Мозг Донована

— О нет, люди его сорта не сознаются в совершенных преступлениях, — спокойно произнес он. — Но у Хиндса нет денег на защиту. Насколько я понимаю, вы заинтересованы в результатах этого судебного разбирательства. Скажите, Фаллер уже получил аванс за выступление на предварительных слушаниях?

Он доброжелательно улыбнулся, и у меня сразу сложилось впечатление, что наш разговор записывается на пленку.

— Я психолог, занимаюсь различными патологиями, — ответил я. — Меня интересуют все судебные дела, подобные делу Хиндса. Неужели существуют какие-либо препятствия для моей беседы с ним?

Начальник тюрьмы задумался. Ему явно хотелось услышать ответ на свой вопрос. Однако с ним уже говорил Фаллер, поэтому я решил не разглашать сведения, о которых почему-либо умолчал мой адвокат.

— Мне известно, что вы не состоите в родстве с Хиндсом, — сказал он.

Итак, обо мне успели собрать кое-какие сведения.

Некоторое время мы сидели молча, затем он произнес:

— Хиндса у нас сразу невзлюбили, слишком уж много хлопот он доставляет персоналу. Я был вынужден поместить его на пару дней в одиночную камеру: этот паршивец ударил охранника. Такие поступки в нашей тюрьме не поощряются. У заключенных он тоже не пользуется уважением.

Он с улыбкой посмотрел на меня — как профессор, довольный своим классом.

— Мои парни привыкли иметь дело с убийцами и стараются не усложнять жизнь заключенных. А вот трусов они презирают. Я их понимаю. Малодушные преступники — самые отвратительные.

Видимо, он собирался прочитать мне лекцию по криминальной психологии. Тюремщиков, как и медиков, тяготит бремя жизненного опыта, вот почему они так охотно делятся случаями из своей практики. У меня нет почти ни одного знакомого врача, не написавшего книгу воспоминаний. В этом смысле тюремщики ничуть не лучше врачей.

Я вежливо слушал.

— Вы хорошо знаете Хиндса? — вдруг поинтересовался он.

— Нет, — ответил я, радуясь тому, что он не спросил, знаю ли я его вообще.

— Так вот, он тоже не помнит вас. — Начальник тюрьмы улыбнулся. — Это делает вашу просьбу не совсем обычной.

— Я пишу книгу по психопатологии, — сказал я.

Он кивнул.

— А вам известно, в чем его обвиняют?

Я промолчал.

— Управляя автомобилем, Хиндс сбил одну женщину — умышленно!

Он пристально посмотрел на меня и добавил:

— Хуже всего, он дал задний ход и переехал ее еще раз, всмятку раздавив лицо и ноги. А затем скрылся. Точнее — пытался скрыться, потому что мы нашли его. По отпечаткам протекторов.

— Это была его любовница? — поинтересовался я.

— Нет, мать.

Начальник тюрьмы нахмурился. Затем с досадой произнес:

— Разумеется, Хиндс не помнит никакого наезда. Говорит — возвращался с вечеринки, был немного пьян… И случайно задавил свою мать! Странное, очень странное совпадение.

— А мотив преступления? — снова спросил я.

Начальник тюрьмы пожал плечами и посмотрел в окно. Очевидно, как все в этом заведении, он не испытывал особой симпатии к Хиндсу, а потому не вникал в причины его поступка.

— Могу я видеть Хиндса? — напрямик спросил я.

Он встал и позвонил в колокольчик.

— Я приказал держать его отдельно от остальных заключенных, иначе они устроили бы расправу над ним. Мне еще не приходилось замечать в них такой единодушной ненависти к кому-либо, даже к судьям. Они бы подсыпали яд в его пищу, если бы у них была такая возможность.

В кабинет вошел стройный молодой офицер. Он отдал честь и остановился у двери.

— Проводите доктора Кори на пятнадцатый этаж, — сказал начальник тюрьмы. — И доставьте туда Хидса.

Офицер снова козырнул. Выйдя в коридор, мы направились к другому лифту, находившемуся за железной решеткой.

— Пятнадцатый, — бросил офицер охраннику, стоявшему в лифте, и покосился на меня, словно осуждал мое желание повидаться с Хиндсом.

