Страница 4 из 8
1 июня, когда свадьба была в самом разгаре, шведский и датский флот сошлись возле Эланда в жестокой битве. Шведы потерпели поражение. Они потеряли одиннадцать кораблей, в том числе и флагманский корабль «Большая корона» со ста тридцатью пушками.
Погибло четыре тысячи двести человек.
Эти громоздкие парадные корабли приносили больше вреда, чем пользы. Враг обычно сосредотачивал на них все внимание, и потому они были особенно уязвимыми.
То, что осталось от шведского флота, в счет не шло. Поэтому решающая битва должна была теперь состояться на суше, а точнее — в Сконе.
Но эти новости не сразу достигли Дании. Свадебный пир продолжался. В кои-то веки собравшись вместе, родственники не спешили разъезжаться по домам. Людям Льда было присуще обостренное чувство рода, и, надолго оторванные от родных, они чувствовали себя беспомощными и потерянными. Больше других это испытал на себе Микаел.
Только Стеге вернулись к себе в Сконе вместе с молодой женой Эрьяна. Лене навсегда покинула отчий дом и отправилась в эту старую датскую провинцию, принадлежавшую теперь врагу.
Родных пугало отчаяние, горевшее в глазах Ирмелин, и они следили за Никласом, который явно что-то задумал. Андреас и Эли, родители Никласа, должны были уехать с сыном домой, и Хильда, мать Ирмелин, горевала, что опять не сможет увезти дочь из Габриэльсхюса. Положение было безвыходное, и это омрачало их радость.
О Доминике и Виллему все как-то забыли.
И вот однажды случилось то, что должно было случиться. Виллему и Доминик встретились на крыше замка у зубчатого бруствера, оставшегося с тех времен, когда усадьбе приходилось отражать нападения врагов.
Никто этого не заметил, потому что до сих пор Виллему и Доминик неизменно уклонялись от встреч друг с другом. И вот по роковой случайности это бегство друг от друга свело их вместе на крыше.
Легкий летний ветер посвистывал среди зубцов. В остальном было тихо.
2
— Ты тоже поднялся сюда? — У Виллему перехватило горло.
— Хотел подышать свежим воздухом. Мне всегда он идет на пользу.
— Мне тоже. Хочешь, я уйду?
— Нет, нет, не уходи! Неужели мы не можем поговорить, как все люди, не…
— Не прикасаясь друг к другу? Ты это хотел сказать?
— Ты угадала.
Виллему смотрела на его длинные, красивые пальцы, которые как-то уж очень нежно ласкали камни. В Доминике всегда ощущалась скрытая чувственность, эта чувственность пронизывала все его существо, хотя и не была заметна с первого взгляда из-за его мужественности и силы. Она притягивала и отталкивала Виллему, и девушка с детским упрямством пыталась противостоять ей.
Вот и сейчас ей было трудно найти естественный тон в разговоре с Домиником. От волнения ее била дрожь.
— Я только что разговаривал с Никласом, — медленно сказал Доминик. — Он тревожится за Ирмелин. Она готова сдаться.
— Как это сдаться?
Доминик поднял на нее желтоватые, как бронза, глаза, оттененные густыми черными ресницами.
— Как бы она не лишила себя жизни.
Виллему вздрогнула:
— Не дай Бог, хотя я ее понимаю.
— Ты тоже думала о чем-либо подобном?
— Много раз! Но мне жаль лишать мир такой выдающейся личности, как я.
Он улыбнулся, и Виллему заметила, что на лице у него появились глубокие складки. Видно, и у него было горько на душе.
— А ты? — прямо спросила она. От волнения она не могла дышать.
Доминик следил глазами за птицей, летевшей в открытое море.
— Конечно, и у меня мелькали такие мысли. Но я согласен с тобой. Мы должны думать о своих близких. К тому же и ты, и Никлас, и я обладаем жизнестойкостью. У Ирмелин, к сожалению, этого нет. Она слабее нас, и мы не должны оставлять ее одну.
— Ты прав. Я постараюсь поговорить с ней.
Ветер растрепал волосы Виллему, они упали ей на лицо, и она откинула их назад. Доминик следил за ее движениями.
— Ты… ты нашла себе другого? — тихо спросил он.
