразнящего движения. Ваш родственник уже на свободе и находится в гавани. От него скрыли причину неожиданного помилования.

Виллему быстро села.

— Большое спасибо! Поблагодарите вашего господина за помощь! Мне можно теперь одеться?

— Да, мой господин вполне удовлетворен. Я подожду, когда вы оденетесь и выйдете ко мне.

Никогда в жизни Виллему не одевалась так быстро. Она позвала слугу, еще не успев натянуть чулки.