Страница 44 из 47
Родриго больше не плакал. Телевизор был по-прежнему включен на полную громкость, но Иоланда его не слышала. За соседней дверью стоял дикий шум – вроде домашней свары. Кого-то лупили и таскали. Такие вещи тут часто бывают, и Иоланда решила, что пора нести мусор на помойку. Бросила в мешок пустую банку из-под равиоли и грязный подгузник. Утоптала ногой, чтобы освободить место. Ручка Родриго высунулась; пальцы уже начали коченеть. Иоланда сказала себе, что это просто кукла. Всего-навсего кукла.
Отец Игнатий перебрал четки и возблагодарил Господа, что видение кончилось. Только молитвенные четки были обмотаны вокруг шеи старого причетника, который напоминал ему мать. Исповедальню заполнил звериный запах.
На улицы выплеснулось безумие, сдерживаемое и гноящееся годами, если не поколениями. Пешеходы выбивали ногами миски для подаяния у нищих и били их в почки, когда попрошайки пытались собирать рассыпанную мелочь. Пожарники с топорами набрасывались на всех, кто пытался тушить полыхающие пожарные участки.
Полисмены стреляли в упор слезоточивым газом в лица бунтарей, наполнивших улицы, а другие полисмены вламывались в толпу, размахивая дубинками и выхватывая пистолеты. Почти сразу исчезла разница между хулиганами и полицией, и полисмены с дубинками начали колошматить друг друга наравне с взбунтовавшимся населением.
Упряжные лошади в Сентрал-Парке бешено ржали, вздымаясь на дыбы, пытаясь выпрыгнуть из упряжи, а из парка валила толпа бездомных, вооруженных палками, камнями и голодом.
Звенели витрины магазинов Пятой авеню, и грабители вламывались в окна, расхватывая товар. Официанты и уборщики пятизвездочных ресторанов обливали посетителей спиртом и поджигали, превращая их в ромовые пудинги. Сестры отделения новорожденных бросались от инкубатора к инкубатору, отключая системы жизнеобеспечения. Хасиды с вытаращенными глазами взывали к Мессии и швырялись шлакоблоками с крыш своих домов. Тысячи нелегальных иммигрантов залили узкие улицы Чайнатауна, поджигая кондитерские.
Повсюду трещала стрельба. Горящие дома превратили город в именинный пирог со свечками. Крики преследуемых и охотников заполнили ночь. Манхэттен и его пригороды рвали себя на части, захлестнутые слепой лихорадкой клаустрофобии, как древние берсеркеры, полосующие себя ножами, чтобы пробудить убийственную ярость. Нетронутые безумием сжались в страхе и гадали, не пришел ли конец мира – или всего лишь Нью-Йорка? Для некоторых тут разницы не было.
Соня с трудом поднялась на ноги. Ледяное поле тряслось и дыбилось, как спина дикого зверя, к небу взлетали ледяные колонны. И цвет неба переменился: вместо черноты вечной ночи – пульсирующее северное сияние. Надо было немедленно вернуться из этого быстро распадающегося преддверия ада в свое физическое тело. Неизвестно, что случилось с ее материальной сущностью, но явно что-то важное. Однако каждый раз, когда Соня пыталась собраться и вернуться в материальный мир, перед ней взметалось новое ледяное поле, перекрывая путь.
Надо было взять себя в руки. Все это нереально,по крайней мере в физическом смысле. Она сейчас у себя в голове, а не на арктической льдине. Все, что нужно, – это открыть глаза и освободиться...
Раздался звук, как от пушечного выстрела, и земля под ногами взорвалась ледяным дождем. Оглушенная Соня смотрела, как вылезает Другая из ледового чрева. Она была огромна – голова и плечи закрывали небо. И Другая потянулась к ней лапой размером с грузовик.
С-с-сестра, -проворчала она. – Мы никогда не будем знать покоя, пока тот, кто сделал нас, не будет уничтожен. Пока он существует, мы слабы. Иди к нам, сестра. Иди к нам, чтобы мы могли родиться снова.
18
Когда Морган поднялся с пола смотровой площадки, у него все еще звенело в ушах. Сразу после выстрела раздался гром и полыхнула вспышка. Хорошо еще, что он сам от сотрясения не полетел вниз через перила.
