Маара и Данн

От автора

Как-то прошлой осенью зашел ко мне сын мой Питер и рассказал, что он только что слушал по радио сказку о бедных сиротках, братике и сестричке, которые претерпели множество превратностей судьбы, а затем зажили припеваючи и жили долго и счастливо. Древний сказочный сюжет.

— Почему бы тебе не сочинить что-нибудь в таком духе? — спросил он меня.

— Надо же, какое совпадение, — ответила я, — я как раз и пишу именно такую сказку, и уже почти окончила ее.

Подобного рода случаи нередки в семьях, но в рабочих лабораториях и кабинетах происходят гораздо реже.

«Маара и Данн» представляет собой переработку древнего сюжета не только европейских сказок, но и эпоса иных народов — большинства культур мира.

Действие происходит в далеком будущем в Африке, которую я называю Ифриком, ибо краткое «а» вполне может трансформироваться в «и».

На Северное полушарие надвинулся ледниковый период.

Не может быть, что я единственная личность на земном шаре, которая, услышав о том, что северная часть глобуса когда-то в будущем окажется покрытой слоем льда толщиною в мили, задрожит не от воображаемых пронизывающих холодных ветров — ибо каждый из нас снабжен могучим талисманом выживания, заклинанием «такое со мной приключиться не может»; этот талисман дает нам возможность спокойно размышлять о предстоящих планете невзгодах, — а от мысли, что однажды в будущем, через тысячи лет, наши потомки, возможно, скажут: «За двенадцать тысяч лет, прошедших между двумя ледниковыми периодами, история человечества совершила долгий путь от варварства до высот культуры», — а все наши достижения, все цивилизации и языки, города и навыки, открытия и изобретения, предприятия промышленные и сельскохозяйственные, леса, птицы, звери, на защиту которых от самих себя мы вставали грудью, окажутся сведены к кратким хроникам, к параграфу в учебнике истории.

Составит ли промежуток между обледенениями пятнадцать тысяч лет, больше или меньше… Специалисты утверждают, что средний срок мы уже перешагнули, час уже пробил, глобальное похолодание может начаться и через год, и через тысячу.

Роман «Маара и Данн» представляет собой попытку представить, что произойдет, когда лед двинется на юг и жизнь должна будет отступить к экватору и южнее. Опыт исследований прошлого помогает создать модель событий. Во время наиболее жестокого предыдущего оледенения Средиземное море пересохло. При потеплениях, когда лед отступал, неандертальцы возвращались с юга в свои еще не прогретые долины. К чему бы им возвращаться, если бы они не воспринимали жизнь на юге как изгнание?

Возможно, неандертальцы и есть наши древние предки, завещавшие нам свою удивительную приспособляемость, способность жить и выживать в любом климате, выносливость и упорство. Мне нравится размышлять об этих отважных льдопроходцах, внимательно следящих за движением ледяных гор.

Апрель 1998 г.

1

События, которые эта сначала девочка, затем девушка, а потом уже молодая женщина пыталась вспомнить, не отличались сложностью или запутанностью. Ее тащили куда-то сквозь ночную тьму: то несли на руках, то вели за руку. Не видать ни зги, лишь звезды в бездонном небе. Потом впихнули в какое-то помещение и приказали помалкивать. И исчезли. Она не запомнила, даже не заметила лиц — слишком все спешно, скомканно происходило, — но понимала, что это ее люди, ее народ. Комната совершенно чужая, незнакомая, каменный мешок. В центре какая-то конструкция из камней, вроде стола. Всю свою жизнь она видела такие дома. В них жили скальные люди, чужаки. Взаимное презрение. Она часто видела скальных людей на дорогах. Те прятались, когда видели людей ее народа. Она приучилась не любить скальных людей, боялась их, считала уродами и не слишком к ним присматривалась.

Одна в большой пустой комнате. Вода! Где у них вода? Она принялась искать воду. Но в комнате воды не оказалось. На столе ничего, кроме огарка свечи, торчавшего из лужицы собственного расплава и грозившего вскоре угаснуть. Где ее брат, ее маленький братик? И его тоже тащили сквозь тьму, она знала это. Она звала его, когда ее схватили и унесли из дому — спасли, как она сразу же поняла. Рука несущего зажала ей рот: «Тихо!» Она слышала голос брата, и когда он внезапно смолк, то поняла, что и ему на рот опустилась чья-то рука.

Ее лихорадило, бросало в жар, и непонятно ей было, то ли это болезнь, то ли мучает беспокойство за судьбу брата. Она подошла к тому месту в стене, в которое ее впихнули, — к камню, передвигавшемуся по неглубокой канавке и служившему дверью. Тяжелым оказался этот камень, и она уже отчаялась сдвинуть его, как вдруг он сам собою подался прочь и к ней с воплем бросился брат. От его крика у нее похолодела спина. Она обняла его и увидела за ним мужчину, который, глядя на нее, поднес одну руку ко рту, другою указывая на ребенка: «Тихо, тихо!» Она моментально зажала разинутый рот братишки, ощутила его зубы в ладони, но руки не отдернула, лишь отшатнулась и прижалась к стене, чтобы выдержать его вес.

