Бомба замедленного действия

— Вы впускаете всех? — улыбнулся Портер, глядя на открытое и доброжелательное лицо Патриксона. Космолог был высоким, склонным к полноте, он не выглядел ни озабоченным, ни тем более удрученным.

— Всех, — Патриксон тоже улыбнулся. — Грабителям у меня делать нечего. А вы кто?

Портер представился, и улыбка сползла с лица Патриксона.

— Давно не имел дела с репортерами, — сухо сказал он. — Радости от таких разговоров мало. Хотите узнать, как мне живется после скандала?

— Нет, — Портер покачал головой. — Хочу поговорить с вами о физике Уолтере Льюине. И о фирме, которая года три назад распространяла опросные листы…

Они прошли в комнату, которая служила, видимо, кабинетом и спальней одновременно. Порядок был образцовым — стеллажи вдоль стен до самого потолка, письменный стол, узкая кровать. Не спрашивая, Патриксон поставил на стол бутылку сухого вина и два высоких бокала.

— Хотите пейте, хотите нет, — сказал он, — а я выпью. Вот так. А теперь, господин Портер, расскажите мне, что вы знаете о Льюине и о фирме. Все, что знаете. Только тогда я отвечу на ваши вопросы. И заранее скажу: как вам известно, обошлись со мной круто. Жена ушла, постоянной должности в университете я так и не получил. А связь, о которой писали, у меня была. Хотел бы я посмотреть на мужчину, который не имел таких связей. Так — это все обо мне лично. Теперь ваша очередь.

Портер говорил сжато, но старался не упустить важных, с его точки зрения, деталей. Он чувствовал, что с Патриксоном дело пойдет, говорить с ним было легко. Когда Портер замолчал, космолог вышел, не сказав ни слова. Вернулся он через минуту и бросил Портеру на колени небольшую книжицу. В правом верхнем углу обложки Портер увидел тот же знак, что и на платье Жаклин Коули.

— Вот то, что вы ищете, — сказал Патриксон. — Это один из вопросников фирмы «Лоусон». Всего их было полтора десятка. В этом — около двухсот вопросов, вы их потом изучите и, если будет желание, сами сможете ответить. Это, знаете, как игра — после десятого вопроса втягиваешься, и… Три года назад Льюин — он был у них экспертом — предложил мне побаловаться на досуге. Я ответил на вопросы, а потом заинтересовался — все-таки Льюин физик, а здесь есть и география, и зоология и даже секс. Начал анализировать, проверять кое-какие факты, устанавливать взаимосвязи. Наконец, понял, почему Льюин мной заинтересовался.

— Почему?

— Из-за моих работ. Я занимался в то время проблемой скрытой массы во Вселенной. Не делайте умное лицо, господин Портер, для вас это темный лес. Попробую объяснить, иначе вы и дальнейшее не поймете.

— Можно, я включу запись?

— Да, пожалуйста. Посмотрите на досуге. Если вас не прижмут по дороге и не отнимут камеру.

— Думаете, может до этого дойти?

— Уверяю вас. Видите, я говорю спокойно, потому что все останется между нами. Никто этого не напечатает, и ничего, кроме неприятностей, материал вам не принесет. Как, нравится такое вступление? Если перспектива пугает, скажите, и мы пойдем на кухню есть жареное мясо.

— Говорите, — вздохнул Портер.

— Ну, ну… Речь пока пойдет о космологии, поскольку для меня все началось именно с нее. Вы знаете, что Вселенная расширяется? Галактики удаляются друг от друга… Впрочем, это знают даже дети. Вопрос: вечно ли будет продолжаться расширение, или когда-нибудь оно сменится сжатием? Ответ зависит от того, какова плотность материи во Вселенной. Если она больше некоторого предела, то силы тяготения в конце концов остановят разбегание галактик. А если материи недостаточно, то галактики будут разбегаться всегда, и ничто этот процесс не остановит. По современным данным, плотность материи близка к критической. Очень близка. Теоретически такие модели исследовались. Не я первый, конечно, решал задачу: что будет со Вселенной, плотность материи в которой точно критическая. Я всего лишь привлек более надежные физические идеи. Больше физики, чем математики… Не буду утомлять вас наукой… Получилось, что Вселенная с критической плотностью не в состоянии развиваться. Она не будет ни расширяться, ни сжиматься, никакого развития в крупных масштабах.

— Значит, в нашей Вселенной плотность не может быть критической, — с глубокомысленным видом сказал Портер, — ведь галактики разбегаются, вы сами сказали.