Мы прибыли. Двери раздвинулись, за ними было просторное помещение, разделенное надвое столами с десятидюймовой стеклянной перегородкой посередине.

— Подождите здесь, — сказал офицер. — Его приведут через несколько минут.

Присев на лавку, я прочитал надпись на одной стороне стеклянной перегородки: «Места для судебных исполнителей».

С обратной стороны была другая надпись: «Места для заключенных».

В помещении было довольно людно. То и дело входили и выходили заключенные в голубых джинсах и разноцветных майках. Те, что сидели у столов, говорили тихо, вполголоса. Судьи вели с ними беседу, не снимая шляп. У каждого был такой вид, будто он куда-то торопился.

Наконец привели Хиндса. Один из двоих сопровождавших его охранников молча показал на меня. Другой в это время снимал с него наручники.

Невнятный гомон, стоявший в помещении, ненадолго затих, а затем зазвучал громче, чем прежде.

Усевшись по другую сторону стола, Хиндс с недоумением уставился на меня.

— Здравствуйте, меня зовут Патрик Кори, — сказал я.

Он проигнорировал мою протянутую руку. Просто смотрел на меня таким взглядом, как будто это я был заключенным, а он — посетителем.

С виду ему было лет двадцать пять. Стройный и мускулистый, он, вероятно, пользовался успехом у женщин. Однако в его красивом лице я не заметил ни одной сколько-нибудь мягкой черты. Прямые жесткие волосы были зачесаны назад, холодные голубые глаза — прищурены. Свои и без того тонкие губы он поджал так, что подбородок казался еще более острым, чем мог быть на самом деле.

Если бы после задержания он решил изобразить себя невменяемым, то мог и впрямь свихнуться настолько, что теперь его место было бы не в тюрьме, а в сумасшедшем доме.

Однако он явно предпочитал роль героя. Его самомнение превосходило даже волю к жизни. В нем было что-то от фанатика, а с фанатиками спорить бесполезно.

— Позвольте вас спросить, — осторожно произнес я. — Знакомы ли вы с Роджером Хиндсом?

Он не ожидал такого начала разговора. Очевидно, готовился к каким-нибудь уловкам — подозревал, что я хочу добиться от него признания в совершенном преступлении.

— Ну, — буркнул он, — если вы имеете в виду моего дядю, то он давно повесился.

— Когда? — вырвалось у меня.

— Еще до моего рождения. Моя мать часто вспоминала о нем.

О матери он упомянул так же невозмутимо, как и о дяде.

Мозг не вмешивался в наш разговор, поэтому я позволил себе полюбопытствовать:

— Скажите, а Уоррена Гораса Донована вы знали?

— Того старикашку, что несколько недель назад разбился в горах? — хмыкнул Хиндс. — Нет, я читал о нем в газетах.

Он зевнул и принялся рассматривать свои тонкие пальцы. Мои вопросы его не задевали.

— Послушайте, я пришел сюда, чтобы в меру своих сил помочь вам.

Он фыркнул.

— Мне не нужна ваша помощь. Если меня хотят вздернуть на виселице — пускай, я не против. Меня ничто не сломит. Здесь со мной плохо обращаются, но мне все равно.

— Вас будет защищать мистер Фаллер, — сказал я.

— Да, я знаю. Говорят, он большая шишка. Интересно, кто его нанял?

Он вопросительно посмотрел на меня, но через секунду на его лице появилось прежнее глуповатое выражение. Ему явно хотелось противостоять всему миру. Если бы он понял, что кто-то и в самом деле ему помогает, его самомнение было бы поколеблено. А без привычной опоры он едва ли устоял бы перед натиском прокурора.

— Мне ничего не сделают. Я не нарочно сбил эту старуху. Мою вину никто не докажет. Поэтому мне не нужен адвокат.

Он вдруг ухмыльнулся.

— Вас подослали, чтобы вытянуть из меня признание. Так вот, ступайте к вашему начальству и скажите, что я не специально наехал на нее.

Ему казалось, что для признания человека виновным в каком-либо преступлении судьям необходимо его раскаяние в содеянном.

— Если вы действовали без умысла, вас отпустят на свободу! — сказал я.

— А им больше ничего и не останется. Я не преступник, чтобы держать меня за решеткой.

Он сжал кулаки — с такой силой, что побелели пальцы.