— Ш-ш-ш-ш, тише, тише! — И припугнула его — и себя тоже: — А то сейчас злой дядька прибежит!

Брат затих, прижался к ней крепче, дрожа всем телом. Мужчина, доставивший мальчика, не остался в хижине, он о чем-то шептался с какими-то невидимыми в темноте людьми. Вошел еще кто-то, и она чуть не вскрикнула, ибо ей показалось, что вошедший и есть тот самый злой дядька, которым она пугала брата. Но нет, он только похож на того, злого… Она, собственно, даже успела издать звук, завопила было, но только пискнула, вовремя заткнув себе рот ладошкой.

— Я думала… я думала… — бормотала она.

— Нет, это был мой брат, Гарт.

На нем, как и на том, черно-красная рубаха, которую он тут же стащил с себя, оставшись совершенно голым, как делали ее отец и братья, когда готовились к ритуалам. Но отец и братья украшали себя множеством золотых подвесок, браслетов на запястьях и лодыжках, так что голыми не казались. Однако пришелец выглядел таким же утомленным, как отец и братья, а когда он отвернулся, надевая другую, принесенную с собою тунику, она увидела на его спине рубцы от ударов бичом; некоторые еще кровоточили, другие уже затянулись, подсохли. Он натянул через голову длинную, мешком, бурую рубаху, и она опять с трудом подавила крик: такие рубахи-мешки носили скальные люди. Он стоял перед нею, подпоясываясь тряпицею такого же буро-коричневого цвета. Стоял, пристально глядя на нее, а потом перевел взгляд на ее брата. Как будто почуяв взгляд, мальчик поднял голову и взвыл; так собака воет на луну. Она снова зажала брату рот, не той рукой, ладонь которой он уже прокусил до крови, а другой, неповрежденной. И прошептала:

— Не бойся, это не тот человек, это его брат. Это не злой дядька.

Но тело малыша по-прежнему дрожало, и она испугалась, как бы с ним не случился припадок… Вдруг он умрет! Она повернула голову мальчика к себе, уткнула его носом в свое плечо, обняла обеими руками.

Долго, не один день, они оба, она и брат, находились у себя дома, в одной и той же комнате, и тот, другой, злой дядька, похожий на этого, их допрашивал. В комнате были и еще люди, все в длинных черно-красных туниках. Она и брат находились в центре внимания. Все глазели на них, но вопросы задавал лишь этот, злой, физиономия которого въелась ей в память и все еще жгла сознание. Она усиленно заморгала, чтобы прогнать лицо обидчика и увидеть лицо того человека, в котором она почувствовала друга. Злой задавал вопросы снова и снова, расспрашивал о семье, о ближайших родственниках. Сначала она отвечала, потому что не знала, что перед ней враг. Но потом злой дядька схватил кнут и пригрозил вздуть их обоих, если не будут отвечать как следует. Одна из присутствующих женщин закричала на него, к ней присоединилась вторая. Но он зло прикрикнул на обеих и щелкнул кнутом, угрожая им. Вся беда была в том, что она не знала ответов на его вопросы. Отвечать приходилось ей, потому что брат ее, вне себя от испуга, только трясся, визжал и рыдал, прижавшись к сестренке. Эти злые люди — возможно, их дальние родственники, потому что она даже лица некоторых припомнила, — хотели знать, кто их посещал, кто ночевал в их доме, о чем ее родители с ними говорили, что обсуждали, планировали… Откуда ей это знать? Так много народу приходило и уходило. И слуги сновали все время, все равно что друзья. Однажды она принялась рассказывать о домоправителе, которому мать давала разные указания по ведению хозяйства, но оказалось, что злого эта тема совершенно не интересовала; он подался вперед и заорал на нее так, что у нее со страху помутилось сознание. Последнее, что она запомнила, — гнилая вонь из его рта и багровая бьющаяся жилка на лбу. Наступила тьма, а когда она очнулась, то увидела, что все вокруг перепуганы, даже сам этот злой. После этого она вообще не могла отвечать, у нее онемел язык; кроме того, мучила жажда. Она увидела на столе кувшин и вежливо, как только могла, попросила: «Пить, пожалуйста!» Злой тут же увидел новую возможность. Он принялся переливать воду из кувшина в плошку и обратно, но не дал ей ни капли. Новая система допроса его развлекла и позабавила. Он наблюдал за струйкой воды, с наслаждением пил, хлюпая и причмокивая, то и дело поглядывал на кнут, перекладывая его, играя, помахивая им в воздухе. И спрашивал, спрашивал, спрашивал… задавал вопросы, на которые у нее не было ответов. Затем она услышала снаружи шум, возбужденные голоса, крики, ругань… Люди в комнате переглянулись и, не сговариваясь, рванулись ко второму выходу, к кладовым, позабыв про детей. Она бросилась к кувшину, но тут в комнату ворвались другие люди. Увидев их коричневые рубахи, она сперва подумала, что это скальные, но тут же поняла, что перед ней свои: стройные, высокие, красивые. Их с братом схватили, приказали молчать и понесли прочь, бегом, под прыгающими в небе звездами. И вот они оказались в хижине скального народа.