— Однако! Вы умеете рассуждать, браво…

— Не иронизируйте, я ведь, в общем, далек от науки.

— Ну, аналитические способности у человека или есть, или их нет. Как мед у Винни-Пуха.

— Спасибо, профессор.

— Я не профессор. Зовите меня Рольфом.

— Я — Дэвид.

— Так вот, Дэвид, вернемся к нашим баранам. В роли барана небезысвестный вам Льюин. Он явился ко мне недели через две после того, как я вернул опросный лист. О Льюине я раньше слышал, читал его статьи. Они мне нравились. Об этом мы и говорили весь вечер. В общем, кончилось тем, что Льюин предложил мне поработать на фирму. В группе экспертов.

— Значит, вы…

— Нет, в элиту я не входил. Я потом выяснил, что над нашей группой было еще несколько. А окончательный анализ и решение принимались уж совсем высоко. К какой ступени иерархической лестницы принадлежал Льюин, я так и не понял. Возможно, он знал о проблеме чуть больше меня.

— О какой проблеме, Рольф?

— Дальний прогноз развития общества. Такие прогнозы называют стохастическими, потому что в них велика роль случайных, трудно учитываемых факторов. Но это лишь мое мнение, Дэвид. В нашей группе экспертов было девять человек. Контактов с другими группами мы не имели. Возможно, они работали с той же информацией, а выводы потом где-то сравнивались.

— Вас собрали вместе? Кто входил в группу?

— Жили мы врозь, если вы это имеете в виду. Собирались дважды в неделю. Только через мои руки прошли сотни анкет, причем цели многих вопросов я так и не понял. А вот кто был членом группы… Как вы, видимо, сами догадались…

— Фамилии коллег вы увидели в списке, который я вам показал.

— Да. Мне и в голову не приходило, что со всеми обошлись так же, как со мной. Но если вдуматься, чем я хуже других?

— В списке наверняка есть лишние фамилии.

— Кое-кого недостает, но есть и лишние, вы правы. Впрочем, это могут быть члены другой экспертной группы.

— А прогноз? Что вы скажете о нем?

— Ничего, Дэвид. Я ведь не прогнозист, а космолог. Какие выводы сделали наверху, я не знаю. Могу предполагать, что не очень утешительные, скажем так. Я ведь судил только по поведению Льюина. Мы с ним встречались довольно часто, и менялся он на глазах.

— Расскажите подробнее, Рольф.

— Сначала, месяцев пять-шесть после нашего знакомства, это был уравновешенный человек, влюбленный в жизнь и науку. Послушали бы вы, как он возмущался, когда в Конгрессе прошел законопроект о возможности ограниченного ядерного удара против особо опасных режимов. Помните трагедию Ирака?.. А со временем… Он мрачнел. Я приписал это усталости. Он ведь занимался физикой, участвовал в работе комитета «Ученые за мир», входил в контрольную группу ООН, возился с нашими экспертными группами. И еще делал что-то в комиссии или комитете, где обрабатывались выводы экспертов. Позднее я понял, что это не усталость. Как-то он сказал: «Рольф, ваш академизм выглядит смешным. Мой тоже, так что не обижайтесь. Скажите лучше, как бы вы поступили, если бы узнали, что ваш любимый сын сооружает бомбу, чтобы взорвать собственный город?» — «У меня нет сына», — ответил я. — «Вы умеете мыслить абстрактно — вот вам задача». — «Отлупил бы его, отобрал все, что он сделал…» — «А он начал бы сначала, и чтобы предупредить дальнейшие вопросы, скажу: он будет начинать сначала после каждой вашей трепки. А слова на него не действуют». — «Не знаю», — сказал я. — «Если бы пришлось выбирать, — закончил разговор Льюин, — между жизнью вашего сына и жизнью всех жителей города?»

— Он ушел, и я забыл об этом разговоре. Через неделю он вернулся к своему вопросу, но я не смог ответить — честно говоря, вопрос казался мне бессмысленным. Льюин был расстроен, сказал что-то вроде: «Чего тогда вы все стоите, ученые, черт вас дери». Чувствовалось, что вопрос этот его буквально мучил. Позднее, анализируя, я подумал, что он, возможно, имел в виду собственного сына Роя, но бомба, конечно, ни при чем. Выражался он, скорее всего, фигурально… Уезжая, он сказал: «Я бы его убил». А в следующий приезд спросил: «Как по-вашему, Рольф, зачем мы живем? Не мы с вами лично, но все люди, человечество?» В общем, появился в нем какой-то надлом.