Бомба замедленного действия

Жаклин вкатила сервировочный столик с двумя большими чашками кофе и тарелкой с сэндвичами. Она поставила столик перед креслом, принесла вертящийся стул и села рядом.

Портер опустился в кресло, взял в руки чашку и понял, что сейчас заснет. Ночь он провел за рулем, а вчера летал из Нью-Йорка в Вашингтон и обратно, на рассвете мчал в Филадельфию и сбивал кого-то с хвоста, гадая — кого именно. Сейчас он подумал, что делал это напрасно. Все равно кому-то стало известно, что он звонил Жаклин и договорился о встрече.

— Я был вчера в Вашингтоне, — сказал Портер, — слушал выступление Льюина. Я в недоумении. Прежде он был другим человеком. Я как-то говорил с ним, писал о нем, это небо и земля.

— Небо и земля, — повторила Жаклин. — Мы познакомились… Ну, это неважно… Я влюбилась в него по уши, знаете, как это бывает с девушками, когда им кажется, что явился принц. Я знала, что он женат, и у него взрослый сын, но это не имело значения. Скажите, разве с этим теперь считаются?

— С этим и раньше не считались, — вздохнул Портер.

— Когда мы расстались, я… Мне было плохо. Но ведь он прав. Скажите, если больше не любишь, то… Разве имеет значение, что другой… Разве с этим считаются?

— Уолтер — большой ученый, — осторожно сказал Портер, — и ход его мысли не всегда понятен.

— Вот! Сейчас я тоже так думаю. Правда, не всегда. А раньше мне казалось… Впрочем, это неважно. Вы его видели, да?

— Видел и слышал. Уолтер говорил, что неплохо бы организовать небольшую ядерную войну.

— Не понимаю, — пробормотала Жаклин. — Он не говорил таких вещей, когда мы были вместе. Как-то он ездил с миссией мира в Бирму… ну, помните, когда на пакистанской границе… и радовался как мальчик, что удалось их там помирить. А потом… Умерла Клара. И Рой попал в катастрофу. Я бы не перенесла. Я хотела, чтобы он вернулся, ко мне, а он… Вы знаете, что мне сказал Уолт? Все и так для всех кончено. И еще он увидел знак на моем платье и сказал, что… Ну, это неважно.

— Говорите, я слушаю.

— Сказал, что видеть не может этого знака, а ведь это был наш с ним знак, хотя и не совсем наш, но все-таки и наш тоже…

— Какой знак?

— На платье, я же говорю. Я его выбросила… Нет, я собиралась, раз Уолт сказал, но… А, конечно! — Жаклин бросилась из комнаты, и Портер едва не застонал. Ее могли и не компрометировать, в том, что говорила Жаклин, смысла было не больше, чем в болтовне любой брошеной женщины. Портер проверил, нормально ли работает видеокамера — сумку он предусмотрительно поставил так, чтобы объектив смотрел в сторону журнального столика.

Жаклин вбежала, неся на вытянутых руках оранжевое вечернее платье из модного пять лет назад политрена.

— Вот, — сказала она, распрямляя перед Портером складки. На левой стороне у плеча были вышиты скрещенные стрелы и знак вопроса.

— И что же это? — спросил Портер.

— Наш с Уолтом талисман.

— Вы сказали, Джекки, что это ваш знак, но и не совсем ваш. Он означает что-то еще?

— Господи, конечно! Тогда было такое движение… Вы репортер и ничего об этом не знаете? Об этом даже в Сенате говорили, я сама слышала, я была там с Уолтом. Это было в мае… да, в мае третьего года.

— Погодите, Джекки, об этом потом. Что еще означает этот знак?

Жаклин замолчала, приложила ладонь ко рту, закрыла глаза. Прошла минута, и Портер подумал, что она просто боится сказать лишнее, а слова так и хотят соскользнуть с языка, и у нее нет иного способа молчать, кроме как ждать, пока репортеру не надоест, и он не захочет уйти.

— Простите, — сказала Жаклин неожиданно ясным голосом. — Я вам, наверно, кажусь дурой. Просто… Когда я вспоминаю, мне трудно держать себя в руках. Простите. Я сейчас…

В молчании прошла еще минута. Жаклин открыла глаза, и это был другой взгляд — внимательный и чуть ироничный.

— Я скажу вам, когда Уолт переменился. У меня все ассоциируется с собственными переживаниями, а они вам неинтересны. Не возражайте. Так вот… Несколько лет назад Уолт работал в какой-то фирме, проводил исследования, важные для будущего. Так он говорил. И у фирмы был этот знак. Сначала я получила по почте анкету с таким знаком. Ответила на вопросы и отправила обратно. А потом пришел Уолт… Так мы познакомились. Листы с этим знаком он потом приносил еще много раз. Очень необычные вопросы. Мне было трудно, но интересно, многое там касалось географии, физики, войны, мира, философии, я спрашивала, зачем мне это, а Уолт отвечал — очень важно, чтобы такие листы заполнили добросовестно как можно больше людей самых разных профессий. Для чего важно? Для будущего, говорил он, а значит и для нас двоих.