— Нет. Родители иногда заговаривают со мной о том или другом юноше, который на их взгляд должен мне понравиться. Они милые, внимательные, желают нам добра, хотят, чтобы мы были счастливы, но ведь это не в их власти.
— И не в нашей.
— А ты нашел себе девушку?
Виллему было нелегко задать этот вопрос. Одна мысль о том, что рядом с Домиником может оказаться другая девушка, причиняла ей боль. Но Виллему хотела знать правду. Она сжала руки, страшась его ответа.
— Нет, это выше моих сил. Тот, кто однажды был околдован тобой, не смотрит на других женщин.
— Спасибо тебе за эти слова, — грустно сказала Виллему.
— Конечно, мать недовольна. Иногда она в сердцах может даже ударить кулаком по столу. Но она бессильна. Мне жаль моих родителей.
— Мне тоже. Однажды родители пришли ко мне с очередным предложением, и я им сказала, что я только причинила бы зло другому, если б вышла за него замуж тогда, как все мои чувства принадлежат тебе.
Доминик молчал, глядя на раскинувшуюся перед ними Зеландию.
— Что же нам делать, Виллему? — с трудом прошептал он.
Она вздохнула:
— А что будет, если мы уступим нашим родителям и все-таки сочетаемся браком с другими? — спросила она, желая испытать его.
— Нет! — воскликнул он так горячо, что она даже вздрогнула.
Глаза у него вспыхнули, и он шагнул к ней. Виллему отступила.
— Доминик, не подходи ко мне! У меня нет сил сопротивляться тебе, это будет гибельно для нас обоих.
Он овладел собой и отвернулся к стене.
— Ты не должна, Виллему… Не должна выходить замуж за другого. Я знаю, что не вправе этого требовать, но я не вынесу твоего замужества. Ревность — низкое чувство, однако оно неизменно сопутствует любви!
— Я бы чувствовала то же самое, если б ты женился на другой. Мне этого не пережить.
— Мне тоже. Я никогда не прикасался к тебе, Виллему, и видит Бог, мне трудно обуздывать свои чувства.
Что могла сказать на это Виллему? Она так хорошо его понимала! Ее била дрожь.
— Я все отдал бы за то, чтобы обнять тебя, — тихо сказал он. — Но когда я вспоминаю все, что мы сказали друг другу тогда на сеновале, все, о чем писали друг другу в письмах, я понимаю, что это невозможно. Я бы уже не смог выпустить тебя из своих объятий. Ты стала такая красивая. Теперь мне еще трудней отказываться от тебя.
— Не говори так, Доминик! Неужели мы и в самом деле должны отказаться друг от друга? Пусть я рожу ребенка, отмеченного проклятием Людей Льда, меня это не страшит. Я буду любить его, ведь это будет твой ребенок!
— Я тоже не боюсь этого, — взволнованно сказал Доминик. — Я был бы хорошим отцом нашему ребенку, каким бы он ни был. Но я не могу рисковать тобой, Виллему. А вдруг я окажусь причиной твоей смерти? Ты же знаешь, что наш с тобой ребенок либо родится уродом, злым и опасным для людей, либо ты умрешь во время родов. Мы не должны забывать об этом.
— Я готова пойти на риск ради хотя бы недолгого счастья с тобой, Доминик.
— Но я не готов. Ведь тогда мне придется жить без тебя, одному, со своим неизбывным горем и с ребенком, лишенным материнской ласки. Помнишь дядю Таральда, с ним случилось то же самое, и он этого не вынес. Он так никогда и не признал Колгрима. А ведь он даже не любил мать Колгрима, Сунниву. Что же тогда будет со мной? Нет, я слишком люблю тебя, чтобы рисковать твоей жизнью.
Виллему была растрогана.
— И ничьей другой? — она улыбнулась.
— И ничьей другой, — он тоже улыбнулся. — Виллему, я…
Снизу, со двора, кто-то крикнул:
— Виллему! Доминик! Где вы?
— Мать, — прошептал он, хотя снизу их все равно не могли слышать. — Она тревожится, беги вниз!
Он перегнулся через зубчатый бруствер и крикнул:
— Я здесь, матушка! Но я один, Виллему здесь нет!
Анетта подняла голову. Даже издалека было видно, что она испытала облегчение.
Виллему уже мчалась вниз по лестнице.
До Габриэльсхюса еще не дошли слухи о войне, и вся семья безмятежно радовалась долгожданной встрече.