Страница 16 из 54
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй.
— Сегодня утром я должна поехать с Гарриет. Так что мы не сможем бегать. Или ты один побегаешь?
— Нет. Почитаю или еще что-нибудь. А вы куда?
— Мы в Нью-Йорк. По магазинам. Ей нужно платье на после свадьбы.
— А ты что покупаешь?
— Платье подружки. Если поеду с Гарриет — пойдем в «Бергдорф»[29], — маму не послушаем и в «Орбак» не пойдем.
— И для меня кое-что привезешь? — сказал я.
— Нил, опять ты за свое!
— Да я дурака валял. Я даже не думал об этом.
— Зачем тогда сказал?
— О дьявол, — сказал я, и вышел во двор, и уехал в Миллберн[30], и позавтракал там яичницей с кофе.
Когда я вернулся, Бренды уже не было, в доме остались только Карлота, миссис Патимкин и я. Я старался не попадать в те комнаты, где были они, но в конце концов миссис Патимкин и я очутились в телевизионной комнате, на стульях, друг напротив друга. Она проверяла список фамилий на длинном листе бумаги, рядом на столе лежали два тонких телефонных справочника — время от времени она в них заглядывала.
— Отдохнешь, когда умрешь, — сказала она мне.
Я ответил широченной улыбкой, впитав поговорку так, словно она только что ее сочинила.
— Да уж, — сказал я. — Может быть, вам помочь? Я тоже могу проверять.
— Нет, нет, — сказала она, помотав головой. — Это для Хадассы.
— А-а, — сказал я.
Я сидел, смотрел на нее, и через некоторое время она сказала:
— Ваша мама в Хадассе?
— Сейчас — не знаю. В Ньюарке была.
— Она была активным членом?
— Наверное, да. Она постоянно давала деньги на посадку деревьев в Израиле.
— В самом деле? — сказала миссис Патимкин. — Как ее зовут?
— Эсфирь Клагман. Сейчас она в Аризоне. Там есть Хадасса?
— Везде, где есть еврейки.
— Тогда, думаю, она в Хадассе. Они там с отцом. Переехали туда из-за астмы. Я живу у тети в Ньюарке. Она не в Хадассе. А другая тетя, Сильвия — да. Вы их знаете — Аарона и Сильвию Клагман? Они состоят в вашем клубе. У них дочь, Дорис, моя двоюродная сестра… — Я не мог остановиться. — Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия и не в Хадассе. Кажется, это какая-то туберкулезная организация. Или связанная с раком. Или с мышечной дистрофией. Знаю, тетя интересуется какой-то болезнью.
— Это очень мило, — сказала миссис Патимкин.
— Да, действительно.
— Они делают много полезного.
— Я знаю. — Я решил, что миссис Патимкин потихоньку оттаивает: фиалковые глаза перестали присматриваться и порой просто смотрели на мир, не оценивая.
— Бней-Брит[31] вас не привлекает? — спросила она. — Рон намерен вступить после женитьбы.
— Я, пожалуй, тоже до тех пор подожду.
Слегка надувшись, миссис Патимкин вернулась к своим спискам, а я подумал, что говорить с ней о еврейских делах в легкомысленном тоне было рискованно и глупо.
— У вас много работы в синагоге? — спросил я, вложив в свой голос столько заинтересованности, сколько мог.
— Да, — ответила она.
И минуту спустя спросила:
— Вы в какой синагоге?
— Мы ходили в синагогу на Гудзон-стрит. С тех пор как родители уехали, я редко бываю.
Не знаю, уловила ли миссис Патимкин фальшь в моем голосе. Самому мне казалось, что это скорбное признание прозвучало неплохо, в особенности если учесть десятилетия язычества, предшествовавшие отъезду родителей. Так или иначе, миссис Патимкин тут же спросила — кажется, с определенным умыслом:
— В пятницу вечером мы идем в синагогу. Не хотите пойти с нами? Кстати: вы ортодоксальный или консервативный?
Я подумал.
— Знаете, я давно не хожу… Что-то поменялось… — Я улыбнулся. — Я просто еврей, — сказал я с самыми лучшими намерениями, но миссис Патимкин тут же углубилась в свои списки. Я мучительно придумывал, как убедить ее, что я не отступник. Наконец спросил: — Вы знакомы с произведениями Мартина Бубера?
— Бубер… Бубер… — повторила она. Глядя в свой список Хадассы. — Он ортодоксальный или консервативный?
— Он философ.
— Реформист? — спросила она, раздраженная то ли моей уклончивостью, то ли тем, что Бубер может присутствовать на пятничной вечерней службе без шляпы, а у миссис Бубер в кухне только один набор посуды.
— Ортодоксальный, — слабым голосом ответил я.
— Это очень мило, — сказала она.
— Да.
— Синагога на Гудзон-стрит ортодоксальная? — спросила она.
— Не знаю.
— Я думала, это ваша синагога.
— Бар-мицва у меня была там.
— И вы не знаете, ортодоксальная ли она?
— Нет. Знаю. Да.