— Какие там были вопросы?

— Не помню точно, честное слово, у меня отвратительная память на такие вещи.

— Но ведь Уолт говорил, что это важно, как же вы…

— Важность для меня ассоциировалась с нашим знаком, но он оказался несчастливым. Однажды мы с Уолтом поехали на уик-энд во Флориду, а когда возвращались, он все молчал и был мрачен, я не понимала — отчего. Решила — больше не любит. Дура, да? Уолт сказал, что любит меня по-прежнему, но это не имеет значения, потому что все нужно делать так, будто завтра конец света. А если нет, то нужно все делать так, чтобы конец света наступил как можно скорее, потому что иначе будет еще хуже. Вы понимаете, что он хотел сказать? Я не понимала. А Уолт усмехнулся и сказал, что, к счастью, никто этого не понимает. Понять это так же сложно, как ответить на вопрос: для чего живет человечество. И я опять не поняла. Потом… Да, именно после того вечера Уолта будто подменили. Точно. Именно тогда. Второго февраля третьего года.

— У вас прекрасная память!

— Боже мой, в тот вечер мы впервые поссорились. Потом помирились, он приезжал ко мне опять, но все было уже иначе. Уолт смотрел на меня с жалостью. Раньше он так не смотрел — зачем было меня жалеть? Когда любишь, жалость не нужна, жалеть начинаешь, когда бросаешь…

— Погодите, Джекки, давайте вернемся. Уолтер изменился, говорите вы. Были какие-то внешние события? Ведь не ваша поездка во Флориду стала… Скажите, ему угрожали? Или что-то еще?

Жаклин покачала головой.

— Ничего такого, о чем бы я знала. Ему не угрожали, это точно, этого он бы от меня не скрыл. Просто он так решил сам… После той поездки он никогда не приносил бумаг с нашим знаком, и платье я спрятала, но все равно было поздно. А знак наш я потом видела еще раз. В Вашингтоне. Я поехала туда, потому что знала: Уолт там. Искала его и нашла. Я думала, что замешана другая женщина, представляете? Это первое, что приходит на ум, самое простое и глупое. Он шел на Капитолий, я подошла к нему у входа. Уолт был поражен. Сказал: «Хочешь услышать, что от всего этого осталось?» Я ничего не поняла, но сказала «хочу», и мы пошли на какое-то заседание. Там обсуждали фирму, у которой был наш знак. Сенатская подкомиссия обвинялась в том, что потратила на эту фирму много денег. А фирма растратила деньги на исследования, которые не стоят и цента. Но я смотрела только на знак и думала, что Уолт специально привел меня, чтобы я убедилась: у нас все кончилось, как и у этой фирмы. Когда мы выходили, он сказал что-то вроде: «Они-то выпутаются, а вот все мы как?» Потом сказал, что нам нужно расстаться, со мной он становится слабым и ни на что не может решиться. А он должен. Стоял совершенно чужой мужчина и говорил: я должен. Мне стало страшно… Почему вы молчите?

— Джекки, — сказал Портер, — я еще не знаю, что буду делать, но обещаю вам две вещи. Во-первых, у меня в Нью-Йорке много знакомых, и я поговорю о работе для вас. Во-вторых, я разберусь с этой фирмой. Вы только вспомните ее название. И фамилии. На заседании называли чьи-то фамилии. Вспомните.

— Нет… У меня отвратительная память на фамилии. Честно. Другое дело — музыка, звуки. Вот только если… Вы бы называли фамилии, а я по звучанию вспоминала… Почему вы молчите?

— Это бессмысленно, Джекки. Неужели нет никакой зацепки?

— Хотите, поделюсь безумным? Я пыталась склеить, но у меня с логикой плоховато. Однажды, примерно год назад, я прочитала в газете про одного химика. Писали, что он сексуальный маньяк. И я вспомнила, что его фамилию называли тогда в Сенате. Это промелькнуло, и я опять забыла… Месяц спустя была другая фамилия, тоже из тех. Биолог, довольно известный, судя по всему, оказался наркоманом. Кронинг? Нет… Или… Не буду врать, не помню. Вскоре — еще одна фамилия. Философ. Связь с мафией. Потом и еще были. Я даже хотела записывать. Один из них, кажется, торговал девочками, представляете? Честное слово. Конечно, в газетах много чего пишут, но тут было что-то неладное…