Морган встал на ноги и сделал два неверных шага к месту, где растянулась Соня. От нее поднимались завитки пара, как от вынутой из печи индейки. Морган хотел возрадоваться падению врага, который так дорого ему обошелся, но смех не приходил.
И тут Соня села.
Черт бы побрал эти инструменты Человека! Он плохо прицелился! Не разнес ей череп, как перезрелую дыню, а лишь зацепил голову сбоку!
У нее не было правого уха и обнажился кусок кости размером с кулак, но все равно она была жива.
– Морган?
Он быстро сунул пистолет в карман и присел рядом с ней.
– Я здесь, дитя. Как ты? У тебя был припадок?
Соня была слегка не в себе, будто только что очнулась от глубокого сна.
– Вы были правы, милорд, – прошептала она. Стекла темных очков треснули, и Соня сняла их дрожащей рукой. – Я позволила себе увлечься неоправданной ненавистью. Ваши враги обернули меня против вас для своих целей. Я заставлю их страдать во имя ваше.
Морган поднял ее на ноги, и она позволила себе ткнуться лбом ему в плечо. Только усилием воли Морган заставил себя не расплыться в торжествующем оскале. Ничто еще не потеряно! Раз он смог сломить ее волю, то ее смерти можно избежать. Но если огонь в ее чреве погас, если она стала одной из многих обожающих невест, то нет смысла ее любить. Смертоносность Сони, ее свирепость, ее угрозаподхлестывали его страсть. Отчасти Моргану казалась заманчивой перспектива сокрушить ее волю и присовокупить физическую оболочку к списку трофеев, но он все же колебался.
Руки Сони обвили его талию, притянули к себе. Глазами цвета крови смотрела она в его изуродованное лицо. Такими же глазами, как у него.
– Поддержите меня, – вздохнула она. – Я так устала, милорд. Поддержите меня, пожалуйста.
– С удовольствием – но только сначала убери свое оружие.
Соня поглядела на нож – он все еще был зажат у нее в руке. Ногти так вонзились в кожу ладони, что из-под них показалась кровь. Скривившись в отвращении, Соня отбросила от себя серебряный нож, послав его через перила в ночь.
Морган взял ее покрепче. Она была так мягка на ощупь, так уязвима... так легко было бы проникнуть в ее разум и расколоть ее "я" как гнилой орех. Морган наклонил голову, и их губы соприкоснулись. Соня жадно потянулась к нему, привлекая его в свои объятия, язык ее искал и находил его язык. И разумы их слились в один.
Они стояли возле озерца для медитаций в японском саду камней. Пятнистые коиплавали под нефритовой зеленой поверхностью воды, ловя крошки хлеба. Имаго Моргана было одето в костюм сёгуна эпохи Эдо. Имаго Сони было одето, как она обычно одевалась. Черная кожаная куртка скрипнула, когда Соня ухватила щепоть крошек и бросила в пруд.
Поглядев на Моргана, она улыбнулась. Ее глаза снова скрылись за щитками зеркального стекла, только стекла вроде росли прямо из бровей и врастали в щеки и скулы.
– Ты сейчас хочешь меня убить? Для того и выбрал такой уютный ландшафт? Чтобы усыпить мою настороженность, чтобы я тебе поверила?
Морган неловко поежился, дернув уголком рта, как в тике. Лицо, принадлежавшее имаго, было невредимым, но он уже привык улыбаться только половинкой лица.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать, любовь моя. Ты моя королева – зачем мне тебя убивать?
Соня пожала плечами, продолжая кормить золотых рыбок.
– Не знаю. Затем, что я опасна? Затем, что я угрожаю твоему существованию? Затем, что я растоптала твои мечты о мировом господстве? Затем, что я тебе рожу перепохабила? Затем, что поубивала твоих верных слуг? Затем, что ты меня боишься? Зачем? Затем.
– А если бы я попытался тебя убить? Что бы ты сделала, чтобы мне помешать?
– Ничего.
– Я тебе не верю.
Соня снова пожала плечами. Кусочек хлеба у нее в руке еще надо было раскрошить.
– Верь во что хочешь. Но я не стану тебе мешать. Я даже отдам тебе твою химеру. Если, конечно, ты все еще хочешь ее вернуть.