— Тогда, значит, и вы.
— Да-да, и я. А вы? — выпалил я, покраснев.
— Ортодоксальная. Муж — консервативный. — Это означало, насколько я понял, что ему все равно. — Бренда — нигде, как вы, вероятно, знаете.
— Да? — сказал я. — Нет, я не знал.
— Из всех, кого я видела в жизни, она была лучшей по ивриту, — сказала миссис Патимкин. — Но потом, конечно, возомнила о себе.
Миссис Патимкин посмотрела на меня, и я подумал, требует ли вежливость, чтобы я с ней согласился.
— Не… не знаю, — сказал я наконец. — Мне кажется, Бренда скорее консервативная. Может быть, с реформистским уклоном…
Меня спас звонок телефона, и я вознес безмолвную ортодоксальную молитву Господу.
— Алло, — сказала миссис Патимкин. — …Нет… я не могу, мне надо обзвонить всю Хадассу…
Я сделал вид, что слушаю птиц на дворе, хотя через закрытые окна не проникали природные звуки.
— Пусть их везет Рональд… Но мы не можем ждать, если хотим успеть вовремя.
Миссис Патимкин перевела взгляд на меня и прикрыла рукою микрофон.
— Можно попросить вас съездить в Ньюарк?
Я встал.
— Да. Конечно.
— Дорогой, — снова сказала она в трубку. — Нил приедет за ними… Нет, Нил, друг Бренды… Да… До свидания.
— У мистера Патимкина образчики серебра. Я хочу их посмотреть. Можете за ними съездить?
— Конечно.
— Вы знаете, где мастерские?
— Да.
— Вот, — сказала она, протягивая мне ключи. — Возьмите «фольксваген».
— Моя машина во дворе.
— Возьмите их, — сказала она.
«Умывальники и Раковины Патимкина» располагались в самой середке негритянской части Ньюарка. Много лет назад, во времена интенсивной иммиграции, это был еврейский район, и здесь до сих пор можно было видеть рыбные магазины, кошерные кулинарии, турецкие бани, где покупали и купались мои деды в начале века. Даже запахи сохранились — сига, солонины, маринованных помидоров, — но теперь их перекрывали более сильные и более грязные запахи — мастерских по порче автомобилей, кислая вонь пивоварен, паленый запах с кожевенной фабрики, и, вместо идиша, на улицах раздавались крики негритят, с метловищем и половинкой резинового мяча играющих в Уилли Мейса[32]. Район изменился: старые евреи, такие, как мои деды и бабки, боролись за существование и умерли, их потомки боролись и преуспевали, перемещались все дальше на запад, к краю Ньюарка, потом прочь из него, вверх по склону Оранжевых гор, и, перевалив через гребень, спустились по другому склону и хлынули на нееврейские территории, как в свое время шотландцы-ирландцы — через Камберлендский разлом[33]. Теперь по их стопам двигались негры, а те, кто остался в Третьем городском округе, вели самую убогую жизнь, и снился им на вонючих матрасах сосновый запах ночной Джорджии.
Я подумал, что могу встретить на улице черного мальчика из библиотеки. Не встретил, конечно, хотя был уверен, что он живет в одном из этих облезлых, облупленных домов, беспрерывно выпускающих из себя собак, детей и женщин в фартуках. На верхних этажах окна были открыты, и очень старые люди, уже не способные сползти по длинной лестнице на улицу, сидели там, где их посадили, облокотясь на отощавшие подушки, и, наклонив вперед головы на тонких шеях, наблюдали за энергичной жизнью молодых, беременных и безработных. Кто придет после негров? Кто останется? Никого, подумал я, и когда-нибудь эти улицы, где дед мой пил горячий чай из старого стакана от поминальной свечи[34], опустеют, все мы переедем за Оранжевые горы, и, может быть, тогда мертвые перестанут лягать доски своих гробов?
29
«Бергдорф-Гудман» — фешенебельный магазин одежды.
30
Миллберн — поселок городского типа и район в штате Нью-Джерси. Поселок Шорт-Хиллз — его составная часть.
31
Бней-Брит — («Сыны Завета») — старейшая (основана в 1843 г.) многочисленная (около 500 тысяч членов) еврейская общественная организация. Среди ее целей — помощь малоимущим, больным и престарелым, новым эмигрантам, борьба с антисемитизмом, развитие еврейского образования и т. д.
32
Уилли Мейс считается одним из лучших бейсболистов всех времен, дважды признавался самым ценным игроком Национальной лиги.
33
Камберлендский разлом — перевал в Аппалачах (около 500 метров над уровнем моря). После того как в 1775 г. Дэниел Бун с бригадой рабочих расширил его и сделал проходимым для повозок, через него за 35 лет на западные земли штатов Кентукки и Теннесси переселилось от 200 до 300 тысяч человек.
34
Годовщину смерти близкого родственника (Йорцайт) отмечают, зажигая мемориальную свечу в стакане, которая должна гореть ровно сутки. Иногда эти стаканы остаются в хозяйстве, из них, например, пьют чай.